Это огромное волшебное новогоднее дерево, словно бы перенесенное Немовым и его помощниками из некоей сказки в советскую реальность, производило неизгладимое впечатление не только на детишек, но и на взрослых, как известно нам из записок Василия Немова.
Устройство новогодних праздников полагалось Немову, так сказать, «по должности», но Василию Васильевичу самому нравилась та атмосфера, которая возникала в предпраздничные новогодние дни, та радость взрослых и детей, которым он дарил праздник, чувствуя себя немножечко волшебником.
Часть 2
Звезда несбывшихся надежд
Положительные тенденции
Про то, как во Дворце культуры готовились встретить новый, 1941 год, как прошли детские праздники и балы молодежи, в той части записок, которые дошли до наших дней, не сообщается ровным счетом ничего. Но особой беды в том нет, потому что реконструировать события последнего этапа эпохи, известной нескольким поколениям советских людей под названием «предвоенное время», вполне можно, опираясь на другие источники. Остались подшивки газет, мемуары, опубликованы дневники и сборники писем. Несмотря на то, что эти свидетельства оставлены совершенно разными людьми, по прочтении их понимаешь нечто общее — наступающий 1941 год в СССР встречали весело, надеясь на то, что он будет еще лучше минувшего. Причин для такого оптимизма хватало с избытком.
Летом 1940 года эксперимент с «непрерывкой» в СССР был официально завершен, и с 26 июня страна вернулась к традиционному календарю с шестидневной рабочей неделей и одним общим для всех выходным днем.
В ночь с 31 декабря 1940 года на 1 января 1941 года советским людям было что поставить на праздничный стол. За год до «возвращения Нового года» — с 1 января 1935 года — после повышения цен, приблизившихся к так называемым «коммерческим», в стране отменили карточную систему распределения товаров. Набирало обороты производство отечественного пищепрома, народный комиссар которого, Анастас Иванович Микоян, в ходе деловой поездки по США в 1936 году закупил 17 крупных мясных комбинатов, 8 беконных фабрик, 10 сахарных заводов, 41 консервный завод, 9 кондитерских фабрик, 33 молочных завода, 11 маргариновых заводов, 178 хлебозаводов, 22 чайные фабрики. Для модернизации старых предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции приобрели новейшее оборудование и технологии.
На прилавках советских магазинов, торговавших съестными припасами, появились невиданные прежде «американские» продукты: вареная колбаса «мартаделла», названная в СССР «любительской», консервированный зеленый горошек, фруктовые соки, сосиски и сардельки… Новенькие хлебозаводы стали выпекать вкуснейшие «нарезные» батоны белого хлеба. Советские диетологи разработали так называемую «докторскую» колбасу… Много, много еще чего вкусного и вкусненького в короткие сроки, прямо-таки «из неоткуда» взялось, сразу став символами наступления «совсем новых времен».
Среди прочей съестной невидали настоящий фурор произвело американское мороженое «эскимо-пай» — эскимосский пирог. Насаженные на палочку глазированные шоколадом батончики сливочного мороженого в 1921 году запатентовали Кристиан Кейт Нельсон и Рассел С. Стовер. Технология производства была закуплена. Во время визита Микояна в Штатах закупили и дозировочные машинки, которые «делали эскимо» прямо на точке продажи [Промышленный «эскимо-генератор» появился на Московском хладокомбинате № 8 только в 1947 году.]. По популярности «эскимосское мороженое» очень быстро сравнялось с другим «американцем» — мороженым сорта «пломбир», которое по американской технологии вырабатывалось промышленным способом в Москве, Харькове, Ленинграде и Киеве на хладокомбинатах, оснащенных закупленным в США оборудованием.
На улицах городов «пломбир» продавали из больших коробов на колесах. Металлические колбы с «пломбиром» внутри короба заваливали колотым льдом, поэтому в летнюю жару мороженое не таяло. Порция приготовлялась вручную, при помощи особого дозатора круглой формы, оснащенного поршнем. На дно дозатора клалась круглая вафля, обычной ложкой продавец брал «пломбир» из колбы, наполнял им дозатор [Точно такой же машинкой, но меньших размеров, рассчитанной на порцию в 20 г, в современной армии «выдавливают шайбу» — порцию сливочного масла, полагающуюся солдатам на завтрак.], с помощью поршня выдавливал «шайбу» пломбира, сверху прилеплял другую вафлю и вручал покупателю. Вафли были нужны, чтобы не пачкать пальцы пломбиром. Их съедали вместе с мороженым, не оставляя никакого мусора. Характерной и неповторимой особенностью каждой порции было то, что на вафельках при запекании оттискивали имена — Таня, Петя, Клава, Соня, Вася и так далее. Возник даже такой обряд уличного гадания — если имя на вафельках «кругляша» совпадало с именем покупателя, то это считалось «к удаче».
По всей стране открывались «Гастрономы» — невиданные прежде магазины торговли продовольствием. Среди изобилия витрин — рыбной и мясной гастрономии, сыров, вин и прочего — особое внимание привлекали кондитерские отделы, а в них более всего поражали шоколадные конфеты. Они были разных сортов. Завернутые в красивые бумажки с картинками и узорами, которые тотчас стали собирать, как прежде марки. Конфеты продавали на развес свободно, без всяких там талонов, купонов и карточек, «только за одни деньги» и в неограниченном количестве. Цена шоколада, правда, «кусалась», но он был. Его видели впервые «после НЭПа».
Ну, очереди, конечно, появились. Цены подскочили. Временами пропадало из продажи то одно, то другое. Это объясняли скупкой для перепродажи [Несмотря на «положительные тенденции», всего для всех сразу не хватало. Ассортимент магазинов больших городов был богаче, чем в малых. А до села и вовсе ничего не доходило. Оборотистые люди закупали «там, где было», и везли туда «где, такого не было», перепродавая там «дефицитный товар» с большой надбавкой. Таковое деяние в Уголовном кодексе называлось «спекуляцией», и за него полагалось наказание, вплоть до тюремного заключения. Но срок спекулянтам давали небольшой. Всех переловить возможности не было. Промысел процветал все то время, пока была советская власть. Ограничение норм одноразовой продажи только увеличивало спрос и взвинчивало цену.], и власти ограничивали норму «выдачи в одни руки». Чтобы «добыть больше», в очередь ставили детей. Ограничений по возрасту для стояния в очередях не было — дети тоже считались «руками».
Однако ж, несмотря на все издержки, все-таки казалось, что стало лучше. В сравнении с недавними «голодными годами» так вообще замечательно. Тем более, что одной только государственной торговлей дело не ограничивалось.
Городские базары, называемые «колхозными рынками», радовали изобилием. Этот феномен, которым так любят козырять приверженцы советского строя, объяснялся очень просто. В колхозах денег не платили, с колхозниками рассчитывались «натурой» — сельхозпродуктами, доля которых определялась по количеству начисленных «трудодней». Налоги же с сельских жителей взимались наличными деньгами, за неуплату вовремя строго наказывали. Вот и несли селяне на городской базар все, что только производило свое хозяйство.
Несмотря на то что цены рынка были в два-три раза выше, чем в государственной и кооперативной торговле, мясо, птицу, рыбу и овощи горожане предпочитали покупать именно на рынках. Там товар был свежее и качественнее. Имелся выбор и можно было поторговаться, попробовать сбавить цену.
Каждое утро — очень рано, первыми поездами — из деревень в города приезжали крестьяне с бидонами и корзинами [Приоритет в этом торге принадлежал «молочницам» — женщинам в возрасте, до которых власти меньше докапывались. Молодые и средних лет мужчины и женщины традиционно занимались чем-то другим. Исключение составляли пожилые мужчины, но их было не так много. Иногда женщинам помогали подростки (сыновья, внуки), которые таскали за «молочницами» тяжелые бидоны и корзины.]. Они обходили дома и дворы, предлагая на продажу молоко, сметану, творог. По договоренности те же торговцы привозили и яйца, зелень, сезонные ягоды. Несмотря на разнообразие привозимых «деревенских» товаров, этих торговцев привычно называли «молочниками». Молоко и его производные были главным товаром, которым торговали круглый год.
Государственная торговля в категориях «качество», «цена», «свежесть» конкурировать с ними не могла. Да и не собиралась. Этот крестьянский «пригородный» промысел являлся частью многолетнего уклада жизни, казавшегося совершенно естественным. У многих городских семей особенные отношения с сельскими поставщиками завязывались на протяжении поколений. Нередко у «своих» селян горожане на лето снимали часть дома, «выезжая на дачу». Это было удобно и взаимовыгодно: крестьяне получали «живые деньги», а горожане, из тех, кто не имел возможности иметь собственное загородное пристанище, могли покинуть душный и пыльный город, чтобы пожить на лоне природы в «доме с прислугой», чувствуя себя едва ли не «господами старого времени» [Тема летнего житья на дачах в советской литературе и кино возникает неоднократно, и изучать ее можно во всех подробностях. Перечитайте хотя бы повесть «Тимур и его команда» Гайдара, ведь приключения Жени Александровой происходят как раз в подмосковной деревне подле железнодорожной станции, где еще «со старого времени» летом сдают дома под дачи. Из текста можно понять, что деревенские жители, главным образом, обслуживают дачников и ездят в город торговать молоком, ягодами-грибами и прочим, полученным со своего сада-огорода и собранным в лесу. В деревне остро стоит вопрос о налетах юных хулиганов на сады. Столкновение шайки Квакина с командой Тимура происходит в первую очередь из-за разницы положения детей в поселке. «Тимуровцы» — дети дачников, горожане из состоятельных семей, приезжавшие в деревню только на лето, чтобы отдохнуть: сам Тимур — племянник инженера автозавода, Женя — дочь полковника, Коля Колокольчиков — внук доктора и т. п. Им просто непонятно, зачем красть, если яблоки и груши есть у всех, в своих садах! Компания Квакина — деревенские мальчишки. Поесть дома вволю яблочек из своего сада они не могут: для их семей это товарная потеря. Поэтому они и крадут, чтобы не только полакомиться, но и подзаработать на мороженое, пиво и папиросы, продавая «добычу» пассажирам поездов, делающих остановку на станции.].
