— Пойдем, дорогая, — вкрадчиво сказал Кольцов. — Нас ожидает чудесный вечер.

— Полина, мы же с вами еще увидимся? — надул губы толстяк.

— Сомневаюсь, товарищ, — строго сказал Михаил. — В противном случае мне придется вызвать вас на дуэль, и что-то подсказывает, что вы ее проиграете… Пойдем, мое солнышко.

— Простите, Альберт, — с манерным сожалением вымолвила соседка. — Мне действительно так жаль…

Держась за руки, они вышли из обеденного зала. Взгляд ревнивого соперника, казалось, царапал спину. За двустворчатыми дверьми соседка шумно выдохнула, отпустила его руку и согнулась от смеха. Когда они ступили на лестницу, она все еще вздрагивала.

— Вот за что мне такое несчастье, объясните? Почему именно я, ведь на свете столько достойных женщин… Нет, поймите меня правильно, возможно, Альберт хороший человек, состоит из одних добродетелей, но я-то тут при чем? Два дня живу в гостинице, прихожу с работы уставшая, еле ноги волоку, а он уже тут как тут. Сегодня признался, что я напоминаю его покойную жену, и не отстанет, пока я не позволю себя выгулять… Это же просто неприлично так себя вести, а как же право выбора?

— Теперь отстанет, — сдержанно сказал Михаил. — А если продолжит, обращайтесь — помогу, чем могу.

— О, вы мой спаситель. — Соседка прыснула. — Меня Полиной зовут.

— Я в курсе, — кивнул Кольцов. — Альберт уже проболтался. Я — Михаил.

— Очень приятно…

Он проводил соседку до двери. На этот раз она самостоятельно справилась с замком.

— Больше всего на свете мечтаю добраться до подушки, — призналась Полина. — Эта работа на жаре выматывает. Просто никакая, простите. — Она внезапно засмеялась. — Теперь на публике нам придется делать вид, что… ну, вы понимаете, иначе Альберт заподозрит неладное и потребует объяснений.

— Мы справимся, — пообещал Кольцов.

— Хорошо, что на свете есть люди, на которых можно положиться… — Соседка усердно боролась со смехом и в эту минуту выглядела чертовски привлекательной. — Прошу меня простить, что позволила себе вас обнять и по-сестрински поцеловать. Обещаю, что такое не повторится.

— О, никаких проблем, — живо откликнулся Кольцов. — Уверяю вас, я уже забыл. Спокойной ночи, Полина.

На самом деле он не забыл. Но тоже чудовищно устал и мечтал поскорее добраться до кровати. Он повернул ключ в замке и с чувством какого-то необъяснимого сожаления толкнул дверь…

Наутро в субботу только зря потеряли время! О том, что на календаре выходной день, старались не думать. Из милиции пришел сигнал, что в доме, где нашли убиенного Озинского, проживает некто Бляхин, которому есть что рассказать. Выдвинулись втроем на «Жигулях». На этот раз Кольцов сидел за рулем, познавал город. Он уже ориентировался в Балаклаве, неясность возникала только с отдаленными районами.

«Забирай машину, если хочешь, — разрешил Косых. — Мы не такие уж любители рулить. Но только для служебных нужд, и за бензин рассчитывайся сам. Будешь нас с Матвеем возить. Науменко против не будет».

Собственные колеса под ногами были очень кстати. Машина слушалась, имела все достоинства и недостатки, присущие семейству ВАЗ, только передачи переключались туговато — намекая, что пора менять масло в коробке.

Гражданин Бляхин оказался обычным дворовым пьяницей. Кличка — соответственно Бляха. Что имела в виду милиция, оставалось лишь догадываться. Товарищ носил тельняшку и подживающий синяк под глазом. Работой и семейными хлопотами он явно не был перегружен. Возможно, в прошлом был нормальным человеком, но что-то в жизни пошло не так. На левой руке остался лишь один палец — указательный, видимо, это и послужило причиной падения. Товарищ и пара его единомышленников сидели во дворе под вязом и делили на троих чекушку. На что-то другое, видно, не хватало финансовых средств. Зрелище было душераздирающее.

— Бляхин — вы? — спросил Косых, доставая удостоверение.

— Я, — сглотнул товарищ и сразу принял благообразный вид, насколько мог себе позволить.

— Черт, — хлопнул по лбу морщинистый соратник. — Меня же Машка за хлебом послала. Пошли, Тимоха.

Собутыльники спешно удалились. Их не стали останавливать — группа поддержки не требовалась.

— Менты приходили, — обреченно вымолвил Бляхин. — Ну, в смысле сотрудники милиции. Накапали, значит. Лучше бы другого накапали… А что я знаю? Жаль Михалыча, слов нет. За его бессмертную душу, кстати, и выпиваем — ну, так, символически…

Пришлось выслушивать. Человеку в жизни не везло во всем, начиная с фамилии. Но история грехопадения гражданина Бляхина интересовала в последнюю очередь. И всякий раз, когда он сворачивал не туда, приходилось возвращать разговор в нужное русло. С погибшим Озинским в последние дни Бляхин не пересекался, то есть живым его уже не застал. Толику любопытства вызвал лишь один эпизод. Примерно две недели назад выпивали во дворе, и Озинский примкнул к честной компании. Случай вопиющий — он в принципе не пил. А тут пришел со своей бутылкой и закусью, напился, как скотина. Печальный был, не от мира сего. Тимоха и Гришаня сломались, поползли по домам, вечер завершили вдвоем, как самые стойкие. Озинского развезло, он вспоминал жену, потом некие загадочные грехи, за которые его не просто посадить — колесовать надо. Мол, вовек не отмыться, будет гореть в аду, и хорошо, что сын далеко, — может, хоть он вырастет нормальным человеком. Грехи, по его словам, были чудовищные, никакой священник не спишет. Он так плакался и убивался, что Бляхину в итоге стало любопытно: что за грехи такие? Убил кого по молодости лет? Но никакой конкретики, просто предлагалось поверить на слово. Засекреченные, стало быть, грехи. Озинский был безобразно пьян, но так и не проговорился. Зачем тогда начинал разговор? Навел тумана — и легче стало? Или уже что-то чувствовал, тоска брала за горло, хотелось выговориться хоть так, в иносказательной манере.

«Меня не оставят в покое, — бормотал сосед. — Обязательно придут по мою душу эти демоны…»

Водку он купил качественную, поэтому память не отключалась. Уже за полночь Озинский побрел со двора домой, а Бляхин потащился к себе. Наутро Озинский выглядел озабоченным, затащил собутыльника за дерево, давай пытать, не сболтнул ли чего лишнего. Бляхин пожимал плечами: дескать, говорил ты, Михалыч, много, но при этом молчал как партизан. Вроде успокоился, даже денег на опохмел выдал…

— И что мы узнали от этого добропорядочного человека? — рассуждал Косых, когда они вернулись в отдел и сели под вентилятор. — Понятно, о каких грехах шла речь. Измена Родине — самый тяжкий грех. Раньше подозревали, теперь точно знаем. Могли и не ездить.

— Может, не успел изменить Родине? — предположил Матвей.

— Ну конечно, — сухо засмеялся Николай. — Обещать — не значит жениться, так, что ли? Держу пари, он сливал информацию и раньше, иначе не стал бы кротом. Несколько лет на секретном объекте — не шутка. Затем, по неизвестным причинам, его законсервировали. Надо же, совесть у человека проснулась, чувство вины замучило. А к нам ведь не пришел, чтобы частично искупить вину, соседу по синьке туману напустил. Да ладно. — Николай махнул рукой. — Предатель — он и в Африке предатель.

В дверь постучали, заглянул дежурный по отделению в мутно-зеленой униформе.

— Прошу прощения. Забыл сказать. Приходила некая гражданка Знаменская, сказала, что ей нужно сообщить что-то важное. Я объяснил, что никого нет, нужно подождать. Она сидела в холле, выглядела взволнованной, постоянно теребила лямку своей сумочки. Я бы сказал, чересчур взволнованная, товарищ майор.

— И где она? — встрепенулся Михаил.

— Так не знаю… — Дежурный растерялся. — Вроде сидела, потом на улицу вышла, я видел в окно, как она курила… Вернулась, снова села, опять вышла… Потом пропала, больше не появлялась. Я на крыльцо вышел, а ее и след простыл. Полчаса уже прошло, не возвращается. Координаты не оставила, только фамилию назвала. Я запомнил, фамилия запоминающаяся, из «Следствие ведут знатоки» — Знаменская…

— Задержать не могли? — Кольцов заскрипел зубами. Интуиция просыпалась. Или даром предвидения от нечего делать обзавелся?

— На каком основании, товарищ майор?

— Хорошо, я понял, спасибо… Нет, минутку. Какая она была?

— Обычная, — пожал плечами дежурный, — Лет сорок — сорок пять, прилично одетая. У нее волосы такие сухие, некрасивые. Видимо, завивает, а сегодня не завила…

Дверь закрылась, в кабинете стало тихо.

— Возбудился ты что-то, Михаил, — подметил Косых. — А ведь это может быть кто угодно. Граждане иногда заглядывают в КГБ на огонек. Особенно бдительные граждане…

— Да, ты прав. — Кольцов поднялся, стал расхаживать по кабинету. Присутствующие поворачивали головы, наблюдая за ним. — Но чутье продолжает работать. Вы полностью лишены чутья, товарищи офицеры? Мы ничего не теряем. Это закрытый город, есть информация о каждом проживающем — с кем и где живет, где и кем работает. Сколько нужно времени, чтобы извлечь информацию о конкретном человеке? Знаем фамилию, пол, примерный возраст.

— Полчаса, товарищ майор, — встрепенулся Матвей. — В двадцатом веке живем — не в каком-нибудь… девятнадцатом. Информация заносится в базы ЭВМ — хоть какая-то польза от этих бестолковых железяк. Во всяком случае, часть информации точно заносится. Мы поняли, сделаем.