Василий Горъ

Джокер для Паука

Глава 1

Эшер Денор, десятник

Клок Шерсти не дремал, не жевал и не чесался. Вместо этих, горячо любимых им занятий, ходячее недоразумение, а не солдат стоял на цыпочках и с интересом смотрел через головы толпы, собравшейся на площади перед Амфитеатром. Полуразвязанный фиолетовый пояс недоумка постепенно сползал к стоптанным и заляпанным засохшей грязью сапогам, а шлем, сдвинутый на затылок, то и дело сваливался с его вихрастой головы.

— Заправься!!!

Получив удар в поясницу, деревенщина испуганно икнул, и, вместо того чтобы рефлекторно схватиться за топор, зачем-то зажмурился.

Эшер аж взвыл от возмущения: солдат, пугающийся тычка в спину, это нечто! Настоящий защитник империи!

— Ты что дергаешься, образина? — Следующий удар десятника пришелся солдату в печень, и бедолага, не имеющий привычки напрягать пресс, тут же согнулся пополам. — За оружие хвататься надо, деревенщина!

— Т-там п-проповедник!!! — с трудом вдохнув, промямлил Клок. — Т-такое г-говорит…

— К-какое? — передразнив нерадивого часового, без особого интереса спросил десятник. — Ты что, проповедников не видел? Тебя зачем к воротам поставили? Пялиться на кого попало? Или службу нести?

— С-службу н-нести… Но он т-такое г-говорит… П-про н-новый м-мир и п-пришест-твие Ос-своббодителя…

— Чего? — поморщился Эшер и прислушался.

Действительно, в гуще толпы, собравшейся на одной из самых больших площадей города, происходило что-то странное: толпа, внимающая новоявленному пророку, молчала! А ведь для того, чтобы заставить СЛУШАТЬ давно избалованных всякого рода «откровениями» горожан, надо было говорить что-то запредельно интересное.

— А ну-ка, дорогу!!! — закинув топор на плечо, рявкнул он, и, отбросив попавшего под ноги мальчишку ударом локтя, двинулся к источнику возмущения.

…Проповедник был лыс, худ, как смерть, и чем-то болен: его то и дело скручивали судороги, а из перекошенного рта капала желтая пена. Стоя на коленях в центре огромного круга, образованного любопытными горожанами, он истово рвал на себе потрепанную сутану и, глядя куда-то в только ему известную точку, вещал:

— …и усомнившись в Ангелах Смерти, вы лишили себя истинного величия! Где сейчас та мощь Империи, которая еще вчера заставляла трепетать сердца наших врагов? Где земли, в которые ваши отцы и братья принесли свет Знания и Веры? Где они сами — воины Ордена, когда-то обратившие в бегство армии самых сильных королевств Элиона? Молчите? Вам нечего сказать? Мрак! Мрак и невежество воцарилось на нашей земле, братья! Тьма!! Тьма и неверие подтачивают ваши сердца и души!! Смерть!!! Трусливая смерть под сапогами наших врагов — это все, чего вы сейчас достойны!!!

Приступ, кинувший тело проповедника в пыль, оказался очень сильным, и за время короткой паузы, потребовавшейся бедняге, чтобы перевести дух, перед мысленным взором десятника промелькнули полузабытые картины недавних военных походов. Зарева горящих городов; распростертые на земле тела захваченных при штурме пленниц; кучи золотых и серебряных украшений, ожидающих оценки и дележа сотниками и тысячниками… Империя была Великой! Была… Еще не так давно… И осознание того, что все последние месяцы он не служил, а прислуживал, больно резануло по сердцу…

— Что делать, скажете вы? — оклемавшийся проповедник встать и не пытался: упираясь в дорожную пыль скрюченными пальцами, он переводил взгляд с одного слушателя на другого, и те, на кого падал его пылающий взор, старались вжаться спиной в подпирающих сзади соседей. — Жить так, как живете вы, забывшие даже про праздники Превозношения? Стыдливо прятать глаза, проходить мимо Амфитеатра, в котором еще недавно возносили хвалу Творцу истинные Императоры? Не вспоминать про оружие ваших отцов и дедов, ржавеющее без крови ваших врагов, или все-таки ощутить близость Апокалипсиса и встать плечом к плечу с Ангелами Смерти? Кто поведет вас в новый бой, спросите вы? Так я скажу вам кто! Освободитель, чье появление возвестит о начале новой эры! Эры Возрождения Алого Топора!!!

— Господин десятник! Господин десятник!! Белая тройка!!! — зловещий шепот Клока Шерсти, донесшийся из-за спины, заставил Эшера вздрогнуть и метнуться к бьющемуся в очередном приступе проповеднику: бойцы подразделения Белых, созданного после роспуска Черной сотни, были беззаветно преданы новому Императору и могли расценить его бездействие как государственную измену. Поэтому, не дожидаясь, пока они вломятся в толпу, десятник перевернул хрипящего мужчину лицом вниз и мигом связал его запястья выхваченной из специального кармашка веревкой.

— Помоги его поднять… — перекрикивая продолжающуюся проповедь, приказал он Клоку, и тут проповедника затрясло так, что все его предыдущие судороги показались чем-то совершенно незначительным. Вместо того чтобы схватить арестованного за плечи, солдат брезгливо отскочил от него и вытер перемазанные пеной руки о свою сутану:

— Фу, что с ним такое, господин десятник? Вот и кровь изо рта потекла…

— Иди сюда, урод! — зарычач Эшер. — Плевать на кровь!!!

— И этот кончается, тварь… — отброшенный от проповедника плечом возникшего рядом Белого, десятник Денор, не удержав равновесие, упал навзничь, и, продолжая движение, перекатом встал на ноги.

— Эй, ты, солдат! Что эта тварь только что говорила? — с ненавистью глядя на бьющееся в пыли тело, зарычал один из гвардейцев Императора. — Последние слова запомнил?

— Д-да… Т-так т-точно, г-г-г-осподин т-тысяч-ч-чник!!! — заикаясь больше обычного, пробормотал Клок Шерсти. — О-он г-говорил п-п-п-п…

— Десятник!!! Он всегда так заикается? — закрыв рот трясущегося как осиновый лист монаха своей ладонью, взвыл Белый.

— Да, господин! — поправив сутану, кивнул Эшер. — Последнее, что сказал проповедник — фраза про то, что скоро грядет время… или эра Освободителя, что ли… А, нет, что грядет эра Алого Топора…

— Про праздники Превозношения рассказывал? — поморщился гвардеец.

— Так точно…

— А про то, кто будет Освободителем?

— Пожалуй что нет… Про него всего одна фраза была, господин! — вспоминая проповедь, все еще звучащую в его сердце, замотал головой десятник. — Может быть, в начале речи?

— Вряд ли… — от души пнув переставшее биться тело, Белый грязно выругался, и, повернувшись к пододвинувшейся ближе толпе, зарычал: — Всем стоять!!! Строиться в колонну по два и марш за нами… Так, а вы двое — хватайте тело и тащите его следом…

— Я на посту… — представив реакцию сотника на пропажу и часового, и начальника караула, Эшер сделал шаг в сторону Амфитеатра, но не тут-то было: старший тройки, мгновенно возникнув рядом с ним, сомкнул свои пальцы на его запястье и холодно поинтересовался:

— А я разве спросил, чем ты занимаешься? Бегом!!!

Чувствуя, как предательски задрожали колени, Эшер мигом схватил труп за щиколотки, и, дождавшись, пока Клок приподнимет туловище, обреченно поинтересовался:

— Куда нести?


…Во дворе перед зданием, в котором работали дознаватели Белой сотни, было многолюдно. Вооруженные до зубов монахи в белых рясах то и дело проносились мимо них с Клоком, спеша по одному Творцу известным делам, и при этом каждый считал своим долгом вперить пристальный взгляд в непрошеных гостей. Впрочем, этим их интерес и ограничивался — видимо потому, что кроме их двоих во дворе находилось еще четыре с лишних десятка перепуганных горожан. Как потом оказалось, свидетелей этой и других таких же проповедей.

Проявлять интерес к тому, что происходило в других частях столицы, Эшер не хотел, но трясущиеся от страха перед предстоящими допросами люди и без дополнительных расспросов тараторили не переставая. Через четверть с лишним он уже знал, что за последние десять дней в Корфе случилось как минимум три подобных инцидента. И еще два — сегодня. Каждый был похож на остальные как две капли воды: проповедовать начинал обычный с виду горожанин, причем, как утверждали очевидцы, ни с того ни с сего. Просто вдруг падал на колени, сжимался в приступе неведомой болезни, потом вставал, вперивал безумный взгляд в небо или в прохожих и начинал вести крамольные речи про будущее, в котором не должно было быть ныне правящего Императора. Зато был неведомый Освободитель и обязательно начинался новый расцвет Империи Алого Топора.

Проповедь длилась приблизительно три четверти, а к концу часа проповедник умирал, причем всегда одинаково: у него изо рта начинала идти кровь, судороги становились все сильнее и сильнее, а потом наступала агония, во время которой беднягу выворачивало наизнанку.

Все попытки Белых отсрочить наступление смерти к успеху не приводили — проповедники умирали в муках, причем вроде бы даже не осознавая того, что умирают, до самого последнего мгновения своей жизни пытаясь донести до слушателей свои откровения. И не чувствовали ни боли, ни страха перед приближающимся небытием…

Что интересно — слова бедняг действовали на всех слушателей приблизительно одинаково. Несмотря на то что рассказчики старались не афишировать свои чувства, у Эшера сложилось стойкое ощущение, что каждый из них с ностальгией вспоминал эпоху завоеваний, испытывал стыд от осознания того, что Империя превратилась в затхлое болото, и с надеждой ожидал появление этого самого Освободителя.