Гражданка Иванова излагала леденящую душу историю о пропаже новенькой, только что купленной сковороды «чугунной, нашлепка вот тут, на боку, арт-Сталинград, ручка ухватистая с дыркой для подвешивания, распиленная для удобства», которая была оставлена на общей кухне остывать после торжественного ритуала прокаливания.

— Новехонькая, — со слезами в голосе причитала женщина, — третьего дня купила. И без присмотра сковородка была-то — ну, от силы с полчаса, и никого чужого на кухне не было, дочка забегала чаю согреть. Что же такое творится-то, на нищету позарились! Только голову приподняла, граждане, старая-то сковорода еще от мамаши моей осталась, с до революции еще!

Акимов, с выражением безнадеги на лице, добросовестно записывал все подряд. Остапчук даже хмыкнул — учишь его, учишь…

— Ты, гражданка Иванова, не переживай, — внушительно заявил Иван Саныч, — найдем твою сковородку, если будет на то счастливая удача. Тут сама видишь, что происходит, — он для наглядности потряс захваченное ухо, — волна преступности…

— Все у вас хиханьки, — проворчала пострадавшая. — Вы найдите сперва такую сковородку, потом зубоскальте. Галина ваша за пропажу такую голову бы вам отъела!

— Ну-ну…

— А, — отмахнулась Иванова, расписалась, где указано, и ушла.

Акимов, разминая затекшую шею, с наслаждением разогнулся. И удивился:

— О, и Приходько тут?

— Сам видишь. Сидеть! — скомандовал Остапчук, и Санька устроился рядом с Масловым, задрав свой нос рядом с его. — В чужом саду яблоки воровал, да не один.

— Остальные где?

— Разбежались.

— А этот что не убег?

Саныч осекся, недоуменно поскреб подбородок:

— А точно. Приходько, ты чего не сбежал?

— Больно надо, — не без презрения отозвался тот.

— Ага. — Акимов поднял бровь, глянул на Остапчука. Тот спросил, кивнув на Маслова:

— Этот что?

Сергей пояснил:

— Да вот, выловил на толкучке. Спекулировал, негодяй.

— Яблочками, стало быть? — со значением уточнил Остапчук, помедлил, вздохнул и принялся снимать с пояса ремень. Одновременно он вел с сослуживцем такого рода разговор:

— Я так понимаю, Сергей Павлович, что во всем виновата безотцовщина и полное отсутствие воспитания. Взрослым некогда, кровь проливают, комсомол у станков стоит, вот и разболтались. Не понимает подрастающее поколение повестки дня. А в итоге возникает устойчивая криминальная ячейка, то бишь устойчивая группа — шайка… Так?

— Пожалуй, — осторожно поддакнул Акимов, бросив взгляд на «задержанных», у которых небрежные позы сменились на совершенно иные: ручки, сложенные на груди, переползли под седалища, нахально сузившиеся глазки вытаращились и полезли на лоб.

Остапчук, вынув ремень, сложил его вдвое и звонко хлопнул полотном о полотно:

— Вот я и думаю: пока руководство в отсутствии, имеет смысл разъяснить ребяткам их заблуждения. Как полагаешь?

Акимов неопределенно хмыкнул и плотоядно оскалился, а сержант продолжил:

— Ну-с, кто первый на порку?

— Права не имеете, — пролепетал Приходько, меняясь в лице.

Остапчук посоветовал:

— Ты рот-то закрой, а то я вас заставлю друг друга высечь. Тогда совершенно неловко получится.

— Забавник ты, Иван Саныч, — заметил капитан Сорокин, появляясь, как всегда, неслышно и не вовремя.

Остапчук смутился от нежданного комплимента, а начальник продолжил:

— Что у нас на обед сегодня?

— Несовершеннолетний Маслов, спекуляция, — доложил Акимов, козырнув.

— Такого же рода Приходько, кража, — добавил Остапчук, вдевая ремень на место.

— Неправда, — негромко и спокойно заявил Санька.

— Что же ты, гаденыш, городишь, — возмутился сержант, — когда я тебя сам за ухо выловил. Остальные вот сбежали.

Сорокин некоторое время молчал, переводя взгляд с одного пацана на другого, потом, сделав выбор, указал на Приходько:

— Ну-ка, голубь, пойдем со мной. А этого вот, — он указал на Маслова, который снова сидел с безмятежным видом, точно его все это не касается, — поместите пока в холодную, пусть посидит, отдохнет.

Маслов немедленно воспрял:

— Это с чего вдруг?

Сорокин, будто спохватившись, шлепнул себя по лбу:

— Точно! Я-то сперва решил, что тут у нас не просто спекуляция, а организованная преступная группа, так что и вопрос стоит наисерьезнейший. Теперь-то вижу — ни при чем Витька-то!

Он ласково потрепал Маслова по плечу:

— Иди, парень, отдохни, умаялся ведь, после уроков-то. Сергей Палыч, проводи. — И незаметно для Витьки подмигнул. Акимов понимающе кивнул.

Остались в кабинете втроем. Николай Николаевич начал снова:

— Витька-то что? Ему-то ничего, у него всего-навсего корзинка яблок. Ну что, яблоки как яблоки? А вот откуда они взялись — вопрос крайне интересный и статья Уголовного кодекса, прямо сказать, совершенно другая. Поэтому Маслов пусть гуляет, а с тобой мы будем работать. Пройдем.

Он распахнул дверь, вежливо пропустил бледного, но гордого Приходько, имевшего вид пионера-героя, идущего на расстрел, — парень выдвинул подбородок и демонстративно заложил за спину руки.

Остапчук, повздыхав, поставил чайник. Некоторое время спустя появился Акимов, донельзя довольный.

— Неужто отпустил? — спросил недоверчиво Иван Саныч.

— Еще чего, — отозвался Сергей, довольно потирая руки, — держи карман. Посидит пусть, подумает над своим поведением. Грамотные стали… «Не имеете права, пожалуюсь прокурору!», ты смотри!

— Все-таки надо бы выпороть, — кровожадно заметил Иван Саныч.

— Согласен.

Некоторое время посидели молча, потом Остапчук, в ожидании чайника, взял протокол Ивановой и кисло осведомился:

— Что, очередная сковородка?

— Она, болезная.

— Которая по счету?

— У нас по району — ерунда — третья. Сверху, видишь ли, понаспускали целый список, и все, как назло, сковороды. Как будто своих у нас нет. Ну как ее искать-то? Их небось и нет уже. Да, ну вот сегодня как раз полдня по толкучкам ходил, торговок дергал — молчат, наседки старые. Зато вон Маслова за жабры выловил, сучка мелкого.

Иван Саныч пробежал глазами — смех, а не ориентировка. Сковорода старинная, «товарищество Кольчугина», цельная, особые приметы: хорошо обожженная, дно гладкое, борт — шесть сантиметров, сама тридцать два в диаметре… сковорода новая, без особых примет, чугун… сковорода блинная, «хорошая»… Ну, не добавить ли «любимая»?

И вот по поводу всех этих кольчугинских, обожженных и хороших, надлежало ехать сначала на один толкучий рынок, потом на второй, спрашивать перекупщиков, цыган вылавливать, а дело-то это не простое. А потом, даже если и найдется эта сковорода, опознают ли любимицу честные хозяюшки? То-то и оно… а какая-нибудь хабалистая, наподобие тетки Приходько, может опознать в соседкиной свою и устроить третью мировую.

— И из-за чего, главное? — посетовал Сергей. — Сковородка, подумаешь…

— Не скажи, — возразил Саныч, — мясо-рыбу пожарить только в чугуне. Да и яишенку… И потом, сковородка — товар козырный, не успеешь выставить — с руками оторвут, а опознать трудно. Золотые вещички.

Он вдруг хмыкнул:

— Да. У меня на приисках… до войны еще служил… интересный случай вышел. На отлет собирался один такой, хозяйственный, любитель сковородок — аж пять штук набрал.

Акимов удивился:

— Откуда? Там чугунные прииски, что ли?

— А ты погоди, — степенно призвал Остапчук, — ты слушай дальше. Снег эдакий падает, тихо-претихо, и идет он, стало быть, эдаким фертом на посадку, взвешивается — все чин-чинарем. А меня что-то гложет: ишь, думаю, запасливый. Постойте, дорогой гражданин, позвольте глянуть? Ну и глянул.

— Ну и? — подбодрил Сергей.

— Вот и ну, — Иван Саныч насыпал заварки в стаканы, — золото оказалось.

— Ничего себе, — пробормотал Сергей, прикинув вес.

— Ага. Тут как получается: чугун-то и золото при равном объеме имеют почти одинаковый вес. Вот они и навострились: отливали золотую такую сковородку, зачернили под чугун — и вперед.

— Ловко.

— Ты представь: на приисках работают под дулами, все просматривается, охрана вооруженная — и на́ тебе, все равно умудрялись. Сколько уж они наворовали и вывезли до, сколько после — уж не ведаю. Финская началась, я и вернулся на материк. Это я к чему…

Эпическое повествование сержанта прервал тихий стук в дверь. Вошла, конфузясь, пожилая дама:

— Простите, к кому мне… написать?

— Что случилось? — обреченно спросил Остапчук.

— Постельное белье пропало, товарищ…

Акимов, вздохнув, достал чистый лист, взял перо…

«…с просушки во дворе дома номер… пододеяльник любимый, штопанный в трех местах, заплата из другого материала… льняная простыня белая, две наволочки, наперник на подушку пуховую… причиненный ущерб считаю для себя значительным…»

— Хорошо, подушку догадалась не сушить на улице, — вздыхала гражданка, смахивая слезу, — и, главное, никого во дворе-то не было, девчонки в горелки играли, и они никого постороннего не видели.

— Алевтина… Феликсовна, опознать в случае чего сумеете?

— Ну как же, конечно. У меня все белье помечено: «А» и «Ф», вышитые белой ниткой. Испанской гладью, шелком, — особо подчеркнула потерпевшая. — Я, конечно, понимаю, у вас серьезные дела, но у меня-то нет теперь ничего.