Валерий Елманов

Найти себя

И однажды затихнут друзей голоса,

Сгинут компасы и полюса,

И свинцово проляжет у ног полоса,

Испытаний твоих полоса…

Для того-то она и нужна, старина,

Для того-то она и дана,

Чтоб ты знал, какова тебе в жизни цена

С этих пор и на все времена.

Леонид Филатов

Пролог

Камень из болота

Пожалуй, никогда еще старое болото, надежно укрытое в непролазной лесной чаще, не могло похвастаться таким обилием людей, скопившихся чуть ли не в самой его середине. Впрочем, правильнее было бы сказать — бывшее болото, поскольку процесс по его осушению близился к завершению и оставалось всего ничего, чтобы оно перестало существовать. От силы неделя, и мощные насосы завершили бы свое дело, но в этот солнечный летний денек они угрюмо молчали в ожидании того, что их наконец-то включат. Молчали и находившиеся там люди, настороженно разглядывая загадочный густой туман, угрюмо клубившийся перед ними.

Само болото особой радости от этого скопища тоже не испытывало. Более того, судя по мрачному пепельно-седому туману, заполонившему чуть ли не всю уже осушенную полянку, болото явно выказывало свое нерасположение, а если прислушаться к боязливому перешептыванию рабочих, то не только выказывало, но и успело наглядно продемонстрировать на деле…

— Слышь, Петрович, а Алеха так и не сыскался?

— Сам, что ли, не знаешь… Как ушел ночью по нужде, так и с концами.

— А может, он и не потонул вовсе. Он же все к той кудрявенькой, что в деревне, клинья подбивал. Так, может, он у ей и заночевал? — не унимался молодой парень в яркой оранжевой спецовке.

— Ага, у бабы, — передразнил его сухопарый мужчина в годах. — Не-е, не зря местные про это болото такие страсти рассказывали. Я-то поначалу думал, что пугают, а теперь вижу, что тут и впрямь нечисто… Веет от него чем-то…

— А что за страсти-то, Петрович? — жадно уставился на него парень.

— Да рассказывали, будто в этих местах сатане кланялись да чертей вызывали. А еще с дьяволом в обнимку скакали, прости меня господи, и как раз вокруг того камня, который три дня назад наружу вылез. Потом всевышнему надоело, он осерчал и плюнул на них, чтоб они потонули.

— Я в сказки не верю, — насмешливо хмыкнул парень.

— Сказки? Ну-ну, — проворчал Петрович и ехидно предложил: — А ты, коль такой смелый, возьми да сходи туда. Вон он как шевелится — не иначе таких героев, как ты, ждет. — И легонько подтолкнул парня вперед.

Тот, несмотря на то что до ближайших языков тумана оставалось не меньше полусотни метров, сразу же испуганно попятился.

— Я ж не то имел в виду, — запротестовал он. — Просто оно, скорее всего, как-то научно объясняется, без чертовщины. Вон на небе ни облачка, а тут туман, и уже третий день. Козе понятно, что какие-то подземные аномалии, например, газы неизвестного состава.

Мужчина мрачно покосился на парня и насмешливо хмыкнул:

— Газы, говоришь? Ну-ну. Пусть будут газы. Только я тут ни дня не останусь. Нынче же расчет затребую, и только меня и видели. Благо, что хозяин приехал — вот пусть он сам, коль ему неймется, его и осушает до конца вместе с такими орлами, как ты, а я пас.

— А кто из них хозяин-то?

— А вон тот, светло-русый, который пацана за руку держит, — кивнул Петрович в сторону отдельно стоящей четверки, расположившейся всего в трех метрах от извивающихся языков странного тумана. — Россошанский его фамилия. А второй, наверное, компаньон.

Двое мужчин лет сорока в это время о чем-то вполголоса переговаривались друг с другом. Один из них, как раз светло-русый, действительно держал за руку мальчика лет четырех. Изредка в их разговор встревал совсем молодой парень лет двадцати с небольшим, внешне похожий на одного из собеседников. Внимания на рабочих они не обращали, поглощенные лицезрением тумана.

— Кстати, бригадир, когда камень наружу вышел, говорил, что хозяин насчет него предупреждал, потому и ограждения сразу поставили. — И Петрович, понизив голос до заговорщицкого шепота, добавил: — А раз заранее знал, получается, что он и сам тоже из этих. Ишь совещаются, — протянул он, — не иначе как думают, сколько надбавить, чтоб мы в этом проклятом месте остались. Только я и за тройную цену не соглашусь — жизнь дороже. Ладно, я так понял, что никаких работ не будет, так что пойду посплю малость. — Сплюнув, он двинулся в сторону вагончиков, стоящих поодаль, метрах в двухстах.

Остальные, словно по команде, тоже подались следом — не ждать же, когда хозяева договорятся о возможной прибавке к зарплате.

Но Петрович ошибался. Разговор был вовсе не о ней. Двое мужчин беседовали совсем о другом, не имеющем никакого отношения ни к деньгам, ни к продолжению работ.

— И чего ты добился, Костя, раскопав это место? — осведомился тот, кого Петрович окрестил компаньоном Россошанского. — А я ж тебя сразу предупреждал: не вороши старое. И главное — зачем? Или ты вознамерился отправиться еще в одно путешествие?

Константин устало усмехнулся:

— Знаешь, Валер, я и сам до недавних пор не понимал, зачем мне это нужно. Наверное, чтоб просто еще раз все себе напомнить.

— Как говорил Еврипид, приятно вспомнить пережитые несчастья, — встрял в разговор молодой парень.

— Молодец, философ. — Россошанский одобрительно хлопнул его по плечу. — Не зря пять лет штаны в институте протирал. И впрямь приятно. А что до путешествий, то в этом месте и тогда ходу никуда не было. Здесь ведь только сила жила, вот я и подумал: вдруг она и поныне действует. Чем черт не шутит — авось и удастся вновь свой перстень на удачу наколдовать. Ну и чтоб определиться до конца — тоже. Ведь десять лет с тех пор прошло, а я все нет-нет да и подумаю о том, как я некогда… — Он мечтательно вздохнул и грустно улыбнулся. — Говоришь, вознамерился отправиться? Если бы ты спросил об этом еще неделю назад, то я бы не смог ответить ни да ни нет, потому что сам не знал.

— А сейчас знаешь? — спросил «компаньон».

— Сейчас да, — твердо ответил Константин. — Мое место — в этом мире. Вот только понял я это лишь теперь, глядя туда. Так что никаких путешествий. Опять же, на кого я своих оставлю — Машу, Ваньку, не говоря уж про Мишку, — кивнул он на мальчика, стоящего рядом и во все глаза любующегося стрекозой, усевшейся неподалеку от него на бухту какого-то провода.

На каждом ее крылышке, ближе к верхнему краю, отчетливо выделялось по одному небольшому темному круглому пятнышку — словно глазок, в котором еле заметно была видна пара крапинок черного цвета, напоминающих зрачок. Время от времени стрекоза игриво поднималась над бухтой провода, но что-то ее привлекало в этом месте, и она вновь садилась на него.

— К тому же, когда я только затевал все это дело, то держал в уме лишь камень, а про туман и не думал. В смысле я знал, что он тоже может быть, — тут же поправился Костя, — но не думал, что такой. Без искорок.

— А камень-то там? — уточнил «компаньон».

— Не проверял.

— Что же ты? Столько сил затрачено, столько денег вбухано, а для чего, коли ты даже подойти боишься?

— Искорки мне эти не по душе, — пояснил Россошанский. — Вот перестанет, тогда и…

Стрекоза наконец прочно уселась, но, словно поддразнивая малыша, глядевшего на нее во все глаза, продолжала лениво помахивать своими крылышками. И при каждом взмахе ее «глазки» с черными «зрачками» словно насмешливо подмигивали малышу.

— Бабоська, — не выдержав, сообщил Мишка отцу, показывая на веселую «подмигивающую» проказницу. — Холесая. Мигает. — И стал потихоньку вытягивать ладошку из отцовской руки. — Хосю поймать.

Константин повернул голову в сторону бухты:

— Это стрекоза, Миша, — поправил он сына.

— Стлекоза, — задумчиво повторил тот новое для себя слово и вновь настойчиво потянул ладошку, стараясь высвободить ее из крепкой отцовской руки.

— Младший Россошанский жаждет свободы, — констатировал парень.

Константин улыбнулся и отпустил руку.

— Ладно уж, лови свою стрекозу. Только туда не ходи, — предупредил он сына, указывая в противоположную сторону, на клубившийся метрах в пяти от них туман.

— Холесе, — весьма серьезно кивнул Мишка. — Я только стлекозу поймаю и все.

— Договорились, — согласился Константин и вновь повернулся к другу. — Так вот, продолжая наш разговор, поясняю, что едва я глянул на эти клубы, как сразу понял: все, откатался. Да и староват я для таких авантюр. Это моему племяннику в самый раз — и возраст подходящий, и холостой, и в десанте успел отслужить, да и я его кое-чему на сабельках поднатаскал, когда у него загорелось.

— Нет уж, сударь, увольте, — иронично возразил парень. — Нам в такие авантюры лезть как-то нежелательно. К тому же вы и сами столько раз давали мне весьма убедительный расклад, из коего следовало, что мое появление в ином мире весьма нежелательно как для меня, так и для самого мира. Опять же одно дело попасть на пятьсот или пускай на тысячу лет назад и совсем иное — к неандертальцам или к динозаврам. Словом, suum cuique, как говаривали ветхие старцы в древнеримском сенате, и они были правы, ибо каждому свое и… свой мир, как вы сами минутой ранее заметили, дорогой дядюшка. Да и скучно там, наверное, так что… — Он, не договорив, широко развел руками.

— Вот видишь, Валер, — усмехнулся Константин, — нынче молодежь поумнее пошла. Во всяком случае, куда практичнее, чем мы с тобой. А мне вот, к примеру, драгоценный племянничек, скучать там не приходилось. Да и ты, Феденька, думаю, от тоски бы там не загнулся — не дали бы. Только успевай крутиться.

Кривая скептическая ухмылка, словно приклеенная к губам, на мгновение исчезла, и Федор без всякой бравады пояснил:

— Вы, дядя Костя, совсем иное дело. Вы за любовью туда пошли, а это святое. Если бы я знал, что встречу ее там, ни на секунду бы не задумался, нырнул очертя голову, а так… — И вновь прежняя ирония вернулась на лицо. — А что до здравомыслия, то я exemplis discimus.

— Это тоже сказали древние старцы в ветхом римском сенате? — хмуро осведомился Константин.

— Почти. В переводе это означает, что я учился на примерах. В данном случае на почтенном дядюшке, который, несмотря на свой преклонный возраст, явно рвется в новые бои и сражения, дабы тряхнуть стариной, как, бывалоча, лет пятьдесят назад.

— Нахал! — возмутился Константин. — Да мне всего пятый десяток в том году пошел. — И, повернувшись к другу, заметил, кивая на Федора: — Видал, Валера? Ты не смотри, что мой племяш лицом на меня похож — внешность обманчива. Внутри мой Федя — равнодушный циник, невзирая на свою молодость.

— Скорее уж логик, — вежливо поправил его парень.

— Но с уклоном в цинизм — все ему неинтересно и пресно. Хотя, знаешь, я иногда думаю, что он просто прикидывается, — так жить легче. Спрятался за латынью и всякими там мудрыми афоризмами, и все. Поди-ка выковырни его оттуда. А в самой глубине души он существо трепетное и ранимое, иначе он бы мне и тогда не поверил. Впрочем, да, ему ж в ту пору всего-то четырнадцать грохнуло, так что романтизм в душе еще оставался.

— Как говаривал Николай Васильевич, скучно жить на этом свете, господа, — согласился Федор. — А что до веры, то это у моего дражайшего папочки в голове не укладывалось, что такое возможно. Раз наука сказала — нет, значит, нет, а я, будучи логиком, услышав…

— Точнее, подслушав, — поправил Костя.

— Услышав, — упрямо повторил парень. — Вы так орали в соседней комнате, что только глухой бы не услышал. Так вот, услышав все факты, которые ты, дражайший дядюшка, выкладывал один за другим, и взвесив их, пришел к выводу, что все это правда. Простая логика давала только такое объяснение твоему маскхалату по кличке ферязь, кладу, который ты выкопал под Нижним Новгородом, твоему искусству владения саблей и прочему, вплоть до неожиданного появления твоей очаровательной супруги.

Константин, пока племянник рассказывал, вдруг вздрогнул и испуганно обернулся в поисках сына, который за это время в погоне за неутомимой стрекозой еще больше удалился от них. Убедившись, что тот в безопасности, он вновь повернулся к другу.

— А брательник решил, что у меня крыша поехала, — грустно сообщил он.

— Ты мне об этом ни разу не рассказывал, — удивился тот.

— Да о чем тут рассказывать, — отмахнулся Константин. — Как он мне провериться советовал, причем весьма настоятельно? Хорошо, что у меня хватило ума больше при нем эту тему вообще не затрагивать, иначе силком бы к психиатру потащил.

— Свою скрытность он с лихвой компенсировал в общении со мной, — ехидно добавил Федор. — Чуть ли не каждый день рассказывал о том, как он геройски рубал крымских татар, и при этом всякий раз скорбел, что не может показать боевые рубцы и шрамы, которыми враги испещрили все его тело от пяток до макушки. А взятым в плен басурманам он с выражением цитировал бессмертные строки из киплинговского «Маугли».

— Ох и язва ты, Федя, — улыбнулся Константин, но, судя по интонациям, можно было сделать вывод, что никакой обиды он не испытывал и вообще эта словесная пикировка с племянником — дело для него давно привычное и вошедшее чуть ли не в обязательном порядке в ритуал повседневного общения. — А я вот тебя твоим любимым Леонидом Филатовым, которого ты тоже наизусть выучил, не подкалываю.

— Меня с рождения к нему приохотили, — пояснил Федор, — так что я в своем выборе вовсе не виноват. Во-первых, назвали почти как одного из филатовских героев,[Имеется в виду Федот-стрелец из пьесы Леонида Филатова «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца». — Здесь и далее примеч. авт.] а во-вторых, вы, мой дражайший дядюшка, в своих бурных странствиях по шестнадцатому веку иной раз исполняли обязанности, весьма схожие со стрелецкими. Ну и куда, мне, бедному, деваться? Между прочим, я не только Филатова люблю. К примеру, Анненский мне по душе, Есенин, классики девятнадцатого века, а также Данте, Петрарка, Шекспир, Омар Хайям… Да и ваш вкус относительно Игоря Кобзева я весьма и весьма одобряю, а поэму о несчастной гибели Перуна чуть ли не всю назубок выучил с вашей подачи.

— И не с моей подачи, а чтобы преподавателей в шок ввести, — усмехнулся Константин и пояснил другу: — Он же не как мы, в простой школе, он в гимназии обучение проходил. А там в качестве эксперимента кучу предметов ввели, чтоб наглядно доказать свою элитность, в том числе и «Закон божий».[Чтобы соблюсти равноправие со славянскими богами — ведь не пишем же мы Бог Авось, Богиня Макошь, Бог Перун и так далее, — здесь и далее к словам бог, богородица, спаситель, аллах и т. п. автор посчитал справедливым применить правила прежнего, советского правописания.]

— Он называется не…

— Да неважно, как называется, если суть та же самая, — отмахнулся Константин. — Так вот, им как-то задали выучить какое-нибудь стихотворение о боге, вере или религии, словом, на эту тему. Разумеется, подразумевали, что ученики обратятся к произведениям, прославляющим православие. А мой племяш…

— С подачи любимого дядюшки, — встрял Федор.

— А я и не отрицаю, — не стал спорить Константин. — Он прочел им отрывки из поэмы «Падение Перуна», а в ней мало того, что опускалось ниже городской канализации все христианство вместе с князем Владимиром заодно, так еще и прославлялись славянские боги. А так как это не стихотворение, а поэма, а мой племяш не поленился, выучив здоровенные куски, то весь урок преподавателю скрепя сердце пришлось выслушивать эдакое богохульство. К тому же читал Федя здорово — в драмкружке научили и соблюдению интонаций, и паузам, и прочему, — поэтому весь класс слушал затаив дыхание, бурно сочувствуя Перуну и негодуя на попов. Словом, суров, бродяга, — восхищенно заметил он, на что Федор отвесил учтивый, хоть и не без некоего шутовства поклон в сторону дяди, не преминув язвительно заметить:

— Это вам не «Маугли».

Константин в ответ лишь развел руками, не желая спорить и великодушно оставляя последнее слово за младшим, и повернулся к другу, заканчивая начатую мысль:

— А что касаемо полетов в неведомое, то суть, ты Валер, понял — закрыл я для себя вылет рейсов в этом аэропорту. Навсегда закрыл.

— А ведь тебе все равно придется заглянуть вглубь, — заметил Валерий.

— Зачем это? — насторожился Константин.

— А поискать того рабочего, который пропал, — пояснил его друг.

— Уж где-где, а там его точно нет, — буркнул Россошанский. — Да и опасно пока туда нырять. Ты только глянь, как оно искрит. Сейчас если туда забрести, не ровен час и вовсе не выйдешь — так прямиком и шагнешь куда-нибудь к Владимиру Красное Солнышко. Это в лучшем случае, — пояснил он. — А в худшем моего племяша послушай, он про тираннозавров и диплодоков побольше знает.

— Ну тебе-то опасаться нечего. — Валерий выразительно кивнул на красовавшийся на пальце друга золотой перстень с крупным красным камнем. — Он тебя отовсюду выручит.

— Может, и так, а может, и нет, — пожал плечами тот. — Волхва нет, заговоров я не знаю, а возможна ли зарядка перстня без них — неизвестно. Получается, что и мое возвращение под большущим вопросом. Будем надеяться, что тот хлопец, как рабочие и болтали, завис в ближайшей деревне у своей зазнобы.

— А если нет?

— В любом случае надо немного выждать, чтоб перестало искрить, тогда и попробовать подойти к камню. Видишь, вон там и вон… — Он, не договорив, застыл с вытянутой вперед рукой, устремленной в сторону тумана и… Миши, который уже забрел в этот туман по пояс.

— Назад! — истошно закричал он. — Назад, Мишка!

— По-моему, он не слышит, — встревоженно констатировал Валерий.

И действительно, мальчик в эти мгновения был настолько увлечен ловлей стрекозы, что навряд ли слышал или видел что-либо, тем более что неугомонное насекомое, по-прежнему игриво подмигивая своими черными пятнышками-зрачками на прозрачных крылышках, летела чуть впереди малыша, и тому казалось, что еще чуть-чуть, и все.

На некоторое время все растерялись, впав в оцепенение. Точнее, почти все. Кроме Федора. Племянник Константина тут же сорвался с места, ринувшись к Мише. Однако, невзирая на резвый старт и хорошую скорость, уже через мгновение стало понятно, что он явно не успевает. Хотя ему до мальчика оставалось всего ничего — не больше трех-четырех метров, тот забежал уже столь далеко, что виднелась лишь верхняя часть его туловища. Все остальное скрылось в густой молочной пелене, да и сам он должен был вот-вот исчезнуть в ней.

И тогда Федор совершил единственно верное в этой ситуации — оставшееся до мальчика расстояние он преодолел в прыжке, вытянувшись, словно вратарь, парирующий летящий в угол ворот мяч. И тщетно болельщики радостно повскакали с мест, радуясь долгожданному голу, — голкипер в самое последнее мгновение сумел-таки дотянуться до цели. Еще в полете Федор успел резко оттолкнуть Мишу обратно, в сторону края тумана, после чего оба тут же скрылись в мутной искрящейся пелене.

Впрочем, спустя несколько мучительно долго тянущихся секунд из молочного марева вынырнула голова Миши, который поднялся на ноги, недоумевающе огляделся по сторонам, словно не понимая, как он сюда попал, после чего его личико горестно скривилось, но зареветь мальчик не успел — подлетевший к нему Константин мгновенно подхватил сына на руки и облегченно вздохнул. Он повернулся к бежавшему следом Валерке и весело заметил: