Георгий медленно осознавал происшедшее.
— Так какой сейчас год? — проговорил он.
Воронин пожал плечами.
— Затрудняюсь сказать…
— Ну хоть приблизительно!
— М-м-м… Где-то… Две тысячи двухсотый, плюс-минус пятьдесят лет.
— Следовательно, — измолвил Марк, — мы больше никогда не вернемся? Что ж, каждый человек имеет свои неприятности…
— Почему не вернемся? — сказал Кузьмичев. — Вернемся… Только какова будет та Земля и та страна, которые мы покинули, вот вопрос.
— Здорово, ребята! — звонко шлепнул по броне Раджабов. — В коммунизме побываем, в будущем!
Воронин тихо заплакал, стряхивая слезы под шлемом.
Десантники завздыхали, неловко топчась по броне.
— Та вы не журитэсь, прохвессор, — ласково пробасил сверхсрочник Шулейко. — Прорвэмся!
— Куда мы денемся… — вздохнул Кузьмичев и полез на броню. — Поехали, Раджабов, поищем еще грузы…
* * *
Двумя часами позже они сыскали в джунглях ржавый остов БМД-1 и пирамиду из рассыпавшихся бочек с солярой. Дизтопливо чудом уцелело лишь в двух бочках, прохудившихся не насквозь. Драгоценную солярку осторожно перелили в баки и запасные канистры. А когда тронулись в путь, Кузьмичев заметил в кустах ракету С-75, развалившуюся на три части. Это его добило.
Страшный удар пригнул душу, почти раздавил безысходностью — они остались совершенно одни, затерялись в безмерных далях!
Вне своей планеты, вне своего солнца, своего времени…
Промозглый холод отчаяния забрался Георгию под череп, полковник зажмурился и привалился к коробу ПРС. Стоп!
Он широко открыл глаза и задышал, умеряя сердцебиение.
Тихо, полковник, спокойнее… Ты не один, и никто из подчиненных тебе людей не должен услышать, как ты скулишь и нюнишь! Никто даже подумать не должен, что начгарнизона ослаб и поддался черной тоске! Ты за них в ответе, полковник. Не в то время прибыл? И государство, из коего ты отбыл, скорее всего, уже отсутствует на карте? Ну и что? Люди-то остались! И Переверзев, и Марк, и профессор. И Алла…
— Возвращаемся, — скомандовал Кузьмичев, — искать больше нечего. Горючее экономить надо.
— И патроны! — поддержал его Переверзев.
— И патроны…
БМД тронулась, развернулась и поехала по своим же следам.
* * *
В лесу у самой промоины — слышны были взревывавшие шумы моторов — «бээмдэшке» пришлось задержаться. Из рощи красных лохматых деревьев выбралась колоссальная животина, с трехэтажный дом величиной.
Ее горбатую спину покрывали костистые гребни, могучие ноги-тумбы глубоко зарывались в грунт, выворачивая кустарник. Голова повернулась, шаровидные глаза на толстеньких стебельках закачались, обозревая возможного противника, и разверзлась пасть-кошелек, размерами равная воротам гаража. Хриплый басистый рев огласил окрестности. БМД почтительно остановилась.
«Чудище обло, озорно и лаяй» удовлетворилось произведенным эффектом и побрело дальше, оставляя по себе просеку-продавку-прогребку.
— Ух ты! — оценил зверюгу Марк, выглядывая из кормового люка. — Годзилла… Нет, давайте лучше назовем его годзиллоидом! Слушайте, товарищи, а мы ж еще не назвали саму планету! Предлагаю… Э-э… Вот есть у нас Юпитер с Марсом, а давайте этой дадим имя Перуна? В нашу честь. Все ж таки бог войны!
— Перун был громовержцем, — улыбнулся Кузьмичев. — А бога войны наши предки звали Воданом. Викинги говорили — Один.
— Водан — лучше звучит! — согласился Марк. — Кто за?
Все, сидевшие на БМП, подняли руки с автоматами. Лязгнул люк, наружу выглянул Джафар с поднятой рукой.
— Я тоже за! — высказался он.
— За рычаги, живо! — шуганул его Переверзев, и механик-водитель просыпался на место.
БМД выехала на обрыв. Промоина открылась вся, занятая по центру базой — балками, соединенными в неровный квадрат, разорванный только в одном месте. Внутри четырехугольника в ряд стояли платформы с ящиками и бочками, а снаружи фыркали четыре БМД. Дно промоины все было изрыто гусеницами.
— Сколько горючки сжег, вонь рейтузная… — проворчал Шматко.
— Да при чем тут горючка! — поднял голос Переверзев. — Какой вообще дурак ставит лагерь на низменности? Вон, их же отсюда перестрелять всех — нечего делать!
— Ну, какой дурак — это ясно… — хихикнул Шматко.
— А если дождь пойдет? — встрял рядовой Саксин. — Тут же зальет все!
— Цыц, солобон! — весело прижучил его Шматко. — Шо делать будем, товарищ полковник? Как держаться?
Голос его стал серьезен — Шматко уловил перемену политического момента.
— Вот что, — сказал Кузьмичев. — Все мы давали присягу, и никто от нее нас не освобождал. Но! Народ тут — это мы, это вон те — и-тэ-эр с мэ-нэ-эсами [ИТР — инженерно-технические работники. МНС — младшие научные сотрудники.]. Нас мало, но мы в тельняшках. Следить за порядком — вот наша задача! Баб охранять и гражданских — тут есть, от кого. Вот и все…
— Значить, — заключил Переверзев, — мы будем слушать вашу команду, товарищ полковник. Как скажете, так и будем делать!
— Тогда вперед.
БМД съехала по насыпи вниз и остановилась рядом с четырьмя однотипными машинами. От балков побежали люди.
Кузьмичев узнал Аллу, ее подружку Наташу Мальцеву, биологиню, доктора Ханина. Ни Лядов, ни Луценко не показывались.
— Ну, что? — спросила Наташа, отпыхиваясь. — Нашли?
— Нашли… — криво усмехнулся Георгий. Он поднялся на ноги.
Народ прибывал — почти все уже стояли и топтались вокруг БМД. Даже комендант с помполитом приблизились. Кузьмичев поглядел на Воронина — тот вздохнул и покачал головой.
— Значит, так, — громко, командирским голосом сказал полковник. — Все грузы пришли в полную негодность. Почему? Потому что нас поторопили с запуском. Потому что легенные ускорения сделали свое черное дело. Сбросили нас, товарищи, в восемьдесят втором, а сейчас… Ну, примерно две тысячи двухсотый год! Или двести двадцатый — точно неизвестно. Так что на дворе, товарищи, двадцать третий век!
— Это провокация! — заорал Луценко. — Это происки!
— Если и происки, то ваши! — взорвался Воронин. Ученый был страшен. — Говорил я вам — подождать?! Говорил?! Что вы мне ответили, хрущевский выкормыш?! «Народ нас не поймет!» А вот теперь и отчитайтесь перед народом! Вы нас лишили родины! Даже если сюда прилетят наши потомки на звездолетах и вернут на Землю, то никого из родных и близких мы уже не застанем — все они умерли еще двести лет назад! Даже мой маленький внук!
— Молчать! — взревел Лядов и стал рвать пистолет из кобуры.
Кузьмичев поднял «калашников» дулом вверх и дал короткую очередь.
— Предлагаю — ша! — гаркнул Марк Виштальский, поигрывая «макаровым».
Ропот в толпе пошел на убыль. Отто Янович, бледный и растерянный, развел руки в стороны, подальше от кобуры.
— Вы за это ответите! — прохрипел Луценко, с ненавистью глядя на Георгия.
— Все ответим, — усмехнулся полковник и опустил автомат.
Глава 5
Остаться в живых
База на планете Водан, маленький слепок советского общества, подчинялась всем законам психологии и неписаным правилам человеческого общежития. На базе царили раздор и шатание.
Пятьдесят шесть человек, мужчин и женщин, молодых и не очень, ученых, инженеров, солдат, руководящих работников — всех их объединяла тоска по родине плюс инстинктивный позыв быть как все. Но людям мало просто объединиться в стадо — им еще надо выбрать вожака, чтобы признать его и пойти за ним. А за кем?
Больше половины продолжали держаться Луценко — коммунисты блюли партийную дисциплину, малодушных пугали неприятности, символом которых выступал Лядов. Другие склонялись на сторону Кузьмичева и его друзей. Доктор Ханин демонстративно не примыкал ни к тем, ни к другим и очень гордился своим свободомыслием. А кое-кто наивно полагал, что легенные помехи — это все выдумки или ошибка Воронина.
И вот они раз за разом задирали головы то к лиловому, то к бурому, то к белесому небу, ожидая, что вот-вот развернется спираль гиперканала и посыпятся оттуда бочки с дизтопливом и реакторы, детали — Д-установки и строительные краны…
Но небо не размыкалось многомерными вратами.
Красное светило медленно опускалось за пологие холмы, облака на закате окрашивались в изумрудные тона, потом заходило голубое светило, видимое в размере меньшем, чем у земного солнца, и наступали темно-зеленые сумерки. Падала ночь, но не темная — две большие зыбкие луны, мешая на себе сияние обеих звезд, изливали бурый свет. И снова восходило солнце красное, зачиная долгие воданианские сутки, а часом позже вставал голубой гигант…
* * *
Лядова выматывал постоянный, нескончаемый страх. Как поселилось это гадкое чувство в минуту сброса, так и держалось в нем. И не убывало, крепло только. Сути легенных помех помполит не понимал, но Воронину он верил. За ничтожное мгновение, которое потребовали выход в гиперпространство и вся эта дурацкая переброска, для них протекла секунда, даже меньше. А на Земле пролетело два с лишним века…
Лядов как-то прочел в «Науке и жизни» популярный очерк о сути теории относительности Эйнштейна, мало что понял, но вынес твердое убеждение: Вселенной правит полная невероять, и доверять здравому смыслу просто глупо, ибо он есть производное земного опыта, к космосу неприложимого…
