Василий Головачев

Джинн из прошлого

Глава 1

В знак «благодарности»

Очнулся Хорст уже в тюремном изоляторе.

Он долго не мог сообразить, что произошло и где он находится: кружилась голова, поташнивало. Потом вспомнился бой с Игнатом Ромашиным, удар.

— Руссише швайн! — выговорил Ульрих хрипло.

Кажется, он и тогда сказал то же самое:

— Руссише швайн! Пора кончать с этими играми! Меня ты убедил, но сможешь ли убедить его?!

Что было потом?

Кажется, появился посредник инвазеров… убил Ромашина… или не убил?!

Ульрих окончательно пришёл в себя, огляделся.

Он лежал навзничь на узком топчане в комнате с решётчатыми стенами, живо напомнившей ему камеру ганноверской тюрьмы, где он провёл двадцать пять лет ещё до появления инвазеров. Впрочем, похоже, это и в самом деле камера, только гораздо проще и хуже ганноверской. А в этом случае надо полагать, что свои обещания инвазеры не выполнили. Он не смог совладать с Ромашиным-младшим, не смог «разделать его как барана», «порезать кожу на ремни» и «набить из него чучело».

Доннерветтер! Что случилось?!

Ульрих присел на край топчана, озадаченно глянул на ноги, обутые в тяжёлые блестящие сапоги, переходящие в блестящий как металл комбинезон; двигаться было тяжело.

Leck mich am arsch! [Нецензурное выражение (нем.).] Тюремный комплект номер два! Стандартный «кокос», призванный ограничить свободу заключённого «до уровня недееспособности». Кто посмел запаковать его в эту «крокодилью кожу?! Чтоб у них на лбу… вырос!

— Эй, здесь есть кто-нибудь?

Далеко играющая музыка стихла.

В соседних камерах, ограниченных решётками с толстыми прутьями, не дрогнула ни одна пылинка. Они были пусты.

Как говорится: дас ист вайраух.

В глухой тишине, заполнявшей ряд камер, родился жёсткий, бесполый, шуршащий голос; говорили по-английски:

— Что вам нужно?

— Где я?

— Гуантанамо.

— Это что ещё за хрень?

— Спецлагерь для лиц, обвиняемых в преступлениях против человечества.

— Звучит благородно, — криво усмехнулся Ульрих. — В чём же меня обвиняют конкретно?

— В убийстве невинных людей, в нагнетании страха, дестабилизации общества, попрании законов социума и служении смертоносной идеологии, чуждой человеческой.

— А в шулерстве и нарушении прав сексуальных меньшинств меня не обвиняют?

— Нет.

— Слава богу! А то я уже испугался.

Голос остался сух и невыразителен, он, очевидно, принадлежал инку тюрьмы:

— Я перечислил основные инкриминируемые вам статьи.

— Спасибо, милый. Гуантанамо — это Европа?

— Куба.

— Ах да, вспомнил, Куба, точно. Но я слышал, что её закрыли.

— Здесь содержат только особо опасных преступников.

— Лестный отзыв. Приятно, когда тебя считают особо опасным. Надеюсь, я здесь один?

— В данный момент в тюрьме находятся шестьсот шестьдесят пять заключённых, вы шестьсот шестьдесят шестой.

Ульрих присвистнул.

— Шестьсот шестьдесят пять? И все опасны?

Голос не ответил.

— За что же их упрятали сюда? — не унимался Ульрих.

— Шестьсот два — маньяки, убивавшие людей, серийные убийцы и насильники. Остальные — извращенцы.

— Что ты имеешь в виду?

— Насилие с применением особо жестоких методов подавления воли.

— Отличная рекомендация! Меня тоже причисляют к извращенцам?

— Вы на специальном счету.

— Перечисли мои права.

Последовала пауза. Потом голос произнёс с той же размеренной сухостью и невозмутимостью:

— У вас сохраняется только одно право — на жизнь. Да и то лишь до суда.

Сердце сжала холодная лапа страха.

— До суда? Будет ещё суд?

— Завтра.

— Доннерветтер! Что же, я не могу даже поссать без вашего ведома?

С потолка камеры слетела фиолетовая электрическая змейка, ужалила Ульриха в темя.

Охнув, он грохнулся с нар на колени, оглушённый треском и болью.

— Die Nutte! [Ругательство (нем.).] Будь ты проклят!

Ещё одна огненная змейка с треском вонзилась ему в макушку.

Ульрих упал на пол, почти теряя сознание, вытянул вверх дрожащую руку.

— Понял, понял, успокойся, не буду больше! Сколько я уже нахожусь здесь?

— Семь дней.

— Не помню.

Ульрих сжал кулаки.

Он ни разу не сидел в тюрьме, подобной этой, и не знал, что она отличается от остальных как особым режимом с применением пыток при малейшем неповиновении, так и проведением опытов над заключёнными, большинство из которых заслуживало смертной казни или пожизненного заключения. Но никто из них не доживал до своего биологического старческого предела. И никого из них не выпускали отсюда условно-досрочно за примерное поведение.

«Guantanamo Bay detention camp» — лагерь для лиц, обвиняемых в особо тяжких преступлениях, появился на военно-морской базе США в заливе Гуантанамо в две тысячи втором году, то есть более четырёхсот лет назад. В январе этого года первые двадцать человек были доставлены сюда из Афганистана. Они обвинялись в участии в боевых действиях на стороне исламских экстремистов.

Затем через лагерь прошли тысячи боевиков — террористов, врагов Соединённых Штатов Америки, а также военнопленных, принимавших участие в операциях на стороне Аль-Каиды, движения Талибан и других «национально-освободительных» движений в десятках стран мира; американцы считали, что имеют полное право действовать на территориях иных государств, таких как Ирак, Югославия, Афганистан, Ливия, Сирия, Йемен, Иран, Саудовская Аравия и страны Африканского Союза, для «обеспечения собственной безопасности» и «всемирной демократии».

Тюрьму за истёкшие четыреста лет с момента образования не смогли закрыть ни ООН, ни Всемирная Ассамблея, ни Высший координационный Совет Земли. Куба отдала США базу в бессрочную аренду, и американцы извлекали из этого пользу по максимуму, помещая в тюрьму всех деятелей и лидеров, способных нанести вред стране, причём зачастую без всяких доказательств.

Да, бывали случаи, когда в тюрьме такого рода нуждались не только американцы, но и европейцы, и всё человечество в целом, порождающее время от времени суперзлодеев и маньяков. Пригодилась она и на этот раз, когда в её угрюмые казематы препроводили Ульриха Хорста, который четверть века назад пытался захватить абсолютную власть на Земле и не только не гнушался связями с ублюдками и убийцами, но также использовал для этой цели боевых роботов-«джиннов» и даже получил помощь иных — не похожих на людей — представителей вселенского разума.

Естественно, тюремщики были предупреждены о возможностях Ульриха, проявившихся после выхода из ганноверского централа. База Гуантанамо перешла на другой режим несения службы, блок С, в который был помещён Хорст, освободили от других заключённых и накрыли энергетическими завесами, связь с внешним миром была заблокирована абсолютно, и обслуживали узника лишь витсы и компьютер тюрьмы по имени Барак. Живые охранники и персонал базы к контактам с пленником допущены не были.

Он понял это не сразу, пока Барак доходчиво не сообщил ему об условиях содержания «суперзлодея». Условия были намного хуже, чем у маньяков, приговорённых к казни. Прав у него действительно не было никаких, и обо всех телодвижениях он должен был докладывать Бараку и просить разрешения даже на отправление естественных физиологических потребностей.

Первое время Ульрих бесился, получая чувствительные электрические оплеухи после попыток «качать права», потом смирился, понимая, что сил на сопротивление «образцовой американской системе правосудия» у него нет. Впору было задуматься о суициде, но он боялся боли, боялся смерти и в глубине своей чёрной души таил надежду, что ему удастся вырваться на свободу и воздать своим врагам должное. Особенно Ромашину-младшему, оказавшемуся сильнее не только самого Хорста, но и эмиссара инвазеров, по сути сбежавшего с поля боя.

Идея докричаться до инвазеров и предъявить им претензии возникла у Хорста на следующий день, когда ему сообщили о решении Всеземного Чрезвычайного Трибунала: казнить!

Сначала Ульрих не поверил сухому известию Барака.

— Что?! По какому праву?! Пусть меня судят в Европе, а не в Америке, я гражданин Великой Германии!

— Трибунал созван по запросу Всемирного Координационного Совета, — ответил инк. — Ваша вина доказана.

— Подумаешь, ликвидировал пару никчёмных стариков! За это дают всего лишь пожизненное!

— По совокупности преступлений вы заслуживаете смертной казни сорок три раза.

Ульрих фыркнул.

— Достаточно одного, чтобы лишиться головы. Кто вынес вердикт — казнить?

— Верховный судья Трибунала Накирнан Сафой.

— Африканец?

— По национальности он татарин.

— Hinterfotziger Scheisskerl! [Ругательство (нем.).] Надо было замочить всех татар! Точно, что он? Не русский, не Ромашин Игнат? Или Артём?

— Нет.

— Всё равно благодаря им! Ничего, я ещё доберусь до них! Апелляцию подать можно?

— Нет. Ни один адвокат не стал защищать вас. Апелляцию подал судебный инк, но она была сразу отклонена.

— Понятно, боятся, сволочи! На когда назначено исполнение приговора?

— На двадцать второе августа.

— А сегодня какое?

— Двадцать первое августа.

— Die Nutte! Надо fick dich selbst! [Нецензурное выражение, аналогичное «бежать отсюда» (нем.).] — Ульрих вспотел, внезапно осознавая своё положение. — Требую отсрочки приговора! Я не готов! И мне нужен… — он пожевал губами, — священник!