Валерий Введенский

Напиши себе некролог

Глава первая

30 мая 1871 года, воскресенье

Дверь в кабинет приоткрылась:

— Можно?

Яблочков, продолжая скрипеть пером, кивнул.

— Господин Крутилин? — уточнил вошедший.

Арсений Иванович мотнул головой:

— Нет его и сегодня не будет. Неприсутственный день.

— Но табличка…

— Я его замещаю. Чиновник для поручений Яблочков, — отрекомендовался Арсений Иванович, отложил перо и, взглянув на посетителя, с ходу составил словесный портрет: глаза синие, нос прямой, продолговатое лицо усыпано веснушками, редкие седые волосы зачесаны, дабы замаскировать проплешины. Возраст — чуть меньше сорока, одет в черный фрак тонкого сукна с обтянутыми тканью по последней моде пуговицами, на ногах — лакированные ботинки с серым суконным верхом, в левой руке — массивная трость, в правой — цилиндр, атласный галстук заколот булавкой с бриллиантом. Кто же перед ним? Аристократ? Если судить по внешности, то несомненно. Но аристократ дверь кабинета начальника сыскной полиции распахнул бы ногой. И разговаривал бы через губу. А этот заискивает… Значит, купец. Причем не из наших, неправославный. Наши по старинке предпочитают носить бороды и армяки. Немец, поляк?

Посетитель, будто услышав размышления Арсения Ивановича, подал визитную карточку.

«Тейтельбаум Григорий Михайлович, купец первой гильдии, собственные лавки готового платья в Гостином дворе и Пассаже», — прочел Яблочков и похвалил себя: «И что купец угадал, и что пруссак!»

Начинающий сыщик постоянно упражнялся в умении с ходу определять сословную принадлежность, род занятий и национальность, и сие умение все чаще ему пригождалось.

— Крутилина точно не будет? — еще раз уточнил посетитель, пристраивая летнее светло-кофейного цвета пальто на крючок вешалки.

— Точно. К семье укатил, на дачу.

— Мы тоже на днях переехали. Кто мог подумать, что вернутся холода? Вчера такая жара стояла, а сегодня — четыре градуса по Реомюру [Плюс пять по шкале Цельсия.]! Брр! Просто неслыханно. Потому Беллочка и отправила меня за шубами. Цельсия. — Белочка? — удивился Яблочков.

— Жена.

Арсений Иванович усмехнулся. Какими только прозвищами не называют друг друга супруги: заинька, рыбонька. А покойный генерал-майор Ефимов-Ольский и вовсе откликался на верблюжонка.

Тейтельбаум тем временем продолжал объяснять причину своего появления в сыскной:

— …вхожу, а вещи по полу раскиданы. Обокрали меня, обокрали!

Яблочков, услышав про кражу, встрепенулся:

— Простите, отвлекся. У вас дачу обокрали?

Если дачу, то посетитель ехал в сыскную напрасно, ему следует обратиться в уездную полицию [Санкт-Петербургская сыскная полиция расследовала преступления только в черте города.].

— Нет, городскую квартиру.

— Понятно, — вздохнул Арсений Иванович. — Наружную полицию вызвали?

— Нет. Сразу к вам. То бишь к Крутилину.

— Сперва надобно в участок. А вот ежели не справятся…

— Зная нашего пристава, уверен, что не справятся. Лентяй и тупица, в собственном глазу бревна не увидит. А тем временем дети будут мерзнуть. И Беллочка тоже. Шубы нужны срочно. Конечно, я мог бы купить новые. Но тогда Беллочка догадается, что нас ограбили. А у нее больное сердце.

— Сочувствую. Но мы — не волшебники, — Яблочков широко развел руками для убедительности. — Потребуется время. Неделя, а то и больше. Очень надеюсь, что жара к тому времени вернется. И, значит, шубы вам будут не нужны.

— Как так неделя? Говорят, Иван Дмитриевич возвращает вещи в день обращения.

— Кто говорит?

— Один мой клиент.

— Такое случается. Но редко. Очень редко. Вашему клиенту крупно повезло. Думаю, что вор, обокравший его квартиру, был уже изловлен.

— И что прикажете делать?

— Ехать в участок.

Тейтельбаум встал, подошел к вешалке, снял пальто. Но сразу повесил обратно.

— Простите, я ведь главное не сказал, — хлопнул он себя ладонью по голове. — Я готов заплатить за хлопоты. Назовите цену.

Яблочков призадумался: Тейтельбаум сообщил, что переехал на дачу недавно, следовательно, ограбление произошло только что, а значит, имелся шанс, и неплохой, отыскать свидетелей. Наверняка дворники или соседи видели, как преступники выносили вещи. Кто-то из них мог даже их внешность запомнить. Если фотопортреты найдутся в картотеке — дело, считай, раскрыто. Сколько же запросить денег? Пять, десять?

— Пятнадцать, — выдохнул Арсений Иванович.

— Тысяч? — округлились глаза у Тейтельбаума.

— Что вы? — улыбнулся Яблочков. — Рублей, пятнадцать рублей.

— Я заплачу пятьдесят, если шубы вернете сегодня.

— Хорошо, сделаю, что смогу. Но обещать не могу. Итак, приступим. Когда вы переехали?

— Позавчера. Собирались еще в середине мая, но все время стояли холода, потеплело только во вторник. И мы с Беллочкой решили, что пора.

— Вчера в квартиру не заезжали?

— В субботу? Шутить изволите?

— Простите, не понял, — признался Яблочков.

— Священный для иудеев день.

— Так вы еврей?

— Да, — с вызовом ответил Тейтельбаум. — Подданный Его Императорского Величества. А у вас что — предубеждение к нам?

— Нет, — покачал головой Яблочков.

Как же он так опростоволосился? Решил, что пруссак, а оказалось — еврей.

— Просто вы не похожи. Я думал, евреи все чернявые, с бородой и в шапочке…

— Чернявые отнюдь не все. А от бороды с кипой пришлось отказаться, иначе покупатели обходили бы мою лавку стороной. Евреев в столице пока не жалуют.

— Что ж! — привстал Арсений Иванович. — Поехали смотреть квартиру.

Тейтельбаумы проживали в Большой Коломне, в доходном доме на Офицерской [Ныне — улица Декабристов.], двадцать девять, рядом с Литовским замком [Пересылочная тюрьма, разрушена в 1917 году.].

— Почему здесь? — удивился Яблочков. — У вас ведь лавки на Невском.

— Потому что здесь поселились мои единоверцы, первые переехавшие в Петербург. Видите ли, наш народ уже две тысячи лет рассеян по свету. И везде к нам относятся неважно. Поджоги, убийства, погромы — обычное дело что в Европе, что в Османской империи. Потому мы и держимся вместе, кагалом. Чтобы дать отпор.

— Тпру, — скомандовал извозчик.

Григорий Михайлович велел ему дожидаться и вместе с Яблочковым направился к парадному подъезду. Дверь перед ними распахнул швейцар в расшитой золотом ливрее: рослый, чуть ли не двенадцати вершков [1 метр 95 см. Рост человека определялся в количестве вершков (1 вершок равен 4,45 см) свыше двух аршинов (1 метр 42 см).], вихрастый, волос каштановый, возраст — чуть больше двадцати, по всем приметам — крестьянский сын на заработках.

— Аще что позабыли? — спросил он у купца с подобострастной улыбочкой.

Но в серых, по-ястребиному посаженных глазах Яблочков заметил испуг. «Причастен», — решил он и вытащил удостоверение:

— Сыскная полиция.

— По-полиция, — пробормотал, запинаясь, швейцар. — А чаво случилось?

— Неужели сам не знаешь?

— Не знаю, ей-богу, не знаю. У нас все чинно-благородно. С самого утра полный абажур, тока Афанасий Евгеньевич с Таисией Павловной шибко полаялись, коды в церкву пошли. А боле ничаво.

— Точно абажур? — с насмешкой уточнил Яблочков.

У швейцара, несмотря на четыре Реомюра, на лбу выступил пот:

— Ничаво-с. Еще вот Гирша Менделевич вернулись, — указал он на Тейтельбаума. — И сразу уехали взад.

Яблочков удивленно на него посмотрел, мол, что еще за Гирша?

— Так меня по паспорту звать, — пояснил купец.

— Запри-ка дверь, пойдешь с нами наверх, — велел швейцару Арсений Иванович.

А то еще сбежит, ищи его потом.

— Никак не можно, хозяин отлучаться не велит…

Яблочков вынул ремингтон:

— Делай, как сказано…

Швейцар аж ниже ростом стал. Поплелся покорно по лестнице, осеняя себя крестным знамением.

— Кого из посторонних вчера и позавчера пускал в дом? — спросил его сыщик.

— Ломовиков, что Гиршу Менделевича на дачу отвозили.

— А потом?

На площадке второго этажа купец вытащил ключи.

— Погодите, сперва замок осмотрю, — остановил его чиновник для поручений и, достав лупу, сел на корточки перед дверью. — Отмычкой ее открывали. Причем недавно. Убедитесь сами. Видите царапину? Свежая.

Тейтельбаум, нацепив монокль, удостоверился:

— Да-с.

— И кто тут у нас царапался? — Яблочков повернулся к швейцару и потряс у него под самым носом ремингтоном. — Последний раз по-хорошему спрашиваю.

— Не з-знаю.

— А как звать тебя, знаешь?

— Звать-то? — переспросил швейцар. — Захаркой. А по фамилии мы Петровы.

— Так вот, Захарка Петров, врешь ты, как сивый мерин.

— Чесслово, чистую правду…

— Открывайте, Гирша Менделевич, — скомандовал Арсений Иванович.

Шкафы с сундуками в передней были вскрыты и выпотрошены. Те из вещей, что воров не заинтересовали, — книги, школьные ранцы, старые тряпки — раскиданы на полу.

— Сколько было шуб? — спросил Арсений Иванович.

— У жены три, у меня парочка, у каждого из деток. У нас их шестеро. А седьмой уже в животике шевелится. Ой, и Беллочкины шляпки украли.

Тейтельбаум подошел к буфету, открыл створку, достал оттуда фарфоровую чашку и в нее заглянул:

— И бабушкину брошь унесли. Янтарь в золоте. Беллочка нарочно ее дома оставила, чтоб не потерять. Семейная реликвия. Беллочка не переживет.

Яблочков, спрятав оружие, прижал швейцара к стенке: