Аркан II

С самого утра в гостиной стояла духота. Из распахнутых окон валил жар с запахом пыли и печеных яблок.

Скоро должны были подать кофе в любимом золотом сервизе месье де Фредёра. Где‑то на кухне стыли свежие булочки и нарезался творожный сыр.

Хелена сидела в кресле, поджав ноги. Расслабившись от сумрачной дымки, она пришивала монисто к рукаву любимого бордового платья. Пласид, расположившийся у окна, всматривался в газету сквозь золоченое пенсне.

— Если не секрет, дорогая, когда у тебя появилась любовь к подобным украшениям? К тому же почему бы не поручить эту работу одной из служанок?

— Прочитала, что это наудачу. Поэтому и делаю сама.

Мужчина мягко усмехнулся, прищурившись. Во взгляде читалась родительская снисходительность.

— Признаю, твои украшения на манжетах выглядят очаровательно, ибо отчасти подчеркивают твой собственный шарм. Однако, дорогая, мы сами вершим свою судьбу. Ни монисто, ни обереги не смогут принести тебе счастья.

Не поднимая головы, Хелена покосилась на отца и вновь погрузилась в шитье.

— Возможно. Но боюсь, что судьба может забрать мою удачу.

Вместе с блестящими украшениями она продевала в иглу свои мысли — хотелось, чтобы они наконец превратились во что‑то связное. Пока она только колола пальцы.

Из головы не выходили события минувшего сна. Она старалась запомнить его в мельчайших деталях, но тот казался бессмысленным.

Прошлой ночью странная дама с пятном на груди говорила найти королеву посохов. Всё в той же зале с узором из плитки Хелене пришлось бегать за хороводом девушек, у которых вместо голов были пышные охапки цветов. Поочередно их останавливая, Хелена подолгу смотрела в лепестки и бутоны, на месте которых предполагалось лицо. Наконец она вырвала из кольца еще одну женщину — напротив замер бесформенный букет черных лилий. И в этот момент все женщины-клумбы затихли, в воздухе стало неестественно звонко. Эта сцена должна была многое означать.

Но Хелене она ни о чем не говорила.

— К слову, дорогая, не обратила ли ты внимание, что Леонард к нам зачастил? — Интонация Пласида была странно-насмешливой, словно с легким намеком. — Однако не могу отрицать, что его общество меня радует. Приятно сменить ассоциации, связанные с ним, на менее… трагичные.

Очередное напоминание о похоронах матери вызвало лишь прилив раздражения. Хелена уколола палец особенно сильно. Тихо взвизгнув от боли, она бросила платье на пол. Осознание, что она «потеряла лицо», пришло достаточно быстро. Хелена спешно извинилась, а затем подобрала с пола одежду вместе с маской вежливой сдержанности.

— Отец, то вино еще осталось, верно? — Девушка начала с интересом разглядывать проступившую на пальце кровь. — Тогда и не удивляйтесь частоте его визитов.

Когда Пласид отвернулся, она приложила руку к губам, прошлась по алому пятнышку языком и потерла друг о друга пальцы. Во рту остался солоноватый привкус.

«Если кровь — символ жизни, почему моя такая невкусная? Странно, я ведь, кажется, слышала, что ее с вином сравнивают».

— Мадемуазель?

В комнату беззвучно вошла Люси, сухопарая женщина лет пятидесяти, занимавшая в поместье должность экономки. Пришедшая на службу совсем юной, еще до появления в доме покойной мадам де Мартьер, она постепенно взяла на себя все основные заботы по дому. Волнистые от природы волосы она зачесывала в столь тугой и гладкий пучок, что уголки глаз всегда были чуть приподняты. Хотя в ее обязанности это не входило, именно Люси накрывала на стол молодой госпоже: никто из остальных камеристок не мог сделать все безукоризненно.

— Прошу прощения, но на пороге стоят две женщины и просят вас. Пустить?

Хелена вопросительно переглянулась с отцом: они никого в этот день не ждали, особенно дам. Мужчина тотчас бросился надевать висевший на подлокотнике сюртук.

— Что за вопросы, Люси? Конечно, пустить. Кем бы ни были наши гостьи, они достойны радушия, особенно если знакомы с моей дочерью.

Оживившись, он резво вскочил и первым направился встречать таинственных посетительниц.

Гостеприимство всегда было визитной карточкой де Фредёра. Казалось, что с каждым новоприбывшим столы в доме становились длиннее, а спален — больше. Словно в его кармане была волшебная монета из сказок — ей мужчина мог оплатить каждое совершенное благодеяние.

И хотя после смерти супруги его любовь к приемам заметно утихла, принципы он пронес сквозь года.

* * *

— Мой брат, месье Блан, так восторженно говорил о вас, мадемуазель. Услышав о проблеме Джозетты, я поняла, что нужно обратиться именно к вам!

После этих слов Хелена в недоумении изогнула бровь. Уже долгое время она водила ложечкой в чашке с совершенно несладким чаем. Длинный стол был заставлен закусками, и лишь перед юной мадемуазель стояла пустая тарелка. Есть при чужих людях она не любила с детства — под пристальным взглядом приходилось постоянно прикрывать ладонями рот.

В желудке уже тянуло от голода. Назойливый женский щебет хозяйка дома почти не слушала — слишком много новых имен за последнее время, она и при желании бы их не запомнила. А желания вовсе не было. Хелену занимали лишь эклеры с заварным кремом, лежавшие напротив нее.

«И вообще, кто эти женщины?»

— Мадам Пэти, — кажется, Пласид, в отличие от дочери, пытался ухватить нить разговора, — вы не могли бы сказать точнее, что же произошло с вашей подругой?

— Мой муж наверняка изменяет мне, месье. И я хочу знать, с кем, — отозвалась вторая гостья.

Хелена слегка поперхнулась своим чаем, а ее отец лишь устало вздохнул.

Сколь мелочны были две эти женщины. Ни роскошные платья, ни блеск драгоценностей на груди и в ушах не могли теперь скрыть их душевной скудости. Из одной жажды сплетни или скандала они, возможно, провели в дороге весь день. Понять подобных людей Хелена не могла, да и не хотела.

— Со слов брата, у нас есть шанс на помощь со стороны мадемуазель. Вы не могли бы погадать Джозетте?

Ложечка тихо звякнула. Секундная вибрация в пальцах. Затем рука вновь расслабилась.

«Погадать?»

— Думаю, можно. Я гадаю, действительно… Только вот не припомню, куда я положила свои карты. Какая жалость. — Которых, как иронично, она в жизни в руках не держала.

Колода, правда игральная, нашлась у кучера, любившего коротать в ее обществе вечера. Пропахшая конюшней и дешевым табаком, истрепавшаяся у краев, в руках девушки она выглядела почти глупо. Хелена неловко повертела ее перед собой, постучала о столешницу. «Так ведь правильно, да?» Затем покрепче сжала, стала перетасовывать — почти все карты рассыпались перед ней кучей опавших листьев.

От нетерпения и любопытства гостьи подались вперед. В нерешительности мадемуазель де Фредёр застыла. Казалось, ее окружила стена из сердец, алеющих ромбов и лепестков черного трехлистного клевера.

«Что им говорить?»

Даже мельком прочитанное в книжке не удавалось вспомнить. Там говорилось что‑то про мечи и денарии, но ничего похожего перед собой она найти не могла. Кажется, ее затрясло — нужно не подавать виду.

Лоб начал гореть. Мысли Хелены находились где угодно: вспомнилось, как она потягивала кофе несколько дней назад. Вишневые пятна на книге. Странный вопрос про птицу. Девушка поджала высохшие губы.

«Может, снова сказать про события сна?»

Она принялась судорожно вспоминать танцующие визгливые клумбы. Ту, которая замерла перед ней в самом конце. Должно было получиться.

— Знаете, я вижу… — Для вида Хелена слегка передвинула из общего вороха несколько бессмысленных для нее карт. — Эта женщина, ммм… темноволосая. Кудрявая или с сильно вьющимися волосами. — Нужно было сказать что‑то еще. — Вижу на ней головной убор, похожий на небольшую корону. Вам это говорит о чем‑нибудь?

Воцарилось молчание. Хелену почти трясло от волнения. «Почему они молчат?!» Каждая секунда как пропасть. Вдруг одна из женщин вскочила и распахнула глаза, завизжав:

— Я знаю, кто это! — Ее лицо покраснело от натуги. — Эта профурсетка была с диадемой на последнем балу! Мадемуазель, вы… вы настоящая провидица!

Услышав это, Хелена снова откинулась на спинку стула. Обошлось. У нее получилось.

«Провидица».

Напряжение спало. Она правильно поняла. Отчего‑то в глазах стало покалывать, резко захотелось плакать.

Девушка, слегка качнувшись, встала из-за стола и смахнула несколько карт руками.

— Мадемуазель?

В ушах сами собой зазвенели, как в прошлом сне, цветочные визги и смех. Пелена перед глазами. Так спокойно.

— Мадемуазель!

Пол вязкий.

* * *

Маленькую Лени всегда заставляли носить черное в ее день рождения. Столы накрывали самой темной шелковой скатертью, даже коробки с подарками от гостей были мрачными и безрадостными.

Сколько девочка себя помнила, в этот день служанки приходили особенно рано. Заплетали ее черные волосы такой же черной непраздничной лентой.

Первым ее всегда поздравлял Пласид. Вручив неизменно большую коробку, он брал дочь на руки. Замирая так недолго, ставил обратно на пол и с болью в глазах отворачивался.

Лени желали быть хорошей девочкой. И до самого вечера просили где‑нибудь погулять.