— Амели! Ты куда?

— Собирать вещи.

— Тебя опять куда-то посылают? Безобразие! Ты там, наверное, работаешь за всех. И куда ты едешь, бедная девочка?

— В Англию.

— О боже! — Аделаида Станиславовна схватилась за сердце. — Казимеж, ты слышал? Там ужасные туманы и скверная погода! Помни о своих легких, Амели, и старайся не простужаться!

— Мне должны принести бумаги со службы и билет на поезд, — сказала Амалия, — позовите меня, когда появится посыльный.

С этими словами она закрылась в своей комнате, чтобы заняться укладыванием необходимых в дороге вещей, и вышла оттуда только на минуту — повелеть слуге отправить срочную телеграмму в Париж, господину Франсуа Галлье. При сборах нельзя было упустить ни единой мелочи, а часть вещей наверняка поставила бы горничную в тупик — например, «кольт» с перламутровой рукояткой, подарок одного американского друга, или ящик с помадами, притираниями и духами, второе дно которого скрывало батарею подозрительных пузырьков и коробочек.

Убедившись, что она ничего не забыла, Амалия спустилась вниз, и как раз вовремя — явился посыльный с двумя объемистыми папками и маленьким конвертом.

— Я могу забрать досье с собой? — спросила Амалия. — Боюсь, у меня не будет времени ознакомиться с ними здесь.

— Разумеется, — последовал ответ. — Но в Париже вы должны их оставить.

«И зачем я сказала, что завтра же готова двинуться в путь? — размышляла Амалия. — Война могла бы подождать дня два или три, в конце концов!»

Лакей принес кипу английских газет и приглашение на бал от Владимира Львовича. Амалия села к столу, написала в ответе, что не сможет присутствовать на балу, так как уезжает по срочному делу, и просила ее извинить. Отдав лакею письмо, она зашла в детскую, где среди кубиков и прочих игрушек возился карапуз с толстыми щеками и светлыми кудрями. Всякий раз, глядя на карапуза, Амалия поражалась тому, что у него ее глаза.

— Ну-с, Михаил Александрович, — шутливо спросила она, садясь в своем красивом розовом платье прямо на ковер рядом с сыном, — как поживаете?

Карапуз, тихонько сопя, положил поверх сложной постройки очередной кубик и воззрился на маму, после чего подошел и без всяких церемоний поцеловал ее в нос. Оба засмеялись — просто так, без всякой причины.

— Опять уезжаешь? — спросил карапуз деловито.

— Опять, — подтвердила Амалия со вздохом.

Мишенька застенчиво потупился.

— Но ты вернешься? — спросил он недоверчиво.

— Конечно, вернусь, мое сокровище, — ответила Амалия ласково. — Что тебе привезти?

Миша почесал нос и вздохнул.

— Птичку, — попросил он умоляюще. — И чтобы она пела!

— Но птичке грустно в клетке, — возразила Амалия. Карапуз засопел и стал теребить себя за волосы.

— Нет, ей не будет грустно, — промолвил он наконец. — Ведь у нее буду я.

Когда Миша был совсем маленьким, он как-то застал мать в слезах после одного неприятного разговора и, растерявшись, спросил: «Тебе грустно?» Амалия погладила его по голове и ответила: «Нет, потому что у меня есть ты».

— А у меня тогда кто будет? — Амалия сделала вид, что обиделась.

— Я и птичка, — гордо ответил Миша. — Аты знаешь, что бабушка с ума сошла?

— Что? — Амалия оторопела.

— Ну да, — беззаботно продолжал ребенок. — Так сказал дедушка, потому что она хочет выйти замуж.

«Дедушкой» он называл бабушкиного брата Казимира. Отец Амалии умер несколько лет назад, еще до рождения внука.

— Ох, — сказала Амалия, переводя дух. — Пойдем-ка лучше обедать.

За обедом она большей частью молчала. И размышляла. Что бы она ни делала для сына, ее не оставляло чувство, что она делает слишком мало. Миша был на редкость милым, кротким, добрым ребенком, и ее волновала мысль, каким он станет, когда вырастет. Ей хотелось оградить его от грязи этого мира, но умом она понимала, что это неосуществимое желание. Люди будут его мучить, и он будет мучить их. Так уж устроен мир.

— Ты почему ничего не ешь? — спросил Миша, деловито облизывая ложку.

Амалия взяла себя в руки и отдала должное превосходному гусю с яблоками, мясо которого прямо-таки таяло во рту.

— Графиня Апраксина, — сообщил Казимир, — устраивала вечер для детей, когда ты была в отъезде. Мишу тоже пригласили, и, представляешь, внучка князя К. от него не отходила.

— Он Миша, она Маша, — подхватила Аделаида Станиславовна. — Хорошее начало!

— Да что тут хорошего? — возмутился Миша. — Она же девчонка!

Все засмеялись, а Миша надулся.

— Я надеюсь, ты уезжаешь в Англию ненадолго, моя дорогая, — заметила Аделаида Станиславовна. — Пиши нам почаще! Если увидишь королеву Викторию, передай ей, как я ею восхищаюсь. Ей это, конечно, все равно, но ты все-таки передай.

— Англия — это где в бридж играют? — подал голос Миша.

Амалия положила вилку. Над столом повисло зловещее молчание.

— Дядя Казимир, — заговорила Амалия по-польски, — я же просила вас не учить ребенка картам!

— Но бридж — интеллектуальная игра! — оправдывался заядлый картежник.

— Как железка? Как фараон?

— Ничего подобного! Я тебе сейчас покажу.

Воодушевившись, дядя Казимир встал из-за стола и тотчас вернулся с колодой карт.

— Дядя, прошу вас!

— Нет, ты погоди, — отмахнулся тот от племянницы и начал вещать, как пророк: — В бридж лучше всего играть вчетвером. Роббер — это…

Дядя Казимир сдал карты и рассказал, что такое шлемы, большой и малый, форсинг, контра и реконтра, как вести подсчет очков и как играть с болваном.

— Дядя Казимир, — с упреком сказала Амалия, — ты передернул.

— Я? — поразился честнейший из людей.

— Да, только что! Интеллектуальная игра, тоже мне!

— Ну и что? — возмутился Казимир. — Научиться передергивать — значит научиться выигрывать! И ничего тут нет особенного. Я же никому не запрещаю играть честно!

— Теперь я понимаю, — сердито отозвалась Амалия, — почему, какой русский роман ни откроешь, так везде — если поляк, то непременно шулер.

— А ты читай нашего Сенкевича, племянница, — посоветовал Казимир. — Там что ни русский — то негодяй дальше некуда. Но как ты сумела меня поймать, а? Я ведь так долго тренировался, повторяя этот прием!

— Мама! — воззвала Амалия к Аделаиде Станиславовне. — Надо нам будет его женить.

Послышались истошные вопли на трех языках — русском, польском и французском. Казимир бухнулся на колени и стал елозить по ковру, умоляя не отдавать его на брачное заклание. Он клялся, что оставит свои замашки и немедленно исправится. Все участники этой сцены отлично понимали, что ломают комедию, и веселились от души. Наконец Казимир получил прощение и удалился в малую гостиную осваивать какой-то новый, необыкновенно трудный пасьянс. Амалия принесла английские газеты, разложила издания по датам и, вооружившись карандашом, стала их просматривать. Миша сел рядом и подлез головой под ее левый локоть. Она обняла его и поцеловала в макушку. Сын прижался к матери и заснул. В другом углу Аделаида Станиславовна, мурлыча себе под нос, листала модные французские журналы.

— А вот этот турнюр — просто неприличен! О чем они думают? А капор — что за прелесть!

Морщась, Амалия изучала статьи, имевшие касательство к России, и обнаружила, что примерно два месяца назад тон их резко изменился. Из насмешливого и иронического он стал резко — до истеричности — враждебным. Амалия заметила, что выражение «эти дикие скифы» попалось ей не меньше пяти раз, а слова «русские варвары» и «русские орды» повторялись так часто, как только позволяла тема. Во всех статьях проводилась идея необходимости войны во имя защиты интересов британской нации. Вздохнув, Амалия отложила газеты.

— Мда-а, — задумчиво произнесла она. — Этот лорд Ундервуд — мерзкий человечишка, и только.

Она поглядела на сына, заметила, что он спит, взяла его на руки и отнесла в его комнату.

* * *

Приблизительно тогда же, когда Амалия в Петербурге читала газеты, в Лондоне о ней шел серьезный разговор.

— Итак, Дэниэл, все, что нужно знать, нам известно. Она приедет не раньше среды, так что до тех пор у вас есть время. Учтите, эта дама, несмотря на элегическую внешность, — помесь Миледи Дюма и Рокамболя [Рокамболь — герой серии авантюрных романов популярнейшего в XIX веке французского писателя Пьера-Алексиса Понсон дю Террайля.]. От нее можно ожидать любых сюрпризов.

— Не извольте волноваться, лорд Сеймур, — отозвался его собеседник. — Главный сюрприз она получит от меня.

— Разумеется, Дэниэл, я знаю, что могу на вас рассчитывать. Поэтому и поручаю вам о ней позаботиться. Наш общий друг, лорд Ундервуд, будет весьма недоволен, если с мистером Лаймхаузом что-нибудь случится, да и сам лорд Ундервуд ведь тоже не бессмертен. Нам бы не хотелось, чтобы он до срока оказался в ящике, гм, не предназначенном для хранения газет.

Дэниэл слегка покривил рот, показывая, что оценил остроту своего собеседника по достоинству.

— Будьте спокойны, милорд, — отозвался он. — Ей не придется вам докучать, за это я ручаюсь.

Увы, в случае с баронессой Амалией Корф было бесполезно ручаться за что бы то ни было. И Дэниэлу Уивертону вскоре предстояло убедиться в этом.