— А природные ресурсы? — возразил Костя.

— О них в те времена никто не ведал, включая даже самые элементарные — железо и уголь. Да и Сибирь с Уралом в состав Руси вошли не так уж давно — всего лет пятьсот назад.

— Получается, что все беды с Россией дело рук космического разума, — лукаво осведомился Костя? — А Батый, Гитлер и прочие лишь его орудия?..

— Глупости какие, — усмехнулся Алексей Владимирович. — Вы, очевидно, меня не поняли. Это как раз действовал закон энтропии, требующий поставить на колени богатую духом нацию, чтобы не спешила задумываться о чем-то большом, чистом и светлом. Пусть борется за то, чтобы просто выжить.

— Слушайте, судя по вашим обширным познаниям, может и впрямь создаться впечатление, что передо мной представитель… гм-гм… — Ошарашенный всем услышанным Орешкин несколько натужно засмеялся. — Если бы вы еще и выглядели иначе, я бы мог и впрямь подумать, что…

— А что мешает? — лукаво улыбнулся Алексей Владимирович. — Или вам непременно нужны маленькие и уродливые зеленые человечки?

— Ну-у это тоже перебор, — возразил Костя. — А вот облик какого-нибудь сурового старика-волхва вроде тех, которых рисуют в книжках, вам был бы куда уместнее.

Сосед по купе внимательно посмотрел на Орешкина и, слегка помедлив, вновь коснулся его руки.

Константин вздрогнул и невольно потянулся свободной рукой к глазам, чтобы протереть их.

Протер, но не помогло.

Этого не могло быть, однако было — перед ним, каким-то загадочным образом перевоплотившись, причем мгновенно, сидел именно волхв.

Выглядел он словно по заказу, то есть именно так, как в книжках.

Роскошная седая борода ползла у него по груди, постепенно истончаясь и заканчиваясь аж где-то ниже живота. Седые и длинные — до самых плеч — волосы охватывала широкая налобная повязка.

Одежда тоже соответствовала. Белая рубаха, нарядно расшитая на вороте и плечах, спускалась чуть ли не до щиколоток. Ниже виднелись добротные лапти желтого лыка. В правой руке старик держал увесистый посох с резной рукоятью.

Костя попробовал поморгать, но бесполезно — волхв никуда не исчез.

Орешкин повнимательнее вгляделся в причудливый орнамент вышивки. Вполне отчетливый узор из стеблей, листьев и каких-то геометрических фигурок, похожих на крохотных забавных человечков, и ни одна деталь перед глазами, как это обычно бывает во сне, не расплывалась.

То же самое и на повязке.

Старик сурово хмурил седые кустистые брови и неодобрительно взирал на Костю.

Орешкин икнул, и видение сразу пропало, а на месте волхва вновь оказался Алексей Владимирович, который с легкой иронией поинтересовался:

— Такой собеседник больше подходит?

— А-а… — растерянно протянул Костя.

— Да успокойтесь вы, — усмехнулся загадочный сосед по купе. — Всего-навсего наведенная иллюзия, а в просторечии морок. Между прочим, я целиком почерпнул его из вашей головы. Можно, конечно, и дальше продолжать оставаться таким же, но требует много энергии — я ж не Вольф Мессинг. Просто имеются некоторые способности, которыми я предпочитаю не пользоваться. Разве что иногда, когда хочется… позабавиться…

Объяснение звучало вполне логично.

Благодаря ему Константин довольно-таки быстро пришел в себя, хотя при этом — ох и чудно устроен человек — несколько расстроился.

Уж очень буднично — никакой тебе мистики, никаких божественных посланцев и дьявольских наваждений, а ведь даже любого циника и прожженного скептика порою тянет соприкоснуться с чудом.

Хоть краешком, самую малость, одним глазком…

Орешкин разочарованно крякнул. Алексей Владимирович внимательно посмотрел на своего собеседника, но обошелся без комментариев, вернувшись к прежней теме:

— Так вот, представьте, что, чувствуя за собой некоторую вину, космический разум решил предложить решить эту очень серьезную проблему представителю Земли.

— Погодите-погодите, — нахмурился Орешкин. — Я что-то не пойму. Какую проблему?

— Успешное противодействие наблюдателю, представляющему активное Зло, или Хаос — тут уж как вам самим угодно. Идеальным выглядело бы его уничтожение, но это из разряда мечтаний. Заодно разум посмотрел бы и тщательно проанализировал действия и поступки самого человека, чтобы понять, насколько потомок отличается от предков и в какую сторону — худшую или лучшую.

— А это зачем? — удивился Константин.

Двойственное чувство, что ничего не значащий теоретический разговор на самом деле не такой уж теоретический, по-прежнему не покидало его. Более того, после высказанных теорий, о которых он ранее и слыхом не слыхивал, но главное — появления перед ним волхва, оно укрепилось еще сильнее.

— Ну, скажем, исходя из его поведения космический разум мог бы принять окончательное решение, есть ли смысл помогать этой цивилизации, тем более вмешиваться в ее дела, пусть даже и с самыми благими намерениями.

— Но люди все разные, — пожал плечами Константин. — Всегда и во все времена были и злодеи, и святые. Как тут можно сравнивать?

— А если брать обычного человека? — возразил Алексей Владимирович. — Мало того, еще и поставить перед ним ряд совершенно типичных ситуаций.

— Значит, по-вашему, я обычный, — слегка возмутился Костя и, хмуро уставившись в окно, обиженно хмыкнул. — Третий сорт не брак.

— Ну зачем же так о себе, — пожурил его собеседник. — Вы-то как раз вариант весьма приличный, причем кое-что у вас даже несколько выше среднего. Например, у вас имеется очень много достоинств: доброта, ум, чувство прекрасного, гуманизм, любовь к родине, уважение к другим людям, широкий кругозор, неплохие знания… Дальше перечислять?

— Не стоит, — буркнул Костя. — Лучше скажите, чего у меня нет.

— Практически все хорошие качества, присущие человеку, у вас имеются, — уклончиво заверил его Алексей Владимирович. — Другое дело, что ряд из них развит несколько меньше, нежели другие. Что же касается морально-этических, то тут… покажет эксперимент. — И после паузы вновь предложил: — Так как, согласились бы на участие? Только попрошу не забывать условие: срок его не определен, но то, что он весьма длительный, однозначно. Возможно, на годы или даже десятилетия. Более того, неизвестно, вернетесь ли вы вообще.

— Погодите-погодите, — заволновался Орешкин. — Я что-то не пойму про невозвращение. Это как?

— А так, — пожал плечами его собеседник. — Есть вероятность погибнуть.

— Веселенькие дела, — покрутил головой Костя. — И правда, если б такое было на самом деле, то… Интересно, а до меня вы такое кому-нибудь предлагали? Ну-у как теоретический вариант.

— Честно говоря, — невесело усмехнулся Алексей Владимирович, — вы у меня последняя попытка.

— То есть как? — не понял Костя.

Его собеседник замялся, но пояснил:

— Устал. Не буду говорить, какой именно вы по счету, но что последний — точно. Уж очень жесткие условия я предлагаю. Во-первых, никакой оплаты, и более того, даже никакой компенсации возможных будущих потерь участника-добровольца.

— Не понял, — насторожился Костя.

— Очень просто. Предположим, что вы прожили там всю жизнь и возвращаетесь оттуда дряхлым стариком, одноногим и слепым. Так вот, никакой компенсации — ни материальной, ни духовной — за это ждать не следует.

— Даже в случае успеха?

Алексей Владимирович кивнул, продолжая неотрывно вглядываться в лицо своего собеседника.

— Брр, — передернул плечами потенциальный одноногий слепец.

— Как я заметил, вы тоже не жаждете окунуться в реку истории. Действительно, куда проще и безопаснее наблюдать за ее причудливым течением, за стремнинами, водопадами, водоворотами и омутами, сидя на безопасном берегу. Правда, берег этот через два-три десятилетия, как я уже сказал, может обвалиться без шансов на спасение, но когда это еще будет, верно?

Костя угрюмо молчал. А чего скрывать — и впрямь на берегу проще и безопаснее.

Можно было бы соврать. Даже мелькнула на миг мыслишка сказать, что, дескать, ничего подобного, вот я как раз готов хоть куда, даже если надо в Древний Египет или рабовладельческий Рим, но… не поворачивался язык.

Да и бесполезно, ибо он чувствовал, что Алексей Владимирович сразу его раскусит.

— А теперь ответьте, уважаемый Константин Николаевич, имеет ли смысл спасать цивилизацию, представители которой во главу угла ставят в первую очередь свое благополучие, не думая ни о всех остальных людях, ни даже о собственных потомках?

— У меня нет потомков, — смущенно проворчал Костя, но это прозвучало настолько наивно, что он почти сразу пожалел, что ляпнул такое, и, чтобы как-то выйти из щекотливого положения, переспросил: — Значит, больше вы спрашивать никого не станете?

— Есть смысл? — вопросом на вопрос ответил попутчик.

— Ну-у рано или поздно кто-то ведь согласился бы, — неуверенно протянул Орешкин.

— Нет, не буду, — твердо сказал Алексей Владимирович. — Выводы можно делать уже сейчас, так что…

И вновь за его словами ощущалось нечто куда более серьезное, чем простой отказ обычного человека заниматься бесполезным делом.

— Я еще не сказал нет, — напомнил Константин.

— Не сказали, — согласился Алексей Владимирович. — Но подразумевали именно отказ. Или не так? — Уголки его рта дрогнули в легком намеке на презрительную усмешку. — Что ж, если вам так угодно, то я могу спросить и впрямую. Так согласны или?..

И вновь Константина обожгла неприятная мысль, что шутливый тон собеседника лишь антураж, за которым кроется нечто…

Додумывать он поостерегся, ибо никогда не увлекался летающими тарелками и зелеными человечками, сидящими в них, тем более что Алексей Владимирович явно на них не походил.

Вот только то, что он увидел так явственно и четко, как-то не вписывалось ни в теорию, ни в практику, да и вообще никуда…

И исходя из этого отказ его попутчика продолжать свой «теоретический» опрос звучал несколько зловеще.

В конце-то концов, если не мы сами, то кто же нас будет выручать? Все правильно, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. К тому же было ясно сказано, что он — последний. Больше попыток-то не будет, а значит, и деваться некуда. Стало быть…

Костя набрал в грудь воздуха, но не успел выпалить коротенькое слово, как собеседник, пытливо вглядывающийся в его лицо, нехотя выдавил:

— Вообще-то интерес у меня пропал не до конца, так что можно попробовать спросить об этом еще кого-нибудь, и если вы… — Он не закончил, но смысл был ясен.

Константин с шумом выпустил воздух, ощущая колоссальное облегчение, а чуть погодя такой же огромный стыд. За свою трусость, боязнь и даже за это облегчение, испытанное секундой раньше.

Он даже отвернулся от Алексея Владимировича, стесняясь своей радости, и уставился в окно, грустно разглядывая неброский российский пейзаж, робкий, отнюдь не кричащий о себе во всеуслышание и тем не менее вызывающий в сердце тихое умиление.

Начинало светать, и тонкие березки застенчиво выглядывали из предрассветного тумана, робко выплывая навстречу стремительно движущемуся поезду, но тут же испуганно прячась обратно под белые кружева своей полупрозрачной накидки.

Однако успокоения душе он не принес, скорее напротив, сразу напомнив, что, согласно словам Алексея Владимировича, через два или три десятилетия ничего уже не будет — ни березок, ни окна, ни поезда, да и самой планеты тоже.

Вообще-то на своем веку Костя слышал массу завиральных теорий, включая предсказания Нострадамуса, прогноз майя и так далее, и лишь снисходительно посмеивался, но почему-то сказанному этим человеком он поверил безоговорочно.

Озлившись непонятно на что, но скорее всего на самого себя, он зачем-то принялся ожесточенно взбивать свою подушку.

Та в ответ на столь бурную заботу тут же выдавила из своего чрева парочку пожелтевших от времени куцых перьев. Еще одно попыталось прорваться напрямик сквозь ткань, но застряло на половине дороги.

Костя в сердцах выдернул это перо и, машинально теребя его в руках, глухо произнес:

— Не надо никого спрашивать… Если бы такое предложение сделали мне, то я бы… согласился.

И ему сразу стало как-то легко и покойно. Но главное, что теперь он мог спокойно смотреть в глаза Алексею Владимировичу, что он тут же и сделал, выжидающе уставившись на него.

Трудно сказать, чего именно ждал Костя, но, во всяком случае, не столь обыденной реакции.

— Утомил я вас, наверное, — весело улыбнулся его попутчик и равнодушно заметил, сворачивая тему: — Пора и спать ложиться, а то завтра не высплюсь — мне ведь выходить гораздо раньше, чем вам.

Лицо Кости от столь будничного завершения разговора разочарованно вытянулось, но делать нечего — спать так спать.

— К Ряжску подъехали, — вздохнул он, глядя в окно и доставая сигарету из пачки. — Вот тут я родился, тут… А, ну да, я уже вам рассказывал. — И направился в тамбур, продолжая злиться на себя.

И впрямь возомнил черт знает что, а потом еще и возмущается: «Где интересное, увлекательное продолжение?!»

А чего иного ожидать-то? Ежу понятно, что все закончится именно так, как закончилось — поговорили, обсудили и… отбой.

Уже зайдя в тамбур, Константин успел удивиться, откуда тут взялось столько табачного дыма. Однако через секунду он понял свою ошибку: дым был чересчур белым для сигаретного и слишком вязким для, собственно, самого дыма.

Больше всего он напоминал туман — густой и прохладный, ласково обвивший ноги и целеустремленно стремящийся вверх, чтобы победно сжать в своих могучих объятиях все тело.

В инстинктивной попытке вырваться Орешкин ценой неимоверных усилий сумел сделать шаг назад, в сторону спасительной двери, но какой-то особо нахальный, жирновато-маслянистый клок тумана обволок лицо, плотно, не хуже чем пластиковый пакет, перекрыв дыхание, и Константин потерял сознание.

Глава 3

С сознанием честно выполненного долга

Что касается непосредственных плодов и популярности, то в этом отношении мудрость далеко уступает красноречию.

Фрэнсис Бэкон

Лежа на мягких шкурах, Константин некоторое время еще негодовал на себя за то, что мог забыть о таком, но затем перешел к более конструктивным размышлениям.

Итак, наиболее правдоподобно звучало как раз самое невероятное. Получалось, что теоретический вопрос о согласии повлек за собой самые что ни на есть практические последствия.

Теперь осталось понять, как себя вести и где этот представитель Зла, которому надо оказать противодействие?

Вообще-то сосед по купе намекал, что в идеале самым великолепным вариантом было бы уничтожение этого наблюдателя, который, будучи чем-то вроде представителя Хаоса, являлся скорее не наблюдателем, а вредителем. Дескать, тогда окажется ненужным и их вмешательство в земные дела.

Однако тут перед новоявленным князем был темный лес. И вообще, вначале надо хотя бы увидеть это существо, разобраться в его природе, посмотреть, как именно он норовит напакостить, а уж потом оказывать это самое противодействие.

«Ладно, будем решать дела по мере их поступления, так что пока остановимся на собственном примерном поведении и проявлении всех лучших человеческих качеств в целом», — решил Орешкин.

Тогда получалось, что завтра ему предстоит приложить все усилия, чтобы уговорить князя и его братьев поехать на дружескую встречу с князем Глебом для урегулирования всех споров.

К тому же не исключено, что кто-то очень важный и нужный, именно из-за того, что в подлинной истории она не состоялась, погиб.

Вот только кто?

Костя начал было припоминать все, что ему было известно конкретно по истории Рязанского княжества, но быстро зашел в тупик.

Что Карамзин, что Соловьев писали о Рязани крайне мало, занимаясь в основном описанием великокняжеских разборок, когда того или иного правителя изгоняли из Киева, или Владимира, или Новгорода, ставили другого, потом его в свою очередь смещали третьи, и так до бесконечности.

Впрочем, что-то вертелось у него в голове, причем сам он очень хорошо сознавал, что это настолько серьезно и важно, что просто необходимо вспомнить. Однако никакие отчаянные усилия положительного результата не приносили.

Как на грех, он не знал и еще одного немаловажного обстоятельства — в каком году он находится, ну хотя бы примерно.

Спрашивать об этом впрямую, так, чего доброго, решат, что совсем допился или вообще поехала крыша, а идти окольными путями ему пока не удавалось.

Точнее, он ими и шел, начиная с сегодняшнего пира, но безуспешно, во всяком случае, пока.

Приблизительное представление у него, разумеется, составилось, но уж очень широкое.

С одной стороны, учитывая, что сам Костя в данный момент приехал в гости к своим родичам, проживающим в Переяславле Рязанском, а князь Глеб правит в Рязани, получалось, что она может быть только Старой Рязанью, той самой, которую сожгли во время Батыева нашествия, да так и не восстановили.

Следовательно, дело происходит до татарского ига, то есть верхняя планка не выше декабря тысяча двести тридцать седьмого года.

С другой стороны, княжество вроде уже обособилось, стало самостоятельным, следовательно, нижняя планка зависла где-то на рубеже одиннадцатого и двенадцатого веков.

Итак, получался диапазон на век с четвертью. Остальное же…

Тут оставалось только гадать.

Впрочем, после некоторого раздумья приемлемый вариант нашелся. Надо, сидя за столом, просто выбрать удобный случай и раскритиковать владимиро-суздальских князей. Пусть хозяева, поддержав тему, помянут имя сидящего ныне на престоле северных соседей Рязани, и тогда все сразу станет ясно.

Придя к этому выводу, он, успокоившись, уснул, лелея тайную надежду, что проснется на своей полке в купе под шумный стук колес или очнется, стоя в заплеванном грязном тамбуре, а происходящее сейчас с ним окажется только сном.

Пробуждение его было не из самых приятных. Целых пять минут он ошалело таращился на своего стременного Епифана, который, учитывая походно-полевые условия, очевидно, исполнял заодно и должность княжеского постельничего, так сказать, по совместительству.

Потом наконец до него дошло, что вчерашнее путешествие по средневековому Рязанскому княжеству далеко не закончилось, и он принялся совершать утреннее омовение.

Поливал ему на руки Епифан, а он, склонившись над тазиком, умывался.

Поначалу Костя хотел напомнить своему стременному, что хорошо бы еще раздобыть и мыла, но потом понял, что если о нем здесь и знали, то только теоретически, иначе князю подали бы его без лишнего напоминания.

О зубной пасте и вовсе нечего было думать. Не говоря уже о заморских марках, он бы с огромным удовольствием ухватился за тюбик какой-нибудь «Апельсиновой» и даже, на худой конец, не побрезговал бы зубным порошком, но…

Тут новоявленный князь пришел к выводу, что придется на какое-то время позабыть о такой элементарной вещи, как личная гигиена, повздыхал и успокоился, тем более что не успел он даже одеться, как прибежал неугомонный Онуфрий.

Нетерпеливо цыкнув на бедного Епифана, после чего стременной почти тут же исчез, подобно джинну из лампы Аладдина, боярин в очередной раз приступил к изложению диспозиции, пересказывая в третий раз одну и ту же инструкцию о том, как Косте надлежит себя вести, а главное, не забывать слово Глебово.