И это очень здорово, что айраны умные и покладистые! Иначе лежать бы их хозяину и Хайне где-нибудь на придорожных камнях среди обломков повозки. Потому как если Хайна что-нибудь понимает, то в спутники ей достался господин на редкость неуклюжий. За что ни возьмется — все у него не так выходит. Хочет светильник зажечь — раз сто огнивом вхолостую щелкает. Хочет чаник с кипятком с жаровни снять — обязательно либо обожжется паром, либо чаник перевернет и огонь зальет. Хочет торбу с зерном айрану на морду надеть — сыплется зерно на камни на радость окрестным птицам.

Чем больше Хайна за нагорном наблюдает, тем больше у нее появляется сомнений относительно здравости его рассудка. Нет-нет, да и покажется ей, что первое впечатление о нем (какой смешной и придурковатый!) было верным. И одевается нелепо, и делает все так, будто задался целью посмешить Хайну, и вопросы задает невозможно глупые. «Что же ты все молчишь, да молчишь?», «Какую еду ты любишь?», «Чем же вы в такой глуши себя развлекаете?».

В общем, самых простых вещей не разумеет, хуже младенца. Младенец еще ходить не научился, а уже знает: разговаривать в присутствии взрослых нельзя — разве что взрослый тебя о чем-то спрашивает. А вопрос о еде — что можно придумать бессмысленнее? Еда — это силы, здоровье, жизнь. Разве можно какую-то еду нелюбить? Но забавнее всего вопрос про развлечения. Пухлый господин задал его с такой серьезностью, будто развлечения — самая важная и нужная штука на свете. На слух Хайны это прозвучало так же уморительно, как если бы он с озабоченным видом поинтересовался, как же сгорны обходятся без баялагов — красивых блестящих камушков, которые иногда, к своей радости, находят в горах дети.

А некоторых вопросов спутника Хайна просто не понимает. Будет ли она скучать по своим братикам и сестричкам? Какие гоёлы ей хотелось бы получить в подарок? Любит ли она танцевать? Смотрит Хайна на дядечку беспомощно, а он никак не догадается слова непонятные объяснить. И не понимает, что сама она спросить не может: не положено задавать вопросы взрослым. Недоумевает нагорн. Тоже, наверное, подумывает, не дурочка ли Хайна. О чем ее ни спроси — то смеется, то молчит.

Но она же не виновата, что он такие вопросы задает! Либо смешные, либо непонятные, либо опасные. Последние — хуже всего. Когда вопрос нелепый или непонятный, Хайна свое молчание объяснить может. Догадался бы нагорн поинтересоваться, почему она не отвечает, — Хайна бы все ему выложила. А что говорить, если он спрашивает, как она выжила одна в горах? Что ела? Где укрывалась от непогоды? Как спасалась от хищников и ядовитых тварей? Не скажешь ведь, что не понимаешь, о чем речь. И не отмахнешься — мол, вопрос бессмысленный. А правду сказать никак нельзя. Если Хайна за свою жизнь и усвоила что-нибудь твердо, так это правило Аины: никогда не рассказывай о себе то, чего не знают другие.

Пока Хайна была несмышленышем, Аина о правилах ничего не говорила, просто предупреждала: «Если расскажешь кому-нибудь, что мы с тобой ели личей (или разводили костер, укрывались от дождя в пещере, или собирали люань), нам будет очень-очень-очень плохо. Что именно будет плохого, малышка не понимала, но послушно помалкивала, хотя порой ужасно хотелось похвастаться перед другими детьми своими приключениями. Жизнь в горах трудна и однообразна, и потому дети сгорнов обожают слушать истории, в которых происходит хоть что-то выходящее за тесные рамки их безрадостных будней. Те, кто умеют такие истории рассказать, пользуются необыкновенным почетом, им стараются угодить, ищут их общества, им внимают, даже если они рассуждают о какой-нибудь чепухе. Если бы Хайна могла поделиться с другими малышами своими переживаниями, открытиями и опытом, обретенным в горных походах с Аиной, дети ходили бы за девочкой по пятам и смотрели ей в рот, невзирая на ее уродство и неодобрительные взгляды взрослых. И однажды Хайна спросила Аину (ее-то можно было расспрашивать, ничего не опасаясь):

— Почему? Почему нельзя никому рассказывать о нас с тобой, о том, что мы делаем, когда остаемся вдвоем?

Они тогда поднимались в гору. Аина так долго молчала, что девочка уже перестала надеяться на ответ. Но вот они вышли на поляну, Аина сняла с себя плащ, расстелила на валуне, усадила Хайну, села напротив и заговорила, серьезно глядя на девочку:

— Я хотела объяснить тебе все, когда ты подрастешь, но знаю по себе, как трудно дождаться этого никому не ведомого дня и часа. Ты умная девочка и, будем надеяться, сумеешь понять то, что я тебе скажу. А если не сумеешь или поймешь не все, то по крайней мере запомнишь мои слова. Придет срок, и они обретут смысл. Ну, слушай.

Человек появляется на свет вместе со своими желаниями. Одни желания связаны с жизненными нуждами и бывают у всех. Любое живое существо время от времени хочет пить, есть, согреться, поспать или просто отдохнуть. Другие желания не имеют прямого отношения к поддержанию жизни в теле, но тоже понятны и знакомы каждому человеку. Все мы хотим нравиться, хотим, чтобы нас замечали, ценили, одобряли, чтобы с нами считались и тому подобное. Бывают желания, свойственные одним людям и не свойственные другим. Одни хотят непременно настоять на своем, другим это не важно; одни хотят во всем быть главными, другие, наоборот, не любят ответственности. И наконец, у человека бывают совсем особенные, только ему присущие желания. Например, построить гигантского оакса и улететь на нем на Плоскогорье.

— Как у меня? — спросила Хайна, признав свою идею.

— Я о твоем желании и говорю. Сомневаюсь, что на свете найдется другой ребенок с подобными фантазиями. О взрослых вообще речи нет. Но вернемся к твоему вопросу. Хотя подожди, я пропустила одну важную мысль. Запомни: чем больше желаний у человека исполняется, тем более ценным и важным он себя считает, тем труднее им управлять и командовать, тем более он свободен. Особенно если научился исполнять свои желания сам. Такой человек ни от кого не зависит, никому не подчиняется и делает только то, что считает нужным.

— Вот здо-орово! — мечтательно протянула Хайна.

— Да. Но, к сожалению, в нашем мире такого человека не потерпят. Представь себе, что будет, если я, например, откажусь стричь сайлахов.

Хайна представила и ужаснулась.

— Дед тебя убьет!

— Верно. Убьет и возьмет новую стригунью, послушную. А как добиться, чтобы она была послушна? Следить, чтобы не выполнялись никакие ее желания, кроме самых необходимых для жизни, да и те удовлетворять не до конца. Думаешь, почему нас кормят впроголодь, одевают во что придется, почему в доме вечно плохо натоплено? Потому что постоянное изнурительное существование на самой кромке между жизнью и смертью превращает человека в безвольную и бессмысленную скотину. Только такие люди и устраивают горных Лордов.

Наш хозяин понимает, что я другая, и крепко меня не любит. Но он думает, будто я целиком и полностью завишу от него и никогда не решусь ему перечить. А если решусь, он оставит меня голодной, прогонит от очага или выгонит на несколько дней из дома, и я быстренько раскаюсь. Но если ему станет известно, что я могу прокормить, согреть и защитить себя сама, он меня уничтожит. В противном случае его замучают опасения, не научу ли я других родичей всему, что умею, и не откажемся ли мы разом ему повиноваться. Понимаешь теперь, почему никому нельзя рассказывать о нашей походной жизни?

— Да. Дед узнает, что мы едим личей, разводим костер и убьет нас, чтобы мы никого этому не научили.

Аина вздохнула.

— Ну, примерно так. А вообще запомни: чем меньше о тебе знают, тем в большей ты безопасности. Поэтому рассказывать о себе можно только то, о чем известно многим. Обо всем остальном лучше молчи. Обещаешь?

Хайна пообещала. И ни разу не нарушила обещания. Вот и теперь молчит, хотя понимает, что нагорн скорее всего принимает ее молчание за глупость. Или даже за грубость. Неловко Хайне, не хочет она смешного господина огорчать, но слово есть слово.

Правда, иногда приходит в голову соблазнительная мысль: а может, обещание, данное наяву, во сне недействительно? И вообще: Аина ведь говорила тогда о сгорнах. На нагорнов правило наверняка не распространяется. Годы, проведенные на Плоскогорье, были для Аины самыми счастливыми; не могла она думать, что там тоже убивают людей, не похожих на безвольную скотину. И спутник Хайны, кажется, очень добрый. Ни разу на нее не накричал, не ударил, улыбается, кормит вдосталь и вкусно. А Хайна так устала хранить свои тайны! Так хочется ей рассказать кому-нибудь об Аине, о ее смерти, о том, какой она была умной и доброй, об их жизни вдвоем… Может, ну его, слово?

Но всякий раз, когда Хайна собирается ответить пухлому господину, слова почему-то застревают у нее в горле. Ну не идут, и все! Может быть, потому, что не вполне уверена Хайна в доброте нагорна. Да, кормит, да, не кричит, да, улыбается, но иногда улыбается так странно… Словно думает о человеке, которого сильно не любит, и представляет, как сотворит с ним что-то ужасно мерзкое. А иногда нагорн начинает неразборчиво бормотать себе под нос что-то сердитое. Тогда улыбка исчезает, и лицо делается таким противным! А еще бывает, что у него на лице появляется непонятное выражение — так смотрят на любопытную, но неприятную диковину. Это случается, когда дядечка наблюдает за Хайной и думает, будто она этого не замечает.

В общем, не все так просто с этим нагорном. Хотя Хайне очень хочется верить в его доброту. Может, у нагорнов просто другие лица? Другое выражение глаз, другие улыбки? Или ее дядечка просто устал от дороги, соскучился по дому, оттого и сердится время от времени.

Чем дольше они ехали, тем сильнее склонялась Хайна к последней догадке. Конечно, устал и соскучился! В последние дни только и говорит, что о Плоскогорье. Какие там красоты, какие удобства, как все здорово устроено. Домом своим хвастается, дворцом каким-то и другими непонятными вещами, о которых Хайна и не слыхала никогда. И просыпается нагорн теперь раньше, раньше айранов запрягает, позже на ночлег останавливается — видно, не терпится ему приехать поскорее. А главное — с каждым днем все веселее становится, все разговорчивее, все реже хмурится и бормочет. И у Хайны на душе легчает: кажется, волшебник из ее сна все-таки оказался добрым.

И вот наконец дорога перестала катиться под уклон, выровнялась. Стало быть, доехали они до Плоскогорья. Тут ее спутник совсем развеселился — с утра напевает, болтает без умолку:

— Ну, еще два дня пути, а там и столица. Приедем, вбани сходим, красоту наведем — и водворец! А там устроят для нас с тобой пир горой…

Хайна половину из того, что он говорит, не понимает, но все равно смеется: приятно видеть, как радуется хороший человек.

Вот и первые домишки показались, да такие занятные! Снаружи плетеные, как корзинки, а в просветах между прутьями камни видны. Зачем нужны корзинки, если стена каменная — непонятно. И еще одна странность: почти у каждого дома сложен из камней совсем маленький домик, высотой Хайне по грудь, с круглыми стенками и без крыши. Для кого или для чего они построены?

Пока Хайна разглядывала странные сооружения, впереди на дороге показались два черных всадника на красивых гнедых скакунах. Заметив их, нагорн забеспокоился: круглое лицо нахмурилось, смешные брови сошлись к переносице.

— Быстро туда! — шепнул он девочке, поднимая стенку своего разукрашенного домика. — Прячься!

Хайна послушно нырнула внутрь, но прятаться не стала. Нашла в стенке дырочку и прилипла к ней глазом. Нагорн остановил айранов, слез с сиденья возницы и пошел всадникам навстречу. Когда те подъехали к дядечке, он уже отошел от фургона саженей на пятьдесят, так что слышать их Хайна не могла.

Кони остановились на обочине, один из всадников спешился и приблизился к спутнику Хайны. К счастью, они встали, повернувшись к повозке боком, и девочка могла наблюдать за их лицами. Лицо всадника было спокойным, может быть, чуточку насмешливым. Догадаться по нему, о чем идет разговор, было невозможно. Зато лицо спутника Хайны кричало о его чувствах. Возмущение, оскорбленное достоинство, разочарование, ярость и желание убить всадника на месте — вот сколько всего Хайна увидела на его лице.

Разговор продолжался минут двадцать. Потом ее спутник в сердцах сломал хлыст, резко повернулся и пошел к повозке. Грузно взобрался на место возницы, откинул стенку домика и объявил:

— Не будет никакой столицы и никакого дворца! Мы едем в захудалый городишко в двух верстах отсюда и останавливаемся на скотном дворе, который хозяева почему-то величают постоялым. И все по милости этой наглой дряни!

Глава 7

Убеждая повелителя, что среди вестниц и целительниц будет легко найти приемную мать для девочки-сгорнийки, Алмель немного покривила душой. Чуть-чуть, самую малость. В целом все сказанное ею — чистая правда: эти женщины действительно щедры сердцем, лишены племенных и сословных предрассудков, как правило, очень чадолюбивы, но при этом редко имеют возможность родить собственного ребенка. Все так. Но в одном отношении нагорнийские ведьмы, или ведуньи, как они сами себя называют, ничем не отличаются от остальных женщин Гор. Любую женщину, как бы страстно ни желала она стать матерью, вряд ли обрадует мысль, что у нее будет ребенок-уродец, недужный и бездарный.

Причем отсутствие Даров пугает ведуний не меньше, чем уродство и недужность. В глазах обычных нагорнов с их врожденной неспособностью к магии сгорнийские Дары — невеликая ценность. Было бы у ребенка здоровье, да голова не совсем пустая, да руки умные — уж как-нибудь он и без Даров в этой жизни местечко найдет. Много ли радости приносят эти Дары голодранцам-сгорнам? Но для целительниц и вестниц — жалкой горстки отщепенок, умудрившихся сохранить скромные колдовские навыки, Дар — это смысл существования, единственная защита и способ заработать на кусок хлеба.

И Алмель понимала это лучше кого бы то ни было. Дочь вестницы, она по злой прихоти судьбы не унаследовала материнского Дара. И хотя ее никогда не попрекали, хотя она знала, что любима, в детстве ее не покидало смутное ощущение своей неправильности. Существо достаточно чуткое, Алмель подозревала, что ее бесталанность — источник постоянного огорчения матери. Позже это подозрение подтвердилось. Когда девочке исполнилось двенадцать, у нее появилась младшая сестра. Три года спустя, когда у малышки обнаружились признаки Дара, мать изменилась до неузнаваемости: помолодела, похорошела, повеселела, распрямилась — как будто сбросила с плеч тяжелый груз, долгие годы отнимавший ее силы и пригибавший к земле.

Короче говоря, Алмель отдавала себе отчет в том, что найти дом для несчастной сироты будет непросто. Даже очень непросто, учитывая, что при отсутствии Дара у девочки необычная внешность и врожденная болезнь, которая, по убеждению сгорнов, ведет к ранней смерти. Такой букет кого угодно отпугнет. Правда, намерение владыки щедро вознаградить приемную мать несколько увеличивало шансы, но не слишком. Худородные жители Плоскогорья, и ведьмы в особенности, не очень-то доверяли щедрым посулам господ.

А главный козырь, как это ни соблазнительно, разыграть нельзя. Кармал намерен во что бы то ни стало сохранить свою безумную догадку в тайне. Да Алмель не очень-то в нее и верила. Разве можно полагаться на достоверность легенды почти полуторатысячелетней давности? Придавать такое большое значение чисто внешнему сходству девочки с героиней легенды? Тем более что сходство это довольно сомнительно. Во-первых, неизвестно, видел ли автор древней легенды Белую Деву своими глазами или ее описание — плод его буйного воображения. Во-вторых, за столько лет это описание могло претерпеть существенные искажения. И в-третьих, представление о внешности девочки Кармал получил со слов своего соглядатая, подслушавшего чужой разговор. Где уверенность, что ни соглядатай, ни собеседники не исказили действительность?

В общем, слишком много тут неоправданных допущений. Кармал в душе мальчишка, он верит во все, во что хочет верить. Например, в их с Алмель родство душ. Почему-то он свято убежден, что Алмель думает так же и хочет того же, что и он. Ему и в голову не приходит, что она заинтересовалась его замыслом просто потому, что пожалела обреченную девочку. И ей совершенно безразлично, проснется ли со временем в маленькой сгорнийке магический Дар такой силы, что Верховные лорды сгорнов в сравнении с ней покажутся скромными провинциальными знахарями.

Алмель хочет всего-навсего, чтобы несчастный ребенок окончил свои дни в тепле и уюте, зная, что ему сочувствуют, его любят, что по нему будут горевать. Именно это желание двигало ею, когда она упрашивала повелителя не селить девочку во дворце и доверить ей, Алмели, поиски приемной матери. Именно по этой причине Алмель, не зная отдыха, восемь дней рыскала сначала по столице, а потом и по другим городам и весям Плоскогорья, отметая одну кандидатуру за другой.

Из шестнадцати бездетных целительниц и девяти вестниц согласие взять хворое дитя сгорнов на воспитание дали только пятеро. И только одна ведунья, пожилая целительница Лана, согласилась безо всяких условий и оговорок — в память о погибшей приемной дочери-сгорнийке. Но Лана стара, и, хотя целительницы живут долго, Алмель сомневалась, что у женщины столь почтенного возраста хватит сил выходить и вырастить недужную восьмилетнюю девочку. Четыре же остальные ведуньи не решились дать окончательный ответ, пожелав прежде взглянуть на девочку. Алмели идея смотрин не нравилась. Как должна чувствовать себя девочка, которую возят из дома в дом, показывая хозяйкам, точно товар? Особенно если хозяйки, увидев ее, начнут сокрушенно качать головой. Нельзя допустить, чтобы дитя, и без того горько обиженное судьбой, пережило подобное унижение. С другой стороны, трудно отказать будущей приемной матери в праве заранее познакомиться с ребенком, с которым она собирается связать жизнь.

Алмель долго ломала голову над этой, казалось, неразрешимой задачей, но нашла-таки компромисс и убедила всех четырех женщин его принять. Каждая из них рассказала, какие черты в характере приемной дочери считает желательными, а какие — категорически неприемлемыми. Теперь Алмели предстояло самой увидеться с девочкой и решить, отвечает ли маленькая сирота ожиданиям кого-то из четырех ведуний.

У Алмели оставалось совсем немного времени, чтобы перехватить первого советника, пока он не въехал во Вьюдаг — первый крупный город на пути от Западных Гор к столице. (Кармал боялся, что Омри не удержится и при первой же возможности остановится вместе с девочкой в самой роскошной гостинице, которая попадется ему по дороге, после чего по городу поползут неизбежные и крайне нежелательные слухи.) Но прежде нужно было сделать еще одно важное дело: разыскать двух-трех молоденьких служанок, сравнительно недавно проданных лордом Хедригом в какой-нибудь богатый дом на Плоскогорье и расспросить их о законах и обычаях рода. Без подробных сведений такого характера разговор с девочкой мог бы и не получиться.

Поиски, переговоры с хозяевами сгорниек, усилия, затраченные на то, чтобы завоевать расположение и разговорить настороженных дикарок, заняли больше времени, чем Алмель рассчитывала. Поэтому последние два дня она и ее слуга-телохранитель (тайный агент и доверенное лицо владыки) почти не покидали седел. Загнали и себя, и коней, но все равно едва не опоздали — разноцветный купеческий шарабан уже въехал в предместье Вьюдага.