— Четыре отписывай, вирник, чего там.

— У него рука быстрая. Пущай сразу пять заготавливает.

— Или шесть.

— Да на кажного, на кажного видока чтоб хватило.

Новый взрыв неприятного, холуйского, раболепного хохота раздался после удачливо поданной боярином Кунеем мысли:

— И на гусляра не забудь.

После этого реплики посыпались с новой силой, но вирник, никого не слушая и не обращая ни малейшего внимания на происходящее, продолжал старательно строчить пером по пергаменту и наконец протянул Константину оба свитка.

— Готово, княже.

— Ишь, — похвалил Константин старого судью, просмотрев документы, — ни единой помарки, и даже бояр моих упомянул как видоков.

Снова раздался хохот, который затих лишь после того, как Константин передал один из листов Житобуду, свой небрежно бросив судье с наказом отдать Зворыке после его прибытия, и поднялся с места.

— Ну а мену обмыть надо, чтобы я вдруг назад не повернул, даже ежели княгиня моя в слезы ударится, — веско заметил князь.

И не успел он взмахнуть рукой, как расторопные слуги уже вливали из огромной ендовы хмельной сладкий мед прямо в большой кубок, который передали Житобуду.

Приутихшие было бояре — ничего себе щедрость у князя, всю скотницу отдал, хотя и в обмен, — разом зашевелились, заерзали на своих местах, будто изрядно вытершийся от долгого употребления полавочник [П о л а в о ч н и к — расшитая накидка или небольшой коврик, которыми накрывали в гриднице лавки.] внезапно стал слишком жестким.

Неловкую тишину прервал робкий голос боярина Кунея:

— А мы-то как же, княже? Неужто мы чем хуже? Али не служим верой и правдой, живота не щадя?

И тут загомонили все разом.

Молчал только вирник, диву даваясь, до какой жадности и бесстыдства могут дойти передние мужи [Старшие дружинники, бояре.] княжьи, коим надлежит быть…

Впрочем, на вопрос о том, какими им надлежит быть, старый судья даже сам себе не смог ответить. Он лишь представлял такое, да и то очень смутно, потому что в реальной жизни таковых никогда не видал.

От этой крамольной, хоть и верной мысли вдруг отчего-то стало так муторно, что он даже потянулся расстегнуть верхнюю пуговку единственного приличного наряда, подходящего для появления у князя, который имел в наличии.

Правда, потом он отдернул руку, поняв, что дело совсем в другом, а не в ферязи [Ф е р я з ь — верхняя мужская одежда без воротника.], которая никоим образом не стесняла его дыхания, да и не могла этого сделать по той простой причине, что была вообще без ворота.

Сильвестр с тоской оглянулся на небольшие оконца, но те, хоть и были распахнуты настежь, прохлады не добавляли.

На улице тоже царила жарища, и вирник устало посетовал в душе на то, что окна гридницы выходили именно на солнечную, а не на теневую сторону.

И тут он заметил княжий взгляд, устремленный прямо на него.

«Может, окликнул меня, — растерялся вирник. — А я-то, дурень старый, по сторонам верчусь. Если так, то ответить надо. А может, и не звал меня князь. И что же тут делать, как быть?» — лихорадочно заметался он в поисках единственно правильной мысли.

— Ныне я дарую чашу свою вирнику Сильвестру, — негромко произнес тем временем князь.

Бойкие слуги немедленно приняли у князя серебряный кубок и, донеся до судьи, с поклоном вручили ему.

Тот принял дрожащими руками драгоценный дар, а князю тут же поднесли другой, который он залпом осушил, громко пожелав:

— Здрав буди, слуга мой верный. Один ты у меня не просил никогда и ничего, потому ценю и ныне за тебя пью.

— Служил я тебе верой и правдой, — охрипшим от волнения голосом ответил вирник. — А теперь, после чести такой, с божьей помочью вдвойне, втройне отслужу и… — Он замялся, не зная, что бы еще такое сказать, приличествующее случаю, но не нашел нужных слов, а лишь низко поклонился, едва не расплескав дрожащей рукой содержимое кубка, и провозгласил в свою очередь: — Ан и ты здрав будь, княже, на долгие лета! — И медленно, смакуя каждый миг торжества, небольшими глоточками опорожнил посудину.

— Ну а вы что же? — повернулся Константин к боярам. — Неужто зазорно за блюстителя покона княжьего и Правды Русской выпить?

Те тут же, будто опомнившись, принялись желать и князю, и вирнику всевозможных благ и опустошать свои кубки.

— Лепо, — одобрил Константин и повернулся к гусляру, который сидел у самого края стола и внимательно наблюдал за всем происходящим. — А другое мое слово в твою честь будет.

И вновь проворные слуги быстро наполнили пустые кубки.

— Как там его кличут-то по-христиански, а то я запамятовал? — вполголоса спросил Константин у Онуфрия и, получив в ответ лишь недоуменное пожатие плечами, так же торжественно, как несколько часов назад со своего судного кресла на площади, провозгласил: — Во твое здравие, смелый гусляр Стожар. Пью я ныне за песни твои правдивые, за душу твою отчаянную, за сердце твое честное. Да еще за радость, что людям несешь, за то, что думать их заставляешь. Здрав буди!

Константин призывно приподнял свой кубок, весело подмигнул ошалевшему от такой небывалой чести певцу и вновь лихо осушил посудину до дна, тут же решив, что она будет последней, — его уже повело.

Бояре неохотно последовали княжескому примеру.

— Невдомек мне, княже… — начал было гусляр настороженно, но осекся и простодушно улыбнулся. — Прости, что я долгой речи не веду, ибо не приучен к ним. Одно скажу: за честь такую благодарствую, а за слово доброе, от души сказанное и за самое живое задевшее, низкий тебе поклон. — И он, выйдя из-за стола, низко, до самого пола, почти коснувшись желтых половиц рукой, склонился перед Константином.

— Впервой я такое вижу, — перегнувшись к Онуфрию, шепнул Куней. — Никогда не бывало, чтоб Стожар пред князьями так спину сгибал.

— И ведь не юродствует, — так же тихо ответил Онуфрий. — Но ты и другое поимей в виду. Какой еще князь в его честь здравицу рек? То-то.

А потом пошло веселье.

Откуда-то нашлись у гусляра столь потешные песни, что вся честная компания вскоре только успевала хохотать да дружно приговаривать после каждого исполнения:

— Ай да Стожар, ай да гусляр! Ай да распотешил, ай да уважил князя.

Остаток вечера прошел как нельзя лучше, а на выходе из княжьего терема их уже ждала приятная вечерняя прохлада и маленькие желтые крапинки на дочерна загоревшем за долгий летний денек ночном небосводе.

Расходились степенно, как подобает передним княжьим мужам, и лишь Житобуд, суетливо отвесив князю низкий поклон, торопливо удалился восвояси, в свой терем, дабы тут же счесть, сколько же прибытка принес ему этот день.

К тому же боярина сильно смущал устремленный в его сторону задумчивый взгляд Константина. При этом губы князя беззвучно шевелились и… кривились.

«Не иначе как жалеет о мене», — догадался Житобуд, потому и решив исчезнуть пораньше, как только подвернется первая же возможность.

На самом же деле боярин ошибался. Разумеется, Константин о такой мене не жалел, и, когда поглядывал в сторону Житобуда, он всего-навсего припоминал слова песенки из детского кинофильма, гласящие, что «на жадину не нужен нож. Ему покажешь медный грош и делай с ним что хошь!».

Губы же князя кривились от еле-еле сдерживаемой улыбки, которая всякий раз, стоило ему представить лицо боярина, предательски лезла наружу.

Последними покидали гостеприимного князя Куней и Онуфрий. Чуть сзади скакали верные конюшие, а впереди рысил слуга с зажженным факелом.

Они уже почти доехали до кунеевского терема и собрались было распрощаться, успев осудить князя за непотребное якшанье со всяким сбродом и в то же время одобрив его мудрость — лаской-то, вишь, и Стожара из своей чашки есть заставил, — как услышали протяжный вой, не то звериный, не то человеческий, донесшийся откуда-то со стороны дома Житобуда.

Лошади тревожно всхрапнули, а бояре переглянулись.

— Это кто ж такой может быть, чтоб глотку драть на ночь глядя? — недоуменно спросил Куней.

— А это, наверное, Житобуд не нарадуется злату княжескому, — осенило Онуфрия.

— Ох и свезло же резоимцу, — покачал головой Куней.

— И не говори, — буркнул сокрушенно Онуфрий, поворачивая коня к своему терему. — Теперь ему сам черт не брат, с такою-то казной.

— А гривны, они одна к другой завсегда липнут, — философски заметил Куней, безумно завидуя счастливчику Житобуду.

* * *

...

И коли гривен в скотнице нехватка бысть, не чурашися князь оный ничем.

Даже у верных слуг своих не гнушался он выгребати все до единой куны, отчего боярин Житобуд ума лишился прямо на пиру княжьем, а боярин Завид заболевши от горя велика и помре.

И злато оное, неправедно добытое, князь Константин руцею щедрою на забавы свои кидаша без счета, кои ему не иначе как лукавый нашептывал, незримо ошую его стоящий.

Церкви же ни единой куны не даша, ибо глух он бысть к молитве, а во храмы ходиша с неохотой превеликой и редко.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.

* * *

...

И глаголил княже Константине, взираючи, како бояре мздоимцы всю казну княжью развороваша, аки тати нощные: «А вот, братья, моя скотница и мену желаю зделати на скотницу боярску. И не ведая, сколь в ней, даю всю не глядючи и мне тож отдай всю, без счета.

И возжелаша жадный боярин Житобуд отдати свое, а взяти княжое. Опосля же сочтя, сколь он от оной мены утеряша, упаде в беспамятстве и помре.

А гривны боярские князь не на меды хмельные отдаша, не на гульбу пышную, а на дела богоугодные, на сирых и обездоленных, дабы призрети их в домах странноприимных, а деток-сирот одети, накормити и грамоте обучити.

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.

* * *

...

Ловкий трюк, который якобы проделал князь Константин с одним из своих бояр — по одним данным, это был Завид, по другим — Житобуд, по всей видимости, также можно смело отнести к числу красивых легенд.

Во-первых, с трудом верится, что княжеская казна была настолько бедна по сравнению с боярской, чтобы от этого можно было сойти с ума.

Во-вторых, любой из передних княжих мужей хотя бы приблизительно знал, в каком состоянии она находится у Константина, а посему вряд ли бы пошел на такую невыгодную сделку.

Скорее всего, этот боярин, а свою нелюбовь ко всему их сословию князь не раз доказывал на деле, попал по какой-то причине в опалу и подвергся обычной конфискации имущества, да и его скоропостижная смерть также была вызвана как раз опалой.

В пользу этого предположения достаточно красноречиво говорит и то, что в последующем, за исключением воеводы Ратьши, при наложении опалы на того или иного боярина неизменно включался механизм частичной или полной конфискации имущества, причем не только недвижимость, но и финансы.

Словом, только по одной веселой полушутливой песне гусляра Стожара, дошедшей до нас из глубины веков, да по смутным описаниям этого случая в двух летописях, к тому же изрядно противоречащих друг другу, конкретных выводов делать, разумеется, нельзя.

Тем более, как уже указывались ранее, данный гусляр был в очень хороших отношениях с князем Константином.

Ни разу, при всем своем неуживчивом и свободолюбивом нраве, а также любви к правде, за что его неоднократно подвергали различным наказаниям при других княжеских дворах, Стожар не сочинил что-либо порочащее Константина.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 90. Рязань, 1830 г.

Вместо эпилога

Я смирился бы с чехардой

Неразумности наших дел…

Леонид Ядринцев

— Деньжат неделю назад срубил по-легкому, — загнул на руке первый палец Константин, послушно лежа в своей опочивальне после сытного обеда, как это и полагалось каждому князю, да и вообще любому русскому человеку, уважающему старинные прадедовские обычаи.

Без дела валяться просто так ему не хотелось, а организм к Средневековью не настолько привык, чтобы отключаться на пару часов средь бела дня, и тогда он ввел себе за правило в это время подводить какие-то итоги, вспоминая, что сделано, а что упущено.

Одним словом, это были часы, посвященные совещанию ожского князя с самим собой, на котором он подвергал ревизии собственную деятельность и планировал дальнейшую работу.

А иногда, вот как сегодня, будучи отчего-то слишком недовольным самим собой, он пытался осмыслить сразу весь недолгий период невольного княжения.

Побуждало его к этому некое непонятное чувство вины — неведомо перед кем и неизвестно отчего.

Именно тогда он и начинал перебирать в памяти полностью все то хорошее, что ему уже удалось сделать за все время пребывания в этом теле.

— Глебу в сборах великого всерязанского хурала подсобил, — загнул он второй палец. — Отношения с братанами наладил такие, что мама не горюй, даже в гости с ответным визитом скоро приедут. С Ратьшей помирился. Жаль, не приехал пока из-за своей болезни, но вроде бы дело на поправку пошло, так что скоро явится. Следовательно, ближе к лету я с его помощью из своей дружины выгоню всех курощупов. Авторитет княжеской власти среди местного населения тоже поднял, — принялся он за пальцы другой руки. — Хороших людей от боярского произвола защитил, Купаву от верной смерти спас, дом для инвалидов и сирот строю. Опять же соратников нашел классных и задач им по уму нарезал… — Он задумчиво помахал перед собой сжатыми кулаками и подвел итог: — И вообще, все у меня идет нормально, во всяком случае, пока.

Но особой радости на душе почему-то не было. Даже странно. Вроде бы и впрямь дела шли неплохо, однако Константин чувствовал, что это все не то.

Само по себе перечисленное звучало хорошо, красиво и даже увесисто — вон сколько добра удалось сотворить. Но ведь не затем же он тут, явно не затем. Тот же его праведный и справедливый суд тем, кто отправил его сюда, как зайцу стоп-сигнал. Да и все прочие положительные моменты из той же серии, то есть яйца выеденного не стоят.

Нет, говорилось, конечно, что выводы о землянах будут сделаны исходя из поведения Константина, но… Он недовольно посопел и сокрушенно развел руками, теряясь в догадках и понимая, что ответов на свои вопросы он все равно не найдет, разве что…

«Значит, так, Алексей Владимирович, — задрал он голову вверх, мысленно обратившись к своему невесть где сейчас пребывающему соседу по купе, который на самом деле был не пойми кем. — Я не притворяюсь, не стараюсь угодить, а веду себя самым естественным образом, ибо аз есмь белый и пушистый. Что же до всего остального, то тут я пас, но не по своей вине. Сами виноваты. Надо было показать фотографии этого самого враждебного наблюдателя и растолковать, как ему противодействовать. Зато если и впрямь мое желание насчет Калки, татар и Батыя случайно совпадает с этим противодействием, то можете быть спокойны, ибо за мной не заржавеет».

Впрочем, как раз в этом совпадении он сильно сомневался. Что-то подсказывало ему — отгадка лежит совсем рядом, на поверхности. Беда лишь в том, что ларчик открывается просто только в басне Крылова, поэтому ему еще не раз предстоит поломать голову, прежде чем догадаться.

Он тяжело вздохнул, взглянул на слегка опустившееся солнышко и, так и не придя ни к какому выводу, встал с постели.

— Кажись, пора, — ворчливо объявил он сам себе. — И так уже все бока пролежал.

Не глядя накинув на плечи какую-то одежонку поверх нижней рубахи, он медленно стал спускаться навстречу пробуждающемуся после полуденной дремы Ожску, и городок радостными улыбками пока еще немногочисленных — не все поднялись — дворовых людей встречал своего князя.

За то недолгое время, в течение которого их князь так неожиданно образумился, все от мала до велика успели позабыть его дикие, страшные выходки, былую жестокость и все то зло, которое он успел сотворить ранее.

Ныне его искренне любили и за то, что наказывать стал только за дело, а не по случайной прихоти, и за то, что не только сам отказался от произвола, но и воспретил прочим, включая даже сумасбродную княгиню.

А ныне и вовсе чего удумал — выстроить дом для нищих да убогих, чтоб, значится, и их обогреть своей княжеской лаской да заботой.

Да и как его не любить, когда один только его мудрый суд, действительно основанный строго на положениях Русской Правды, приводил людей в восторг и не давая ни малейшей потачки боярам.

Онуфрий и прочие лишь покряхтывали, но молчали. Во-первых, возразить было нечем. Все вершилось в строгом соответствии с Русской Правдой, тем более что Константин порой даже ущемлял самого себя, безжалостно наказывая собственных тиунов, ежели те чрезмерно обдирали народ.

А во-вторых, и тень старшего брата — Глеба Рязанского — тоже заставляла прикусить языки. Попробуй-ка тут возмутиться — мигом прилетит дружина из столицы, и уж тогда потеряешь не часть, а вообще все.

Правда, один разок все тот же Онуфрий как-то попытался попенять князю, но Константин в ответ лишь усмехнулся, извлек свитки с текстами законов и ткнул в них пальцем, предложив:

— Сыщи иное. Только давай как с Житобудом. Коль найдешь, все верну, да еще и виру тебе выплачу, ну а если нет, сорок гривен с тебя. Как, согласен?

Онуфрий лишь зло посопел и после недолгого раздумья отказался.

Что касается популярности и поднятия княжеского авторитета, то и тут все было в порядке. Уже после первого судебного заседания рассказы о справедливости и мудрости Константина в считаные дни облетели все Рязанское княжество. А на третий по счету княжий суд, который он вчера вел, подвалили людишки не только из окрестных сел, а даже купцы со стольной Рязани.

Прямо тебе театр одного актера.

Ну а чтоб любопытство их не било в глаза всем прочим, они прихватили с собой изрядное количество товару, отчего не только торгашам и князю, но и всему ожскому народу опять-таки получался немалый прибыток.

Так что люди при встрече сдергивали шапки за пять-шесть шагов, а уж поклон и впрямь отвешивали до самой земли, пока спина гнется. И кланялись не потому, что князь и так положено, а от души, искренне.

Да и самим было лестно услышать в ответ пару-тройку теплых слов. Это ведь раньше ожский князь Константин Володимерович в упор не видел всяких там встречных-поперечных, а ныне совсем иное дело.

Наблюдать такое всенародное обожание Орешкину, что и говорить, было приятно.

«В конце-то концов, может, там наверху они действительно хотят всего-навсего увидеть, как я веду себя в обычной, будничной обстановке и больше ничего, а я, как дурак, мучаюсь тут, в догадках теряюсь», — убеждал он сам себя и все больше и больше уверялся в этом.

Вот только иногда, в минуты, предназначенные для послеобеденного отдыха, да еще вечером, перед тем как лечь спать, на Константина снова что-то накатывало, и он вновь начинал отчетливо сознавать, как мелко и ничтожно все, чем он тут до сих пор занимался.

Но уже спустя какой-то час-полтора он, в очередной раз так и не придя ни к какому выводу, опять себя успокаивал, убеждая в обратном.

Так было и спокойнее, и проще…

P.S.

От всей души благодарю Юрия Михайловича Золотова, который оказал мне неоценимую помощь в подготовке карты Рязанского княжества того времени. — Автор.