— Что значит — где? Я со свидетелем работал.
— Это которого Арсением Ивановичем зовут?
— Чего?
— Я говорю про Головина! Про директора картины!
— Ну да!
— Вот. — Веня протянул Звереву объяснения и список московских гостей. — Тут вся съемочная группа и актеры. Всего тринадцать человек.
— Роковое число!
— Я бы не стал исключать из числа подозреваемых и самого директора.
Зверев бегло прочел список.
— Я, как ты знаешь, не суеверный, но пусть лучше будет четырнадцать. Итак, четырнадцать! Шесть из них — женщины.
— Намекаешь на то, что яд — оружие женщин? Ну хорошо, список я вижу, а где сам четырнадцатый подозреваемый, наш директор картины?
— По его словам, он целых два часа в допросной просидел, сильно возмущался, так что я его отпустил.
Зверев нахмурился:
— Напрасно.
— Это почему?
— Потому что он после смерти Качинского наверняка помчится в свою Москву искать нового режиссера, а мы его даже толком не допросили.
— Так я думал…
— Ладно! Черт с ним, с этим директором! Что сделано, то сделано. — Зверев, в душе признавая собственную вину, бегло просмотрел исписанный неровными каракулями листок и убрал его в стол. — Итак, чем порадуете?
Веня тут же затараторил:
— Первым делом мы, как и следовало, посетили больницу. Врач, ведущий Качинского, тут же подтвердил факт отравления. При этом он рискнул предположить, что отравили нашего режиссера каким-то там рицином.
— И что это такое? — уточнил Зверев.
— Белковый яд растительного происхождения. Он в шесть раз ядовитее, чем цианистый калий, — тут же вмешался Игорек. — Рицин изготовляют из обыкновенной клещевины.
— А клещевина — что такое?
— Маслянистое декоративное растение. Все его части ядовиты и опасны для человека и животных.
Зверев вопросительно посмотрел на Костина:
— Это все вам доктор рассказал?
— Какое там? — возмутился Веня, кивнул на Комарика и оскалился: — Этот вундеркинд и без доктора все знал, еще и врачей поучать пытался.
Зверев повернулся к стажеру и наморщил лоб:
— Вам что, все это в школе милиции рассказывали?
Игорек, как это часто у него бывало, поправил очки.
— В специальной литературе прочел.
— Слушай, дружок, ты говорил, что у родителей живешь, а кем они у тебя работают?
— Папа — учитель литературы, мама — библиотекарь.
— Так вот почему ты у нас такой начитанный, — фыркнул Веня.
Зверев махнул оперативнику рукой, предлагая заткнуться.
— Ладно, с папой и мамой разобрались, а теперь скажи, где этот яд берут?
— При желании клещевину можно вырастить в обыкновенном парнике и после этого изготовить самостоятельно. Рицин представляет собой белый порошок без запаха и хорошо растворяется в воде.
— Так… что еще?
Веня хмыкнул и заговорил:
— После больницы мы решили заскочить в морг, куда уже увезли тело Качинского и где работает твой знакомый патологоанатом Геннадий Карлович. Так вот он тоже подтвердил, что в желудке у режиссера обнаружен этот самый рицин.
— То есть они уже и вскрытие сделать успели? — удивился Зверев.
— Когда я сказал Геннадию Карловичу, что прибыл от тебя, он тут же отложил все дела и занялся нашим покойником.
Увидев, что Комарик скривил лицо и закрыл рот ладонью, Зверев уточнил:
— И какие же дела он отложил?
— Он сидел возле распоротого женского трупа, держа в руках половинку батона, намазанного вареньем, и собирался пообедать.
Комарика передернуло, он издал булькающий звук.
— Вот, он и там себя так же повел, — довольный тем, что хоть как-то смог «уделать» этого выскочку-стажера, сообщил Веня. — Как только увидел мертвецов, тут же побледнел и выбежал на улицу.
Зверев рассмеялся.
— Что же ты, Игорек, не нашел литературу, в которой написано, как не бояться покойников?
— А я их и не боюсь, просто там такой запах…
— Ладно! Все ясно. Что-нибудь еще?
— Пока все!
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вошли Евсеев с Гороховым.
— Прибыли, товарищ майор! Вот только порадовать нечем, обыск ничего не дал, — отрапортовал Горохов и пошел ставить чайник. — Проголодался я, слона бы сейчас съел!
Комарик снова издал булькающий звук и прикрыл ладонью рот.
— Чего это он? — глядя на стажера, поинтересовался Шура.
— Страдает, — улыбнулся Костин. — Мы ведь с ним после посещения больницы в пельменную завернули, а потом в морг. Когда наш Игорек познакомился с «пациентами» Геннадия Карловича, он тут же побежал на свежий воздух. До сих пор пельменями давится.
— Ладно вам, оставьте парня в покое, — приказал Зверев. — Яд вы не нашли, а выяснить что-нибудь важное сумели.
Евсеев сел за стол и сообщил:
— Опрашивать киношников ты нам не велел, вот мы и не стали их баламутить раньше времени. Единственное, что удалось выяснить, это то, что Качинский накануне своего отравления ничего не ел, ни вечером, ни с утра. Так что версия о том, что яд ему подсыпали в еду, исключена.
Зверев насторожился:
— Откуда такая уверенность в том, что он ничего не ел?
— Помощница его рассказала, Софья Алексеевна Горшкова. Пока мы рылись в ее ящиках, эта самая Горшкова сообщила, как бы между прочим, что Качинский страдал каким-то там… — Евсеев достал из кармана клочок бумаги и прочитал по слогам: — Га-стро-э-зо-фа-геальным рефлюксом. Вчера вечером у нашего режиссера случилось обострение этого самого рефлюкса. Горшкова нас уверила, что всякий раз, когда у Качинского обостряется этот самый рефлюкс, он ничего не ест… точнее, не ел. Вот и непонятно, чем он мог отравиться.
Комарик снова издал булькающий звук, прижал руку к губам и жадно втянул ноздрями воздух. Он дышал так часто, что Веня решил придержать при себе очередную издевку.
— Снова пельмени наружу просятся, — ухмыльнулся Веня.
Зверев цыкнул на подчиненного:
— Отстань от него! Так… Если Качинский накануне ничего не ел, это не значит, что он ничего не пил. Воду-то уж он пил наверняка, и, скорее всего, не только воду.
— Получается так.
Зверев хмыкнул:
— Как ты там говоришь? Какой там у него был рефлюкс?
— Гастроэзофагеальный!
— Что это еще за болезнь такая? Язык сломаешь!
Комарик, который наконец-то совладал со своими приступами, поспешно вставил:
— Гастроэзофагеальный рефлюкс — это изжога…
— Что? Изжога?
— Вот именно! Самая обыкновенная изжога.
Все снова посмотрели на Игорька. Тот начал розоветь и дышал уже ровнее.
— Так, подождите-ка… — Зверев осмотрел присутствующих и обратился к Комарику: — Как ты говоришь, выглядит этот рицин, которым отравили Качинского?
— С виду это обычный белый порошок.
— Без запаха и хорошо растворяется в воде?
— Совершенно верно.
Зверев беззвучно рассмеялся:
— А теперь скажи мне, вундеркинд, чем у нас обычно лечат этот твой рефлюкс?
— Изжогу? Есть какие-то препараты, сейчас я точно не могу ответить!
— Эх ты, знаток! Я не знаю, чем там у вас лечат твой рефлюкс, но знаю, как обычно избавляются от изжоги!
— Как?
— Изжогу лечат самой обычной содой! Ее едят ложкой и запивают водой или же растворяют в воде и пьют!
Зверев повернулся к Евсееву, тот кивнул:
— Точно, моя мама всегда так делает!
Зверев фыркнул.
— Здоровья и долгих лет твоей маме! А теперь скажи мне, Дима, что такое сода, точнее, как она выглядит?
Евсеев задумался, и тут его осенило:
— Белый порошок без запаха!
— Который…
— …хорошо растворяется в воде!
— Правильно! — Зверев подмигнул Комарику. — А теперь вспоминай, Димка, не находил ли ты во время обыска у кого-нибудь из наших киношников соду?
Евсеев встал и глупо уставился на Горохова:
— Соду? Я?.. Ой…
— Я находил! — воскликнул Шура Горохов и тоже изобразил глупую гримасу.
— Где?
— У этой же самой Софьи Горшковой! У нее, как сейчас помню, на журнальном столике стояла почти полная пачка.
Зверев строго посмотрел на Горохова:
— Так. Шурик, не выключай плитку, чаи для вас с Димкой пока что отменяются.
— Только для нас?
— Для вас! Мы с Веней и Игорьком будем чаевничать, а вы, горе-поисковики, поезжайте обратно в общежитие и тащите сюда эту самую Горшкову вместе с ее содой.
Отрешенная и бледная как мел, Софья Горшкова сидела на табурете и трясущимися руками держала стакан с водой, который ей заботливо подал Комарик. Зверев сидел на крышке стола и отбивал пальцами барабанную дробь. Комарик с Костиным стояли у окна, а Шура Горохов за столом писал рапорт о проведенном задержании.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел улыбающийся Евсеев. Он подошел к Звереву и положил на стол заключение экспертизы:
— Все, как и предполагалось! В пачке с содой, которую мы изъяли в комнате гражданки Горшковой, присутствует рицин.
Горшкова вздрогнула и едва не выронила стакан:
— Простите, я не понимаю…
— Что вы не понимаете? — без особого нажима спросил Зверев.
— В моей пачке с содой какой-то рицин?
— А вы не знаете, что такое рицин?
Зверев не отрывал от Горшковой взгляд.
— Н-нет…
— Рицин — это белковый яд, которым был отравлен ваш режиссер!