— Хм. Извини, а кто у тебя дома?

— Да все. Мама, папа. Я сказала, что вот, познакомилась с молодым человеком. Они говорят: ну, пригласи его домой, будем рады с ним познакомиться. Все готово к торжественному приему.

Она произнесла это серьезно и даже несколько официозно, но тонким чутьем я уловил в ее словах легчайшую иронию-не иронию… ну, некое лукавство, скажем так. Подтекст. Еще не понятный мне. Но он есть.

Ладно! Разберемся. Нет нерешаемых задач, есть дряблые, унылые люди со слабой волей. Это не про меня.

— Ну что ж, — ответил я с отменной любезностью. — Приглашение принимается. Ведите!

И улыбнулся.

Раньше все-таки здания строили с каким-то сумасшедшим запасом прочности. Не знаю, какой толщины были стены в Доме работников искусств, но в подъезде было так прохладно, точно там работал кондиционер. Правда, и пахло старым жильем: сыростью, затхлостью, кухней… Давно не беленые потертые стены украшались лохмотьями паутины и переплетами электрических проводов, в которых сам черт ногу сломит. Свет с трудом проникал сюда сквозь узенькие пыльные окна. Где-то неразборчиво звучала музыка.

— Романтика… — пробормотал я, озираясь.

— Да, — сразу откликнулась Алиса. — Я тоже люблю старые дома и дворы. И не знаю почему. Не могу объяснить. Бывает, зайду в какой-то дворик, в укромное место, и могу там просто так стоять. И полчаса, и час. Как будто мир так говорит со мной… Ну, я не смогу передать. А может, это и не надо.

— Но я тебя понял, — сказал я серьезно.

Тем часом мы поднялись на третий этаж. На лестничных площадках здесь было всего по две квартиры — чрезвычайная редкость в ту эпоху.

— Нам сюда, — указала Алиса и загремела замком, отпирая массивную двустворчатую дверь. В ту же секунду за дверью поднялось неистовое тявканье: ясно было, что брешет какая-то собачья мелочь.

— Тихо, Макс! — рявкнул басовитый мужской голос, на что невидимый Макс не отреагировал, а залился пуще прежнего.

Алиса улыбнулась:

— Ну вот, знакомство начинается…

Гавканье приглушилось. Похоже, Макса загнали в какую-то из комнат и дверь закрыли. Я ступил в прихожую.

Меня встречал, покровительственно ухмыляясь, представительный коренастый мужчина средних лет, чья темная шевелюра была как бы припорошена артистически-благородной сединой, а миниатюрная бородка-эспаньолка, тщательно, с любовью ухоженная, была совершенно седая.

Вот почему художники все поголовно бородатые? Кисточки, что ли, халявные делают из своей волосни?..

— Здравствуйте, здравствуйте, — с барскими модуляциями заважничал живописец, — милости просим… С кем, с позволения сказать, имею честь?

— Василий, — я протянул руку, и он охотно ответил крепким пожатием.

— Василий! Превосходно. Прекрасное имя. Многие, с позволения сказать, наши мастера кисти… Верещагин, Суриков…

Не договорив, он вдруг обернулся и рявкнул:

— Нина Григорьевна! — так, что Макс за дверью, наверное, усрался от бешеного лая.

Из-за дальнего угла прихожей высунулась очень миловидная, но какая-то навсегда испуганная невысокая женщина.

— Да? — пролепетала она.

— Что у нас со столом?

— Все готово, Константин Валентинович… Здравствуйте!

Это она сказала мне, робко улыбаясь.

Во, блин! Какие высокие отношения процветают в этом богемном царстве.

— Прошу! — Константин Валентинович роскошно повел рукой в глубь квартиры, откуда не менее роскошно тянуло запахами пряностей и чего-то не то жареного, не то запеченного.

Про «глубь» квартиры — не метафора. Сталинская жилплощадь оказалась причудливо запутанной: извилистый длинный коридор, и двери, двери, двери… По мере продвижения аппетитные запахи усиливались, и вот, наконец, мы вступили в зал с великолепно сервированным круглым столом в центре.

Водка в хрустальном графине, молдавский коньяк «Дивин» в высокой изящной бутылке, красное «Саперави» с вишневой этикеткой. Холодные закуски: соления, салаты, фрукты, мясные и рыбные нарезки. А посреди стола на овальном блюде — запеченный до бронзовой корочки гусь. Похоже, с яблоками и черносливом. Ну, точнее вскрытие покажет.

Мой цепкий глаз мгновенно ухватил, что стол накрыт на пять кувертов. Несложный подсчет — присутствуют четверо. Макса выводим за скобки. Кого я еще тут не видел?..

Точно в ответ на мой вопрос вдалеке затрещал дверной звонок.

— Нина Григорьевна! — гаркнул хозяин. — Открой.

И загадочно ухмыльнулся.

Так — отметил я про себя. Продолжение обещает быть интересным…

Глава 6

Запертый Макс ожесточенно лаял вдалеке, но я и сквозь его брехню уловил неразборчивые звуки голосов: торопливо-приветливый — Нины Григорьевны; и незнакомый мужской, звучавший уверенно, вальяжно. Обычно такие голоса характерны для крупных, осанистых, солидных мужчин. Да вот хотя бы вроде хозяина этого дома.

Он вдруг не то чтобы засуетился, а энергично заруководил:

— Так! Давайте-ка рассаживаться. Дочь, вот твой прибор. А вас, Василий, прошу вот сюда.

Рассадка прошла таким образом, что Алиса оказалась между мной и отцом, сразу же приступившим к раскупорке «Дивина».

— Превосходная вещь! — объявил он. — Пусть дамы употребляют полусладкое, а мы с тобой… позволишь мне называть тебя на «ты»?

— Не возражаю.

— А мы с тобой вот этот мужской напиток. Кстати! «Ты» действует в обе стороны. Можешь даже звать меня по инициалам: КВ. Солидно звучит?

— Тяжелый танк?

— Точно! Ты знаешь, мне ведь и баталистом, с позволения сказать, приходилось быть… Ну ладно, об этом позже. А теперь — внимание!

И он вновь ухмыльнулся непонятно для меня.

Голоса и шаги из километрового коридора приближались.

— …я, Нина Григорьевна, давно впечатлен вашими кулинарными талантами… — прозвучало уже совсем близко.

Константин Валентинович заметно ускорился, поспешив наполнить наши две рюмки. И только он это сделал, как в комнату с тревожной улыбкой впорхнула хозяйка, а за нею, тоже улыбаясь, только совсем иначе — самодовольно и даже спесиво — вошел мужчина лет тридцати с пышным букетом розовых георгинов.

Правда, улыбка его тут же увяла, когда он увидел нас с Алисой, сидящих бок о бок. И даже георгины словно бы малость поникли — что, впрочем, чисто психологический эффект.

— А, Петр Геннадьевич! — с излишне показным радушием распахнулся папаша. — Проходите, присаживайтесь… А цветы давайте вот сюда, в вазу.

Он вскочил и чуть не насильно выхватил букет из рук пришельца, продолжая говорить:

— А у нас вот еще приятный сюрприз. Знакомьтесь! К Алисе тоже гость пришел, ее, с позволения сказать, друг. Но мы, конечно, рады! Это Василий, прошу любить и жаловать. Давайте-ка дружной компанией… э-э, в воскресный день… Василий, это мой коллега! Петр Геннадьевич. Портретист. Так сказать, виртуоз кисти и холста!

— Очень приятно! — щедро сказал я, на что насупленный виртуоз боднул воздух неясным словом.

Расклад мне стал совершенно ясен. Данный плюгавый коллега, видать, не вчера закружил похотливый хоровод вокруг Алисы, что по каким-то причинам очень и очень не нравилось и ей самой, и главе семейства. Который по другим сложным причинам не мог просто взять и послать вздорного ухажера поглубже. Отчего решил затеять комбинацию, в которую хитроумно вовлек меня… Ну ладно! Оценил. И готов сыграть.

Я так легко согласился на эту пьесу, потому что незадачливый кавалер у меня тоже вызвал резкое отторжение. Не знаю, в каком именно месте наши антипатии с КВ совпали, но совпали. Уж больно наглым вельможей ввалился сюда живописец. Уверенным, что все тут перед ним должны враз выстелиться ковровыми дорожками. А тут — на тебе! Обломись.

При этом фактура портретиста до крайности не соответствовала апломбу. «Я человек низенький и истощенный…» — слезливо говорил один из персонажей Федора Михайловича. Вот то же самое мог слово в слово повторить Петр Геннадьевич. Но мало этого: на хилом тельце нелепым шишом торчала несоразмерно большая лысоватая голова, разумеется, украшенная бородой.

И это была не какая-то заурядная бороденка, а замысловатое сооружение «под Франца-Иосифа»: усы, бакенбарды и защечная растительность при выбритом наголо подбородке. Зачем потребовался столь сложный выверт темы в сторону императора Австро-Венгрии, многократно осмеянного Ярославом Гашеком?.. Ну, он художник, он так видит — вот это, наверное, только и можно сказать. Надо однако заметить, что одет он был роскошно и щеголевато, «как денди лондонский», чего не отнять, того не отнять. Идеально отутюженные черные брюки, тонкий замшевый пиджак темно-горчичного цвета, белоснежная сорочка. И в ее расстегнутом вороте — вместо галстука шелковый шейный платок, подобранный в тон. С серо-бежево-белыми узорами. С точки зрения художественного вкуса все безупречно.

— Присаживайтесь! — Константин Валентинович указал рукой, и гость-неудачник вынужден был присесть вдали от Алисы. Рядом с ним робко примостилась Нина Григорьевна.

Опытный художник знал толк в утонченных дипломатических оскорблениях. И продолжил их.

— Ну-с, приступим, — с плотоядной усмешкой провозгласил он. — Спиртное наливайте по вкусу, без церемоний. Поднимем бокалы и отведаем. Нина Григорьевна у нас кулинар, с позволения сказать, экстра-класса!