— Я достану вам пишущую машинку, — пробурчал изрядно побледневший Синельников. — Только, ради бога, никому не рассказывайте это все… И вообще, откуда вы узнали?

Он нервно скрёб пальцами по столешнице и даже не замечал того, какой мерзкий звук это производит.

— Не расскажу, — пообещал я.

А вот другие расскажут. Не сейчас, гораздо позже… В перестройку по газетам и журналам пройдет волна разоблачений. Синельников, уже старый, пенсионер областного значения, увидев свое имя в газете, примет лошадиную дозу снотворного. Не от того, что ему что-то реально угрожало — страх доконал его. Столько лет в страхе жить.

Я достал из стола недопитую бутылку коньяку, плеснул ему в кружку. Себе тоже налил. В конце концов, незачем обижать мужика. Начальник он не вредный. Всегда отпроситься можно, и не докапывается, чем именно сотрудники на работе занимаются. Надо как-то почаще разговаривать с ним на тему его старого доноса, чтобы он привык, что это уже не тайна. С глазу на глаз, конечно, беседовать… И потом, когда выйдет разоблачающая статья в газете, он уже не будет так реагировать и не наделает глупостей… Я внимательно посмотрел на него — лет десять еще потом точно поживет, мужик он крепкий.

— В тридцать седьмом у меня сын родился, — вдруг принялся рассказывать Евлампий Мефодьевич. — А жили мы в общаге… День и ночь — гам, зимой батареи еле греют. Димка мой болеть взялся. Мы с Маней боялись, что зиму не переживет. А тогдашнего главного редактора все равно бы посадили, рано или поздно. Они с Радеком были не разлей вода. Так что… И страшно мне было, и стыдно, а написал…

Кажется, он даже всхлипнул.

— Помогло?

— Комнату нам дали в коммуналке. Соседей оказалось немного, и люди все интеллигентные. Отопление хорошо работало. Выжил Димка… Сейчас на флоте служит, мичманом.

— Давайте за Димку вашего, семь футов под килем, как говорится, — произнёс я, мы стукнулись кружками, выпили.

— Эх… Тёма… Наделал я в свое время глупостей, — разоткровенничался шеф. — Вот ты, вроде, молодой, а вижу, что понимаешь, о чем я… Не похож ты на пацана зеленого.

— Это я просто повзрослел рано, — улыбнулся я. — Гайдар в шестнадцать лет, как вы знаете, уже полком командовал.

Вернулась Валентина Антоновна. Я убрал бутылку в стол. И рабочий день продолжился в обычном неторопливом режиме.

После работы я отправился домой. В квартире опять застал только Савелия Викторовича. Он что-то пилил на кухне. Видать, обустраивал семейное гнездышко. Я собрал свои первой необходимости вещички — трусы, майки, носки, штаны, рубашки. Взял свои рукописи, планы, наброски. Надел новый костюм. Перед тем, как уйти, заглянул в кухню, где мастерил сосед.

— А-а, Тёма! — обрадовался он. — Куда это ты запропастился?..

— И снова запропащусь, — ответил я. — У женщины одной поживу. Так нужно.

— Понятно, — улыбнулся Телепнев. — А мы с Марианной Максимовной заявление в ЗАГС подали.

— О, поздравляю! Когда свадьба?

— Да какая там свадьба… — смутился Савелий Викторович. — Посидим, отметим. Через две недели распишемся… Вот тогда… Надеюсь, вы уже вернетесь к нам?

— На вашей свадьбе я буду обязательно! И — с подарком.

— Какой же ещё подарок, Тёма? Да вы и так столько для нас сделали…

— Как и вы — для меня, — ответил я. — Ну, я пошел! До встречи!

Так просто уйти мне не удалось. Надо было вызвать лифт, а я поперся вниз по лестнице. И столкнулся нос к носу с Наденькой. Увидев, что я с вещами, кузина побледнела.

— Уезжаешь? — спросила она.

— Не совсем, — ответил я, желая избежать ненужных подробностей. — Переезжаю на некоторое время.

— К этой? — хмуро уточнила она.

— К какой еще — этой?

Ни интонация кузины, ни выбор слов совсем меня не радовали.

— Ты и вчера к ней удрал! — выкрикнула кузина. — Тайком!

— Надюш! Ты чего так орешь?.. Сколько можно уже говорить, что я не обязан перед тобой отчитываться!

— Дурак ты! — Он оттолкнула меня и бросилась вверх по лестнице, и уже оттуда сообщила: — Я люблю тебя, понял!

И ускакала. Вот блин… Незадачка. Я пожевал губу и продолжил путь. Любит она. Эка удивила! Сегодня одного, а завтра другого… И что, я должен сидеть возле нее, чтобы она могла меня самоотверженно любить? У меня есть занятия поинтереснее. Работать, работать и работать. Вот сейчас же поймаю такси и попрошу водилу отвезти меня в магазин, который так и назывался: «Пишущие машинки».

Я вышел во двор, чувствуя себя немного по-дурацки со своими сумками. Может, надо было сегодня дома переночевать? Поговорить с этой малахольной? Не думал, что она так отреагирует. Да нет, разбалую только! Привыкнет, понукать начнет. И потом, какая к чёрту любовь? Юношеская блажь, скорее…

Мне повезло. Когда я вышел к проезжей части, такси как раз пассажира высаживало. Я сунулся в дверцу, получил кивок, закинул на заднее сиденье поклажу, сел рядом с таксистом и объяснил положение. Тот хмыкнул, врубил счетчик, и мы поехали.

Едва успели до закрытия. Никак не могу привыкнуть, что в советское время магазины так рано закрываются. Еще и с обеденным перерывом работают. И опять мне повезло. В продаже оказались гэдээровские «Эрики». Хорошие агрегаты, хотя и хуже западногерманских «Олимпий или «Оптим». Стоила такая машинка не дешево — целых двести двадцать рублей.

Но цена меня устраивала. Я купил сразу с десяток рулончиков ленты, пачку копирок и несколько пачек бумаги. Нагруженный, как целый караван верблюдов, всем этим богатством, я вернулся к машине. Назвал водителю адрес артистического дома. Когда мы доехали до него и остановились возле подъезда, таксист вызвался мне помочь дотащить все пожитки до квартиры. Консьерж тоже кинулся помогать. Пришлось дать ему рубль. Я открыл дверь Настиной квартиры своим ключом. Втащил поклажу. В квартире было тихо. Следовательно — хозяйка еще не вернулась. Кстати, она же не сказала, в какую комнату определит меня на жительство!

В дверь позвонили. Я стоял рядом, поэтому сразу открыл.

— Вот так встреча! — воскликнул Мякин, увидев меня. — А где Настя?

— Не знаю, — ответил я. — Я сам только что вошел.

— На ловца и зверь бежит, — усмехнулся режиссер. — Я как раз хотел спросить у нее, как с тобою связываться более оперативно. Телефона-то у тебя нет.

— Ну, пока что я буду жить здесь, — совершенно спокойно пояснил я.

— Тогда пойдем ко мне, поговорим.

Заперев дверь Настиной квартиры, я вслед за Григорием Фомичом вошел в его обиталище. В первый раз в этой жизни. Прежде-то я у него часто бывал. Квартира режиссера Мякина была набита антиквариатом под завязку. Никогда не понимал, как можно жить в музее? А Григорий Фомич ничего, жил себе. Гостей принимал. Женщин. Спал с ними на ложе в стиле не помню какого по счету Луи. Банкетки, козетки, ломберные столики, канделябры, жирандоли, портреты сановников времен правления императрицы Екатерины II, фарфоровые статуэтки пастушек, вазы эпохи Минь. Глаза разбегаются…

Хозяин пригласил меня в гостиную, предложил сесть в кресло, именуемое «вольтеровским», осведомился, что я желаю выпить? Я сказал, что — если можно — кофе. Мякин был польщен. Кофе он умел и любил готовить. Я это знаю хорошо, потому и попросил. Он сунул мне ворох заграничных киножурналов, включил Поля Мориа — импортная музыкальная аппаратура, не считая электрических лампочек и сантехники, была едва ли не единственной уступкой Григория Фомича XX веку — и отправился на кухню, орудовать туркой и другими кофейными принадлежностями.

Вскоре он вернулся, с кофейным сервизом на медном, украшенном чеканкой подносе. Кроме сервиза на нем были вазочки с рахат-лукумом. Мякин любил, чтобы все другу другу соответствовало. Если кофе, следовательно, и посуда, и сласти с восточным колоритом. Да и халат хозяин надел тоже турецкий, только фески не хватало для полноты картины. Поставив поднос на резной столик, режиссер не торопясь наполнил восхитительно ароматным напитком крохотные чашки. В таких кофе наливают не для питья, а для смакования.

— Я вот о чем с тобой хотел поговорить, Артемий, — заговорил Григорий Фомич, когда первый глоток был сделан. — После вчерашней съемки я заново перечитал сценарий и увидел его другими глазами. Нет… погони там, перестрелки, тайга — это все годится, это то, ради чего зритель пойдет в кинотеатр. Революционная тема — тоже на месте… А вот диалоги — никуда не годятся! Сухие они, шаблонные. Нету нерва, понимаешь! Собственно, ты мне глаза на них и открыл…

— Да, я тоже обратил внимание, — пробормотал я.

Но больше ничего добавлять не стал.

— А что ж — молчал?

— Ну-у… — пожал я плечами. — Кто я такой, чтобы лезть со своим рылом в калашный ряд? Это же кино, я думал, там так и должно быть.

— Ладно, не скромничай, — отмахнулся Мякин. — Я хочу предложить тебе поработать над диалогами. Оживить их!.. Тем более, что большую часть тебе же и из них произносить, — усмехнулся он.

Интересное предложение. Этак и до сценариста полноценно недолго вырасти. А если так, то потом и романы писать можно с заделом под экранизацию сразу. По двум фронтам сразу бить. Но восторг свой я не стал выказывать, изобразил задумчивость, хотя мысленно уже согласился на предложение режиссера. А вслух проговорил: