— Нет-нет, благодарствуйте, — степенно отозвался Колька.
Гражданин прошел внутрь, было видно, как он устраивается у окошка и снова достает свой журнал. Колька наконец поднялся и потянул пацана за собой.
— Что же ты делаешь, щегол? — негромко спросил он, для верности встряхивая воришку за шиворот. — Совсем одичал?
Тот, нисколько не испугавшись, огрызнулся:
— Сам дурак. Я этому кнуру толстому хотел лопатник вернуть. Выронил, растяпа жирный.
И в самом деле, сунув руку в карман, показал округлый бумажник, явно не пустой. Колька строго спросил:
— А по сопатке? Ты кому втираешь?
— Ничего я не… — Он полез за платком. — Ну век свободы не видать, — побожился малец, чиркнув пальцем по шее.
Колька пытливо вгляделся в рассерженные, но честные глаза и засмущался.
— А чего же не отдал просто так? Чего шифруешься?
— Доброе дело решил сделать, — угрюмо пояснил малец, — втихую. И чтоб на меня не подумал. Отпусти ворот. Оторвешь — маманя по шее надает.
— Смотри-ка, прямо тимуровец, — маскируя свою неловкость, ответил Колька, — тогда пошли вместе отдадим.
Пацан пожал худыми плечами.
Зашли в вагон. Гражданин, пристроившись против ходу (неинтересно ему смотреть в окно было), почитывал свой «Новый мир». Колька деликатно кашлянул. Пассажир, глянув на пацанов с благожелательным недоумением, ободрил:
— Слушаю вас, молодые люди.
Колька протянул бумажник:
— Вы выронили, гражданин.
Дядька, подняв брови, похлопал себя по карману:
— И в самом деле. Благодарю вас. — Он взял бумажник и, даже не проверив его, спрятал за пазуху.
— Вы бы пересчитали, — напомнил пацан.
— Ничего страшного, я вам верю, — как-то двусмысленно улыбаясь, отозвался гражданин.
На этом и разошлись. Ребята направились обратно в тамбур. Новый Колькин знакомый, стреляя у него папиросу, проворчал:
— Видал, богач какой. Хоть бы пересчитал для порядка.
— Тебе-то что? Отдал — чего завидуешь? — назидательно заметил Колька. — За собой смотри, а то наносит тут добро направо-налево. Так и доиграться недолго.
— Ясное дело, — буркнул тот.
На том и разошлись.
Эта история всплыла в нужное время, теперь, выслушав очередную порцию Олиного нытья и сочувственно покивав, Колька и выдал свое предложение. Оля осведомилась, в своем ли он уме, на что он ответил:
— Но если тебе больше нравится ныть и утираться ладошками, я могу и промолчать.
— Тогда продолжай.
— Да все просто на самом деле.
Колька подобрал палочку и принялся выводить на песке черточки — одну, вторую и так — до четвертой.
— Дано: куча салаг воображают себя взрослыми, бесятся с лишних калорий и от безделья…
Ольга прыснула, но согласно кивнула. В самом деле, сейчас по сравнению с тем же сорок седьмым лопаемся с жиру, да еще как!
— И что в итоге? — спросил требовательно Колька.
— Что? — с интересом отозвалась она.
— А то. Самим что-то полезное придумать — кишка тонка. А надоумить их — ни-ни! Только почувствуют, что кто-то ими руководит — сразу на дыбы, потому как взрослые. Верно?
— Тебе виднее.
Колька не обратил внимания на бабские шпильки.
— Нам же, как ты понимаешь, надо, чтобы они выполняли то, что нужно по программе воспитания.
Он начертил толстую, как на картах, стрелу и направил ее на прямую черту, из-за которой расходились веером другие черточки.
— Это что, солнце?
— Светлое будущее.
— Похоже.
— Тем лучше. Всем вместе туда идти надо, но на пути — препятствия. — Колька провел между черточками и «светлым будущим» зигзагообразную линию.
— И что это? Минные поля?
— Лень, тупость и упрямство, — пояснил он с укоризной, — но на то ты и педагог, чтобы недуг в подвиг превратить. Поэтому надо нагрузить их работой — так чтобы не было времени нос утереть. Тупость заменить смекалкой, а упрямство — настойчивостью. А как это сделать?
Колька начертил вопросительный знак.
— И как же? — озадаченно осведомилась будущий педагог Гладкова.
— Как и всегда! — Колька победоносно вывел восклицательный знак, а потом заключил все черточки в единый «пузырь». — С помощью общей идеи.
Оля, с уважением глядя на живопись, все-таки высказала сомнение:
— Ну, допустим. Но у нас уже есть идея пионерской организации. Мало? Или чем не нравится?
— Ты свой прищур убери и не задирайся, а то сейчас этой вот розгой, — пообещал он. — Идея прекрасная, но надо ее развивать. Беда в том, что были перегибы прежнего руководства…
— А ты диалектик.
Колька вежливо замолчал, подождал продолжения, уточнил, будет ли оно. И, получив ответ, что нет, продолжил:
— Тут расчет на детский нрав. Любят они секретики и не любят, когда им указывают, что делать. Так?
Она кивнула.
— Объяви субботник. Многие придут без нытья и отговорок?
— Многие — не многие, но придут. Наверное.
— Во-от. А надо, чтобы шли все, добровольно и с песней, — заявил Колька, отбрасывая веточку, — и чтобы распоследний никчема ощущал, что без него не справятся. Вот, скажем, дровишек бабке старой напилить, если прямо попросить — не факт, что пойдут. Может, бабка та самая давеча этому никчеме по ногам крапивой за то, что куст у нее ободрал?
— Да уж, это трудно преодолеть, — хихикнула Ольга.
Колька, поджав губы, веско возразил:
— Проще простого. Ты скажи лопуху, каким великим будет поступок: она тебя обижает и даже знать не знает, какой ты благородный, как высоко ты над ней, над ее злобой мелкой и застиранными кальсонами…
— Фу.
— Ничего. Так и есть. Вот прямо так и шуруй, зароди в детках веру в то, что они не просто так, а самые исключительные и благородные…
Оля, подумав, заметила, что как-то грубо и не по-пионерски получается. Колька отмахнулся:
— Ерунда. Ты, главное, вслух не произноси, а лишь на сопричастность налегай, подчеркивай. Да что ты, в самом деле, как маленькая!
Оля задумчиво поводила по носу кончиком косы, как пуховкой:
— Вот и я смотрю, идея неплохая, но как-то совсем для малышей. У нас-то лосишки немалые.
Колька хмыкнул, потянулся с аппетитом:
— А что, по-твоему, наигрались они за свое детство? Санька тот же, Светка. Они, может, и рады бы в партизан поиграть, в казаков-разбойников — а им-то куда уж, «лосишки», как ты говоришь. А лосишки-то, может, спят и видят до сих пор, как бы дурью героической помаяться, спасти кого, лучше, конечно, страну. А вроде как не получается. Играть — все, нельзя, ребячество, а до крупного не доросли еще. Не то время.
— Правду говоришь, Пожарский, — кивнула Оля, снова помахав по носу «кисточкой». — А как это все провернуть…
— Проще простого. Сначала нужен штаб, причем строго тайный.
— Детский сад.
— Не умничай. Далее — цепочки отрядные, чтобы ясно было, кто за кем заходит в случае тревоги… то есть срочного созыва. Ну, там, система явок-паролей, а то и веревочек навяжем, как у Гайдара.
— Прямо тебе так и дали веревки переводить.
Колька прищурился:
— Во времена Тимура давали? Тебе в книгах все распишут, как же. Что, думаешь, в книжках все правда? Как веревочки протянуть, чтобы они мало того, чтобы во все дома шли, да еще колокольчики у каждого. Да и телефон откуда у Тимура взялся? Главное — идея!
— Снова твоя правда, — согласилась Оля, уже с некоторым благоговением. — А как сигналить, без веревочек да телефона?
— По-другому придумаем, ничего. Голубиной почтой. Или костры будем жечь.
— Сдурел ты совсем? — переполошилась Оля. — Нам голову снимут!
— Шучу я, шучу. Все ты буквально принимаешь. В общем, делать можно все то же самое, что сейчас делаешь, только тайно. Ну, проводишь ты одно собрание, а будет два — одно как положено, а второе — для «своих».
— Это как?
— Вот что у тебя по программе на эту неделю?
— Да много всего. О важности общественной работы, о дружбе с книгой, проработать хулиганье, политинформация, ну, там, повысить внимание к старшим. Пора наверстывать сбор вторсырья… Кстати, о Саньке — скандалит: чего, мол, впахивать бесплатно, если тот же старьевщик чистоганом выложит, — не удержалась, наябедничала Оля, — а ведь начальник штаба отряда. Вот и проводи с таким воспитательную работу.
— По шее? — деловито предложил Колька.
Ольга подавила вздох.
— Не педагогично так.
Она снова вздохнула, но все-таки вставила следующие сомнения:
— Мысль здравая, не нравится идея добро делать тайно. Как-то получается, что заставляешь, используешь их вслепую, что ли…
Пришла пора Кольке прищуриться:
— Это что за разговоры такие контрреволюционные, эсеро-меньшевистские? То есть, по-твоему, надо было сначала всех просветить и лишь потом освобождать, а революция подождала бы, пока темное крестьянство освоит азбуку?
Оля даже рот раскрыла:
— Ах ты провокатор! Как не стыдно! Что ты передергиваешь, я совсем не про это!
— В таком случае у меня все, — решительно подвел он черту, поднимаясь и натягивая майку. — Я тебе идею подкинул, а ты, коли такая умная, развивай.
И снова — очередной штаб пионерской дружины, как и положено, раз в две недели, и снова собрались четыре начштаба и парочка активистов, вожатых отрядов. Оля, чтобы скрыть отвращение, делала вид, будто что-то записывает.