Поскольку увозил далеко, да еще денег предлагал, двоих мне предложили сразу. Первый не пришелся по душе — лицо не было отмечено печатью интеллекта, а дело-то с ним хотелось новое начать: чугун плавить. Поэтому, ничего конкретно не обещая, сказал, что весной приеду, тогда решим окончательно. Второй был парень пошустрей — тот сразу начал торговаться за монеты, за жилье и прочие блага жизни.

— Погоди, Николай, давай я тебя спрошу кое-что, чтоб потом у нас с тобой свары не случилось. Расскажи, какую ты глину для плинфы выбираешь и что в нее добавляешь.

— Ишь ты, хитрый какой, все тебе расскажи, — это я никому болтать не буду.

— Ты, Николай, совсем дурак или просто придуриваешься? Или я не увижу, где ты копать будешь и как замес готовишь?

— Так то совсем другое, то я уже на место приеду.

— А какая разница тебе, что тебя сразу на работу не возьмут — иль потом со двора спровадят? Ладно, Николай, хитрый ты больно, не выйдет у нас разговора, смотри самого себя не перехитри, а глину на плинфу для домницы белую берут, а чтобы не сильно жирной была, чистого речного песка добавляют.

— Погоди, казак, не торопись, языкатый он не в меру, но работник справный, лучше ты не найдешь. Да и нет у него, окромя меня, никого здесь. Сирота он, сын моей сестры покойной. У себя не оставишь, своих сынов трое, а ковалей в Чернигове в избытке, работы мало, как подрастут младшие сыны — и их отправлять в другие края придется.

— Ладно, тогда расскажи, Николай, как ты руду перед домницей готовишь?

— Дробим, сушим — и в домницу.

— А пустую породу отделить от руды не пробовали, после того как подробили?

— Возни много — в ручье промывай, потом суши, только летом и можно, проще нам все спечь, а потом отковать: быстрее выходит. Да и нет там пустой породы, просто в одном куске руды больше, в другом меньше.

— Зато угля больше тратишь — сперва пустую породу с железом спечь, потом разогревать и ковать.

— Лесов много, чего угля жалеть.

— Ладно, еще одно скажи. Сколько руды кладете и сколько угля? Какой известняк в домницу кладете и сколько?

Тут Николай засмущался:

— Дядька Тимофей завсегда домницу укладывает, никого не допускает…

При этом он мне подмигнул, так чтобы дядька не видел, намекая, что давно уже подсмотрел дядькин секрет. Паренек мне понравился — была в нем независимость и искра божья, ее видно в глазах, ее не спрячешь. Нахальный был не по годам, ну так людей без недостатков не бывает, по мне, так лучше пусть нахальный, чем трусливый.

— Ишь, как бережет дядька Тимофей семейные секреты. Не беда, сами уложим, я эти секреты тоже знаю, да и без надобности нам они, мы будем с тобой по-другому варить — если получится, все у нас секреты выспрашивать будут. Пора до дела. Сколько просишь, Тимофей, чтобы ученика своего к нам на работу отпустить?

— Вольный человек племянник мой, не за монеты его учил, родичу, сыну сестры своей покойной, помогал — ни от тебя, Николай, ни от тебя, казак, ничего мне не нужно. А с Николаем сам сговаривайся. Чего не показывал Николаю, напоследок покажу, неведомо мне, какие секреты ты знаешь, казак, но был бы ты таким хитрым, как показаться хочешь, — сам бы крицу варил, а не мастера искал.

Я поклонился дядьке Тимофею:

— Спасибо тебе за все. Приезжай к нам через три зимы — покажем тебе, что мы с Николаем воздвигнем: не домницу, а домнище высоченное на восемь-девять сажен высотой.

— Ага, давай, казак, думаешь, ты один такой хитрый? Вместо крицы одно свинское железо на дно натечет — тогда будешь делать домницу о двух сажен, как все люди.

— Умен ты, дядька Тимофей, а скажи — сколько монет ты в год выручаешь? Шестьдесят серебряков выходит?

— Сколько ни есть, все мои, а тебе какое до того дело?

— Давай так, Николай. За первый год положим тебе сорок монет. Будешь получать три серебряка в месяц и зимой и летом, а на Рождество и на Пасху еще по два сверху. Как доход какой с твоего труда пойдет, так сразу по пять серебряков в месяц получать будешь. Получится толк с задумки моей — то и по десять со временем получать станешь. Подворье тебе всем миром поставим, отработаешь. Невесту с собой вези — у нас парней много, девок мало, там не найдешь. Выезжай не позже Масленицы, пока дороги не развезло: как подсохнет — татары появятся, тогда уже до осени ждать придется. Если согласен на такой уговор, познакомлю тебя с купцом, который тебя в Киев доставит, а там к товарищу своему в обоз подсадит, что в Черкассы на базар ездит. А из Черкасс тебя уже к нам довезут, там недалече.

— Ты, казак, не гони лошадей, тут помозговать надобно, а тебе давай раз, два, бросай все и езжай.

— Ну, мозгуй, Николай, а я пока поищу мастера, что из меди мне кое-что сделать сможет. Нужен мне медный котел большой, на сотню человек готовить, но с крышкой, и трубка медная мне нужна, не знаете, кто такое у вас изготовить может?

— В следующем ряду Ивана Медника спрашивай, он мастер добрый, он тебе такое склепает из листа медного. Только торгуйся с ним, а то он любит цену заломить.

По дороге к мастеру увидел купца, который пергаментом торгует и прочими пишущими принадлежностями, купил у него тоненькую стопку пергамента и веревки специальные с круглыми дощечками, залитые воском, которыми письмо заматывать, а на дощечку печать ставить.

Сразу возник вопрос с печаткой. Найдя купцов, которые торгуют перстнями с печатками, начал рассматривать изображения. Сюжетов было много, все хищные. Не только звери, но и различные библейские сюжеты, связанные с насилием. Георгий Победоносец, бьющий змия копьем, дамочка с отрезанной головой в руках, ну и другие детские картинки. Поскольку, не разбираясь в геральдике, поставив такую печатку, можно сразу попасть на плаху, увидел абстрактную живопись на одном из перстней, которая мне сразу пришлась по душе своей древностью и символизмом.

На перстне был изображен языческий коловрат, известный в наше время как фашистская свастика. Поскольку мое появление в этом мире тоже было связано с вечным круговоротом элементов мироздания, мне захотелось носить этот символ на руке. Тем более что мне было точно известно о его отсутствии в княжеской геральдике — уж больно известен он был в мое время. Будь он на гербе известной личности, такую подробность обязательно бы упомянули историки. Прикинув, что хочу купить, начал яростно торговаться за крупный перстень с изображением то ли рыси, то ли леопарда.

— Я тебе по весу кольца золотыми монетами даю, ты что, не знаешь, что монеты завсегда дороже золота по весу? Бери монеты, пока даю, таких перстней везде полно, в другом городе на базаре куплю.

— Не нужны мне твои византийские монеты, казак, дрянное это золото, ты мне талеры давай, у нас талеры в ходу.

— Вот когда с ляхами или тевтонами воевать будем, тогда у меня талеры в кошеле появятся, а с крымчаков пока только византийские монеты содрать можно. Не хочешь — как хочешь, но больше, чем по весу, монетами не дам. Если нет у тебя перстня за мою цену, значит, у другого найдется.

— Погоди, казак, вот этот перстень хочешь? За него по весу твоими монетами возьму, но так, чтобы перевесили, согласен?

— Зачем мне твой перстень языческий? И что это на нем намалевано — то ли крест, то ли паук? Побойся Бога, носить такое на руке — меня засмеют все.

— Ну и что, скажешь, род твой древний, кольцо фамильное, сотни лет передается от отца к сыну, а глянь, какой видный перстень, где ты такой найдешь? Покупай, казак, вдова оставила продать, соседка моя, я бы дороже за него просил.

— Ладно, ставь весы — раз такое дело, возьму перстень, он вроде добре на пальце сидит.

Отвалив за печатку четыре золотые монеты, пока весы не склонились на мою сторону, пошел дальше искать Ивана Медника. Найдя вышеупомянутого мастера, попытался объяснить, чего мне от него нужно:

— Нужен мне казан медный десятиведерный, крышка, чтобы плотно к нему прилегала. Крышка не плоская должна быть, а как купол. И шишак в середине крышки, в самом верху, как кулак, но пустой внутри. И еще мне трубка медная нужна, чтобы дырка в ней была, как мой палец, аршин десять длиной, и скрутить ее нужно кольцами, два аршина трубки в одно кольцо. Так, чтобы вышло четыре кольца, а последних — два аршина прямой. Понял, о чем я толкую?

— Да чего тут не понять. Казан десятиведерный с крышкой как купол, трубы медной десять аршин.

— Сколько монет хочешь за работу такую и когда готово будет?

— Дорогой казан ты хочешь, казак, и трубы медной десять аршин, готовь двести монет за это все.

— Вот ты говоришь, Иван, что понял все, а я гляжу, что не понял.

— А чего я не понял?

— Не надо мне казан и крышку золотом сверху крыть, пусть медные остаются, а то, я погляжу, ты посчитал, что золотить мне казан будешь, — побойся Бога, не каждую церковь золотят. За двести монет доспех знатный купить можно, а тут простой казан. Посчитай без позолоты, я думаю, не больше чем восемьдесят монет насчитаешь.

— Какие восемьдесят, казак, ты знаешь, сколько медь стоит? Я что, со своего кошеля докладывать буду? Нет, самое малое — это все тебе в сто восемьдесят монет обойдется.

— Как-то ты мудрено считаешь, Иван Михайлович. Пуд меди стоит сорок монет, пуда тебе хватит и на казан, и на трубу, ну и сорок монет за работу. Это даже много: коваль за год сорок монет зарабатывает. Никак больше восьмидесяти не выходит.

— Где ты видел пуд меди по сорок монет? Привези, я у тебя куплю, — а у нас пуд меди меньше чем за пятьдесят серебряков не найдешь. Пуда мало на эту работу, два пуда нужно, ты посчитай, сколько в отход пойдет, меньше чем сто пятьдесят монет никак не выйдет.

— Ладно, уговорил. Добавлю тебе десять монет. Девяносто за все — и по рукам, а про отход ты дурачков поищи рассказывать. Какой отход с меди? Не морочь голову ни себе, ни людям, а то поеду в другой город медника искать.

— Кто тебя считать учил? Два пуда меди — уже сто монет, ну и мне за работу тридцать, вот и считай.

— Теперь слушай меня, Иван Медник. Вон видишь, купец от тебя за двадцать шагов торгует, черный с бородой, его Иосиф зовут. Вот он тебе медь по сорок монет продаст. Полтора пуда — это даже много для этой работы, итого шестьдесят и тебе сорок. Это мое последнее слово, нет — значит, другого мастера искать буду. От тебя только одно слово хочу слышать — либо да, либо нет, остальное пусть другие слушают. Скажи свое слово.

— Ну, если Йоска по сорок продаст, хоть двадцать монет на работу остается. Понравился ты мне, казак, для другого бы не взялся, — давай за сто монет.

— Когда готово будет?

— Тут удача тебе подвернулась, казак: казан у меня готовый уже есть, осталось крышку к нему изготовить и трубу, так что за две недели все готово будет.

— Опять ты все напутал, мастер. Это тебе удача подвернулась. Сколько ты этот казан продать не мог, а порезать на куски и другое что сделать — жалко было? Эх, знал бы наперед, больше девяноста монет не дал бы.

— Жадный ты, казак. Нельзя так. Знаешь ведь завет Божий: что отдал — то твое. С легким сердцем нужно монету отдавать.

— Вот-вот. Это ты себе каждый раз повторяй, когда на базар идешь. Вот тебе пятьдесят монет задатку. Через две недели найдет тебя купец Марьян из Киева, отдаст пятьдесят монет и все заберет. Чернявый он, лет сорок ему, шрам рваный на левой щеке.

— Не сумлевайся, казак, все готово будет.

— А ты мне скажи еще одно, Иван Медник. Нужен нам мастер, что медь и бронзу лить умеет. Колоколов нам не хватает на церквях. А большой колокол на месте лить нужно. Вот и ищем, кто бы сгодился к нам на работу поехать, хоть на три зимы — вылить все, что нужно, нам мастера обучить. Мы бы монет отсыпали немало за работу такую.

— Хорошие литейные мастера — это только монахи в монастырях. Лучше ты никого не найдешь.

— Поговорил бы ты, Иван Михайлович, с настоятелем. Может, отпустит кого к нам на время. Уж мы бы монастырю отдарились за доброту такую. Дело то для веры христианской нужное: негоже церкви без колоколов стоять. Да и другая работа по литью имеется. Замолви словечко, Иван Михайлович, вижу, вхож ты к ним, мы за добро добром ответим, не сумлевайся. Да и не к спеху оно. На следующую зиму мастер нам нужен, есть время собраться и все сготовить. Если что узнаешь — передай купцом весточку казаку Богдану Шульге. Так меня прозывают.

— Верно, казак. Знаю я настоятеля, часто они через меня медь и олово закупают. Но тут уж как получится, сам понимаешь, не в моей то воле. Но весточку передам, даже если не отпустит настоятель никого к тебе, чтобы ты в других местах искал.

— Спаси Бог тебя, мастер Иван, будем ждать.

Доставил купцу Марьяну свой груженный крицей и подарками воз, монеты на казан с трубкой медной, на дорогу. Объяснил, где через две недели он должен казан медный забрать и у кого, пошел обратно к ковалям, прихватив с собой лишь пергамент с завязками, который спрятал в специальный мешочек, полученный от купца. Надо быстро научиться бумагу делать, а то на этой коже не напишешься, больно дорого выходит.

— Ну, что надумал, Николай? Едешь в наши края? У нас потеплей будет, чем у вас, мерзнуть точно не будешь.

— Я бы поехал, казак, сколько можно у дядьки на плечах сидеть, да только монеты на дорогу нужны, а у меня нет.

— За то не думай. Сам поедешь или с женой?

— Сам пока. Не пустит ее никто со мной — нет у меня ничего, — да и сама не захочет. Вот приживусь на новом месте — тогда заберу.

— Послушай меня, Николай. Я, может, и моложе тебя, но таких, как ты, уже перевидал много. Никто пока невесту свою за собой забрать не смог. Как поедет домой свататься, а она давно уже замужем за другим. Поэтому скажу тебе так. Любишь девку — не слушай ее, в таких делах девка не советчик, мешок на голову — и в церковь. А потом вдвоем к купцу в обоз — и к нам езжайте. Не пропадете, мы, когда ехали пять лет назад, четверо нас уже у мамки было, все малые, а ничего, никто не пропал. Так что думай добре, парубок, а делай, как я советую. Вот тебе десять монет на дорогу — то тебе отрабатывать не надо, считай, что это мой подарок тебе на свадьбу. А вот девять монет тебе наперед, за первых три месяца весенних. На Пасху еще две монеты получишь. Как в Черкассы доедете, ищите казака Богдана Шульгу, что под рукой Иллара Крученого ходит, там вам каждый подсобит дальше добраться, аль весточку мне передаст. А если загодя весточку купцом передадите, то сам в Черкассах встречу. Пойдем, я тебе купца Марьяна покажу, он вас довезет и в Киеве пересадит. А пока скажи мне, Тимофей Иванович, только правду скажи: где мастер есть, что пилы знатные кует и точит? Нужны мне пилы лучковые, чтобы бревна на доски пилить, много нужно и самых лучших.

— И у нас мастера есть, но все хвалят пилы из Бобруйска. Есть там мастер знатный — то ли у немца учился, то ли у варяга, то мне не ведомо. Но знаю, что пилы его по всей Руси купцы возят. Вон того купца видишь, рыжий такой, мордатый? У него спроси: он часто в Бобруйск ездит.

Взяв с собой Николая, чтобы познакомить с купцом Марьяном, подошли мы к рыжему купцу.

— А сказали нам добрые люди, мил человек, что возишь ты пилы из Бобруйска и мастера знаешь, что их кует. Еду я на днях в Бобруйск, хочу пил лучковых десяток купить к себе в село, плотник наш просил. Нечем ему бревна на доски распиливать. Подскажи — где мастера того искать, сколько монет мне нужно?

— Мастера Макара Терентьевича тебе каждый покажет, когда заедешь в кузнечную слободу. Она небольшая, пять-шесть кузен стоит. На базар он в субботу выходит, если есть с чем. А монет — тут как сторгуешься, но меньше чем две монеты за полотно не выйдет. Так и рассчитывай.

— Две монеты? Да за две монеты кинжал в ножнах купить можно.

— Так не хочешь, казак, — не покупай. Вон пойди кузнечным рядом — там тебе за две монеты и четыре лучковых пилы продадут. Только я вместо тех четырех одну Макарову пилу беру и с прибытком продаю. Было у меня их два десятка, а уже нет, даже показать тебе нечего.

— Да твой Макар, поди, богаче князя будет.

— Молодой ты еще, казачок, не держи обиды, но мелешь дурницы своим языком. Чтобы быть богаче князя, нужно сначала князем стать, а ты иль я богаче князя не будем — хоть возом серебро вози. Потому как князь когда захочет, тогда твое серебро и заберет. Понял?

— Понял. А чего Макар в таком маленьком городке сидит, не едет в Гродно, к примеру?

— А того, что в Бобруйске князя нету, казак, а в Гродно есть.

— Умен ты, купец, спаси Бог тебя за совет и за науку.

— И вам поздорову быть, красны молодцы, если что, подходите еще.

Познакомил Николая с купцом Марьяном, договорившись с ним, что отвезет Николая с женой или самого, это уже как Богу будет угодно, в Киев и пересадит на обоз в Черкассы. Хотел еще попросить его — сможет ли он для меня закупить в Киеве и отправить в Черкассы сто мешков зерна, сорок мешков ячменя, двадцать мешков овса и когда это все случится. Но прикинул нашу поездку по срокам и понял, что, скорее всего, мы приедем в Киев либо так, как и он, либо раньше него.

Пока он все продаст, пока обратно доберется, так что смысла оставлять ему монеты на зерно не было — может так случиться, что еще и ждать его буду, пока он мой воз с крицей и прочими подарками в Киев пригонит. Попрощавшись с ним и с Николаем, пошел обратно к нашему стенду торговать остатками.

Настроение было мрачное. Целый день сегодня контролировал свое поведение и реакции. Но малейшая расслабленность после того, как казалось, что все вопросы решил, — и у меня с уст срывается совершенно глупый вопрос. Причем, как ни перетряхивал свое сознание, истоков этого вопроса найти не удалось. Вырвался как черт с табакерки. Единственное внятное подозрение касалось Богдана. Это, конечно, не его вопрос — Богдан стеснялся разговаривать с малознакомыми взрослыми, а уж вопросы им задавать и подавно.

Но это его игры с моим сознанием продолжаются. Надо, когда будет свободное время, попытаться пообщаться с ним по этому вопросу. Когда я бдителен, любые эмоциональные порывы и связанные с ними мысли проходят через сито контроля и отсеиваются, но малейшее послабление — и какие-то подростковые эмоции и мысли вырываются на свободу. И еще обратил внимание, девки молодые на меня глазками стреляют, но стоит им мне в глаза взглянуть — так сразу улыбаться перестают, в лице меняются, как будто страшилище какое увидали.

— Давид, а что это тебе все девки улыбаются, глазки строят, а от меня воротятся, будто черта увидали?

— Хмурый ты больно, Богдан, нелюдимый. Девки любят, чтоб ты им улыбался приветливо, слово ласковое сказал.

— Ладно, будем улыбаться.

— И смотришь ты, Богдан, словно не девка перед тобой стоит, а пустое место.

— Да понял я, понял. Буду ласково смотреть.

— Ничего ты не понял, — в сердцах промолвил Давид: у него явно что-то наболело, и он жаждал со мной этим поделиться. — Ты на всех так смотришь. Какой день мы с тобой рядом, я на тебя гляжу и вижу. Как мужик перед тобой новый появится, ты первым делом так на него глянешь, как будто мыслишь — как его прибить сподручней будет. А потом он для тебя уже пустое место. Бабы — они биться не могут, так ты сразу на них как на пустое место смотришь. Только на нас — на меня, на Ивана, Сулима — как на людей глядишь. Остальные для тебя не пойми что — и не комар, и не люд.