Пласид нахмурился, поджал ненадолго полные губы.

— Я познакомился с ним на похоронах твоей матери.

«Ну вот опять. Отвратительно».

Тишина в комнате резко стала натянутой. Отвернувшись, Пласид неловко закашлялся, а Хелена опустила взгляд.

Перед ними остывал чай, и тишину нарушало лишь назойливое щелканье резных часов на стене. Находиться в комнате хотелось все меньше.

— Знаешь, дорогая, завтра меня ожидает очень тяжелый день, я бы предпочел лечь пораньше. Да и тебе стоило бы.

Хелена с готовностью поцеловала отца в щеку и заторопилась к себе. Они затронули тему, которой она старательно избегала всю жизнь. Внутри перемежались раздражение и саднящее чувство вины.

Обернись она, увидела бы, как отец сгорбился, столь несвойственно для себя, а ведь минуту назад его возраст был почти незаметен. Не выдержав, мужчина все же закрыл лицо руками и отвернулся. Возможно, увидь его девушка в таком состоянии, она куда лучше поняла бы отцовские чувства.

Но Хелена не обернулась.

Аркан III

Семнадцатое августа того года многим запомнилось сильным, не прекращавшимся всю ночь градом: ветки стучали по окнам, словно покойники лишенными плоти костями. Листья на них царапали со звуком наждачной бумаги. Врача, за которым послали больше часа назад, все еще не было.

Ветер ломился в двери, подобно разъяренному мужу. Иногда даже чудилось, что на крыльце действительно кто‑то стоит. Каждый раз слуги спешно отпирали замки, но кроме сквозняка впускать было некого.

Говорят, она даже дочь подержать не успела. Лишь взглянула на нее стеклянным блаженным взглядом, отвернулась и выдохнула, чтобы никогда больше не двигаться. Комнаты, до того оживленные, наполнились в тот вечер тихими всхлипами. Только от дождя за окном слышно их почти не было.

Никому из гостей не захотелось сказать главе обедневшего семейства «поздравляю» вместо сердечного «соболезную».

Эту историю Хелена слышала десятки раз от незнакомых друг с другом людей, всю жизнь она видела немой укор в глазах окружающих, смесь сожаления и искренней неприязни. Казалось, все искали за ее спиной силуэт скончавшейся матери. Только вот там никто не стоял. Всю свою жизнь Хелена понимала: ей повезло, что не людям вокруг дано было решить, кто в тот вечер выживет.

Ведь в таком случае ее бы не выбрали.

Сама мадемуазель де Фредёр мать не любила. Возможно ли проникнуться чувствами к той, кого ни разу в жизни не видела? А что до благодарности за пресловутую жизнь, едва ли, не родись она вовсе, Хелена смогла бы расстроиться. Нельзя о чем‑то печалиться, если тебя не существует.

С блеклых фотографий на стенах смотрели совершенно чужие глаза. Рассказы о матери Хелена слушала как о какой‑то незнакомой женщине, почти что придуманной. Она знала, что отец любил покойницу до беспамятства. На этом все.

* * *

Еще в коридоре Хелена жестом отослала служанку, вбежала в спальню и сразу заперлась на замок.

Той ночью девушка не зажигала в комнате свеч, стены не покрылись перламутровым отблеском. Раздевалась она торопливо, ткань за тканью летела на пол. Лунный свет пробивался сквозь шторы, что делало кожу сероватой и матовой.

Она старалась себя не корить за последнюю неосторожную фразу.

Если отец познакомился с тем мужчиной на похоронах… они с матерью были знакомы? А если это дальний родственник? Хелена дважды обошла комнату в поисках кружевной сорочки.

«Было бы ужасно! Чай все‑таки слишком горячий, язык теперь занемел, завтра все выскажу… Нужно заказать новую шляпку, вспомнить бы, где я видела ту красивую».

Наконец она обнаружила искомую вещь в ящике одного из комодов, быстро завязала на горловине тесьму и накрылась с головой одеялом. Хелена в очередной раз огорчила отца и теперь чувствовала себя неуютно. Сном ей хотелось оборвать вечер, закончившийся столь неудачно.

Наутро после таких разговоров Пласид всегда делал вид, что ничего не случилось. Возможно, он в самом деле не помнил. Оставалось надеяться, что именно так он поступит и завтра.

Однако смогла бы Хелена полюбить погибшую родственницу, увидев ее хоть единожды? Возможно, она бы преисполнилась нежностью от ее голоса или почувствовав ладонь на своей голове? Девушка фыркнула — конечно же, нет. Любовь — даже к матери — не приходит за одну только встречу.

В конце концов мадемуазель де Фредёр пришла к заключению: это она здесь главная пострадавшая от циничной и жестокой судьбы. Разве можно к себе относиться без жалости?

От подобного вывода на душе стало легче. Расслабившись, она вскоре уснула, в странной позе на боку, будто позируя для художника. От мутноватого лунного света ее темные волнистые волосы походили на змей. Казалось, шипели и занавески на распахнутых окнах.

* * *

Хелена проснулась в кресле от невыносимого грохота. Ее донимала мигрень — боль перекатывалась между висков и пульсировала. С трудом разлепив веки, девушка попыталась сфокусировать взгляд.

Напротив висела половина женщины.

Кровь из нее не лилась, а взгляд был слишком осмысленным, так что фигура не походила ни на труп, ни на куклу. Руки, скрытые массивными складками платья, были расслабленно сложены на груди, ниже которой, впрочем, ничего не было. На высоком лбу дамы, окончательно сбивавшая с толку, выведена римская цифра три.

— Ну что, моя волшебная, каковы впечатления от короля кубков?

Рядом, облокотившись плечом о кресло, стояла дама из прошлого сна. Заметно уставшая, она держала влажное полотенце у лба.

Хелена честно ответила, что не поняла ее в прошлый раз.

— А тебе и не нужно понимать, я ведь помогу.

Тогда девушка вновь перевела взгляд на фигуру, вяло качавшуюся на веревках, и спросила, кто это.

— Как же! Разве ты не знаешь, о чем рассказывает Императрица? Эта женщина, Екатерина Медичи… Говорят, она была готова на все пойти ради своих детей. И я понимаю ее, ведь дети — это прекрасно, пусть и хлопотно. Из-за них всегда шумно, вот и сейчас, — дама вскинула руку вместе с рукавом, похожим на окорок, — этот шум в связи с тем, что скоро прибудут дети.

Грохот резко усилился, Хелене стало так больно, что захотелось отрезать свою гудящую голову.

В последние несколько секунд — именно их всегда запоминаешь лучше всего — дама вновь улыбнулась.

— Просто прими это и позволь главному в твоей жизни появляться неожиданно.

А затем все исчезло.

* * *

К утру сон забылся почти целиком. Остались лишь отдельные фразы и головная боль, от которой шестерни внутри черепа вращались скрипуче и медленно.

Несмотря на недомогание, Хелена приняла приглашение отца проехать по городу, а затем посетить его контору, где была назначена встреча. Ничем в общем‑то не интересующаяся, девушка главным и единственным своим развлечением считала прием гостей или разъезды по званым ужинам. Останься она дома, весь день прошел бы в тоскливых прогулках по саду и распитии чая в ожидании обеда, а затем ужина.

Сейчас она тряслась с отцом в экипаже. Волосы собраны под нарядную шляпку, по моде приколотую у самого лба. Пышная, шитая конусом юбка занимала все свободное место, и даже отцу (Хелена отмечала это почти со злорадством — не ей одной страдать от неудобного платья) некуда было вытянуть ноги.

Пласид читал последнюю книгу Габорио  [ Эмиль Габорио — французский писатель XIX века, один из основателей детективного литературного жанра.] и изредка крутил на пальце усы. Поняв, что отец не намерен в очередной раз расхваливать улицы за окном, Хелена выдохнула — проехаться в тишине ей удавалось нечасто.

Девушка не понимала причины подобного однообразия: начитанный и осведомленный о большинстве событий в стране, в разговоре с дочерью Пласид всегда выбирал восхваление градостроительной мысли или обсуждение редких совместных вылазок. Иногда Хелене казалось, что он придерживался невысокого мнения о ее уме, и потому в тайне держала обиду.

Обладай она более миловидным лицом и пользуйся спросом у юношей, Хелену сейчас могли бы зрелищно украсть. Какой‑нибудь господин в лаковом макинтоше угнал бы у случайного извозчика лошадь, бросился им вдогонку, и прохожие на его пути с криками разбегались бы. Только Хелене не повезло. Судьба лишила ее всех удовольствий.

Сквозь штору девушка выглянула из экипажа без особого интереса: на тротуарах теснились пухлые розовощекие торговки с лотками или букетами; какой‑то босоногий юнец, перекрикивая уличный шум, продавал ворох газет.

«Конечно, ведь я не какая‑нибудь де Монтихо  [ Евгения де Монтихо — супруга Наполеона III. Славилась своей красотой и считалась законодательницей мод в Европе XIX века.]… — Она тяжело вздохнула. — За ее каретой наверняка увязалась бы целая вереница прохожих».

— Отец, отведи меня в ресторан.

— Успела проголодаться в дороге, моя милая? — поинтересовался Пласид, не отрывая взгляда от книги.

— Нет. — Хелена еще раз взглянула на улицу и, ничего там не найдя, резко задернула штору. — Мне грустно. Хочу пирожных.

* * *

Когда Хелена оказалась в кабинете отца, она не раз пожалела о решении проехаться с ним. В конторе было нестерпимо скучно. Уже несколько раз она пыталась начать какую‑то случайную книгу, но буквы плыли перед глазами.

От скуки она несколько раз донимала отца жалобами, которые остались без внимания. В конце концов Хелена драматично разлеглась на диване, демонстрируя тем, насколько неприятно ей здесь находиться.