Ирина лихорадочно вспоминала сцену в фойе отеля.

— На гида. Но ведь гид видела меня полтора раза.

— Этого хватило, тем более, что у нее были все сведения о вас. Она отлично знала, по какому потрясающему прекрасному делу вы были в Лондоне. Вы были победительницей, Ирина. А это особенное состояние.

— Из разряда «победителей не судят»? — Ирина усмехнулась.

— Мне больше нравится переиначенная фраза — победители не судят, — заметил он.

Она посмотрела ему в лицо.

— Андрей, я не хочу играть втемную. Я хочу знать все.

Он поудобнее устроился в мягком кресле, накрытом оранжевым пледом, и посмотрел ей в глаза. Они были настороженные, зеленовато-серые. Красиво вырезанные ноздри маленького носа трепетали. Губы были плотно сжаты.

— Вы узнаете. Все. Даже больше того, что на самом деле хотите узнать, — добавил он низким вибрирующим голосом, а сам уставился на статуэтку на комоде. — «Лучшей актрисе». Я думаю, это про вас. Вы играете свою роль не меньше, чем на «Оскара». Слушайте, у вас как-то очень вкусно пахнет.

— Вытяжка плохо работает, — бросила Ирина.

— Но вы ведь не станете говорить, что этот запах идет не из вашей кухни? По-моему, вы здорово готовите.

— Набиваетесь на ужин?

— Да, на очень, очень поздний ужин.

Она встала и махнула рукой.

— Пойдемте.

Она положила фасоль на тарелку и подумала: все идет так, как она и предполагала. Разве не для него, на самом-то деле, она готовила еду ближе к ночи?

Ирина смотрела, как он ест, и, надо сказать, ей это нравилось. Аккуратно, не жадно, хотя было видно, что он на самом деле проголодался. Она терпеть не могла мужчин, которые, подцепив на вилку слишком много, теряют еду на пути ко рту, или крошат хлеб на скатерть. Андрей ел неправдоподобно идеально для мужчины, именно так она учила держаться за столом Петрушу. Что ж, она преуспела и в этом, с удовольствием похвалила она себя.

7

— Теперь, Ирина, вы все поняли? — Он закончил свой рассказ, а она молчала, глядя в окно машины. Они уже выехали за город, впереди темнела дорога, слабо виднелась обочина, никакого света в домах.

Вот уж точно, никогда не знаешь, во что вляпаешься. Могла ли она подумать, что станет невольной участницей расследования? Причем на самом ответственном участке? Более того, явится причиной проблем и очень больших, в тот самый миг, когда труба уже возле самых губ и остается лишь подуть в нее, чтобы сыграть победу! Трудно выстроенная схема подвела, но разве дело в ее доверчивости? Только ли в ее доверчивости?

— Послушайте, Андрей, я все никак не могу понять одного: почему вы приехали так поздно? Почему он перехватил меня? Если и вы получили от Ольги сигнал?

Андрей тяжело вздохнул.

— Я даже приготовил картонку, на которой очень красиво, поверьте, написал вашу фамилию. — Он покачал головой. — Все мы не без недостатков. — Он усмехнулся. — Я мог бы сейчас не говорить вам правду, но скажу: я опоздал. Банально, примитивно. Но опоздал.

Она кивнула.

— Спасибо за искренность.

— Может быть, окажись на вашем месте кто-то другой, я бы не признался.

— А… в чем дело?

— Вы хотите узнать, чем отличаетесь от других?

— Да, хочу.

— Вы сами прекрасно это знаете.

— Нет, не знаю.

— А вы подумайте.

— Вероятно, тем, что я совершенно посторонний в деле человек, и было бы нечестно с вашей стороны…

— Стоп. Не надо морали. Ее нет в этом деле. С позиций морали здесь все неправильно. Даже вы вовлеклись во что? В обман. В самый натуральный банальный обман.

— То есть?

— Как? Вы на самом деле полагаете, что не участвовали в обмане? А кто, не моргнув глазом, ответил таможеннику в Хитроу, что не везет ничего чужого? Что все вещи принадлежат вам и только вам?

— Но ведь это…

— Формальность? Это вы хотите сказать?

— Я везла, между прочим, старые кроссовки Петруши, формально и они не мои. Так что и диски могли быть моими. Я могла их купить…

— Конечно. Но, как вы правильно угадали, там было то, что вы никак не могли бы назвать своим… И уж точно не захотели бы.

— Но зачем же меня так?..

— Подставлять? — Он вздохнул. — Вся жизнь — это риск, Ирина. Я думаю, вы уже это поняли. Иначе сидели бы за печкой и не высовывались. А интересная и обеспеченная жизнь — ежеминутный риск. Понимаете, чтобы выйти на тех, кто это переправляет, Ольга в Лондоне очень хорошо сделала свое дело.

— Она работает на вас?

— Надеюсь.

— Но вы не уверены? Такая милая девушка.

— В этих делах много милых, образованных, интеллигентных. Потому бизнес и процветает.

— А вы… вы что же, санитар леса?

— В какой-то мере. Я помогаю проводить журналистские расследования.

Ирина молчала.

Понемногу в голове выстраивалась цепочка. Ольга выудила порнодиски, послала с ней неопровержимые улики, которые должны были попасть к Андрею, а от него — дальше. Но они попали к тому, кто получал обычно такие диски как товар… Этот товар тоже пойдет дальше, он будет продан по своим каналам.

— Но кто вы? Детектив? Частный сыщик? Или вы с Лубянки?

— Ни то, ни другое, ни третье. Я вольный стрелок, который занимается тем, что ему интересно.

— Могли бы и не проспать, — буркнула она, откидываясь на спинку кресла. — Слушайте, а если бы вы, допустим, приехали вовремя, то встали бы рядом с тем типом и тоже держали табличку с моей фамилией? Потом бы начались гонки?

— А вот про это я вам уже не скажу. — Он твердо стиснул губы, по его лицу Ирина поняла, что этот ответ окончательный.

— Андрей, но ведь все это означает, что кто-то следит за вами, влезает в ваш компьютер, перехватывает информацию?

— Да. Мы все следим друг за другом и влезаем в чужие компьютеры.

— В таком случае, вам должен быть известен круг заинтересованных лиц.

— Он нам известен. Иногда мы продаем друг другу информацию, чтобы той и другой стороне жить долго и счастливо.

— Какая сложная игра… — В голосе Ирины послышалась насмешка.

Андрей сам не знал, что бы хотел от нее услышать, но эта ехидная реплика завела его.

— А ваша жизнь — не игра?

— Кажется, вы сейчас споете популярную арию из популярной оперы. Не стоит. — Она потянулась и положила ладонь на его руку.

От неожиданности он едва не отдернул ее, но, посмотрев на белую узкую кисть, обмяк.

— А ужин был потрясающий. В фасоли столько перца… — Он причмокнул и покачал головой. — Не знаю, больше, чем в самом поваре, или меньше. Может ровно столько.

Сперва Ирина опешила, а потом расхохоталась.

— Вы оригинал, Андрей Малышев.

— В какой-то мере. Знаете, еще мне очень понравилась ваша посуда.

— Что? Вам понравились мои кастрюльки? — В ее голосе было такое откровенное ехидство, что Андрей отчаянно затряс головой.

— Нет, я не про кастрюльки. Они не входят в круг моих интересов. Я про ваш фарфор.

Она молча уставилась на него, в темном салоне машины вырисовывался профиль, удивительно правильный, форма головы идеальная, придорожные фонари выхватывали абрис плеч. Она почувствовала тяжесть в животе, какой не ощущала давно.

— Вы… разбираетесь в фарфоре? — проговорила она.

— В некотором роде. Я покажу вам кое-что. На днях.

— Вы говорите так, будто на этой ночной поездке наши дела не заканчиваются?

— Да что вы, все только начинается… — весело бросил Малышев. И хрипло засмеялся.

Она хотела сказать, причем вложить в приготовленную фразу как можно больше злости: «Я так не думаю». Но сказала совсем другое:

— Так что же, мне теперь не спать ночами?

— Да. До конца жизни. Я вам этого не позволю.

Она похолодела, потом сердце дернулось и погнало кровь в бешеном темпе. Щеки покрылись румянцем. Она расслышала тайный смысл полушутливой фразы. Да, она точно, совершенно точно поняла ее. Ее смысл понравился ей, но она ни за что ему в этом не признается. Она пропустит эту коварную возбуждающую фразу мимо ушей, сделает вид, будто ничего, ну совершенно ни-че-го не поняла. Даже намека.

Она молчала и смотрела на приближающиеся огни аэропорта.

Андрей подрулил к стоянке, шлагбаум поднялся, охранник отступил на шаг, машина въехала на свободное место.

— Пошли, — скомандовал он, и Ирина вышла из машины.

Ночь была прохладная, но не холодная, почти такая же, как и ночь ее прилета. Ирина была одета в теплую куртку с капюшоном и брюки, но чувствовала леденящий озноб во всем теле. Предощущение чего-то необычного сковывало суставы, заставляло напрягаться мышцы, они с трудом подчинялись ей.

В зале прилетов народу было мало, все ждали только один рейс из Лондона.

— Ну, смотрите как следует, — призвал ее Андрей.

Ирина медленно огляделась, она силилась узнать того высокого мужчину, очень надеясь, что если не вспомнит, то почувствует его. Ее он не узнает ее ни за что в этой женщине, упакованной в темно-серую нейлоновую куртку, неприметного мышастого цвета. Потому что тогда перед ним возникла счастливая, яркая, в прекрасном дорожном костюме молодая женщина.

— Никого похожего, — пробормотала Ирина.

— Смотрите внимательней.

Его не было, это стало ясно, когда встречающие один за другим отлавливали вожделенных пассажиров, из-за которых ночь оказалась разбитой вдребезги.

А разве удивительно, что его нет? — пожимала плечами Ирина. Никто никому ничего больше не посылал.

— Слушайте, — сказала она. — Но ведь можно было бы послать еще что-то из Лондона и подловить его.

Он вздохнул.

— Мало читаете детективов.

— Почти не читаю.

— Это и видно. У них много курьеров. Причем разовых.

— Тогда зачем вы меня сюда привезли?

— На всякий случай.

— Надеюсь, вы убедились в бессмысленности этого поступка?

— Нет. Напротив, завтра мы снова проведем ночь вместе.

— Не надейтесь, — как можно решительнее отказалась Ирина, сбрасывая с головы капюшон. — Иначе я стану черт знает на кого похожа, — сама от себя не ожидая, добавила она.

— Вы станете еще красивей, Ирина, — прошептал он и указательным пальцем провел по тыльной стороне ее руки, пытаясь проскользнуть поглубже под рукав куртки.

От его прикосновения ей стало нестерпимо жарко, она дернула молнию куртки и убрала руку, делая вид, что не заметила провокационной ласки.

— А теперь, может быть, мы поедем? — Она повернула к нему деланно-бесстрастное лицо и сощурила глаза. Ее взгляд наткнулся на его, светящийся, как у кошки в темноте, — свет лампы падал косо и зажигал радужку.

— К вам? Ко мне? — Он секунду помолчал, потом пожал плечами. — Впрочем, куда скажете вас отвезти, туда и отвезу.

Она стиснула зубы, а руки, не вынимая из глубоких карманов, сцепила перед собой, чтобы унять дрожь, которая охватила все тело.

— Вы отвезете меня ко мне. А потом можете катиться ко всем чертям!

Андрей кивнул.

— Как скажете, Ирина.

Она смутилась, ведь этот внутренний взрыв был направлен на себя, не на него, на реакцию своего тела, которое готово было завопить каждой клеточкой: «Я поеду куда угодно! Только с тобой!»

— Вы чрезмерно серьезны, Ирина Свиридова. — Андрей наклонил голову и пошел к выходу. Она шла за ним, прикусив нижнюю губу, которая вдруг задрожала.

Они уселись в машину, он резко тронул «девятку» с места, Ирина отвернулась к окну и, чтобы успокоиться, попыталась считать фонари на столбах.

Обратный путь они провели в молчании, он высадил ее у подъезда, подождал, когда в ее окне загорится свет, и уехал. Он не сказал ей даже про завтра, полагая, что они уже обо всем договорились. Разве нет?

* * *

Ну что ж, надо признаться самому себе, размышлял Андрей Малышев, эта женщина сбила его с ног, как выражаются американцы. Да так лихо, что он готов таскаться каждый вечер в аэропорт, если не придумает что-нибудь более надежное, чтобы видеться с ней.

Он улыбнулся. Вот уж точно, никогда не поймешь — где найдешь, где потеряешь.

Конечно, так или иначе, с перехваченным пакетом все утрясется, работа идет. Ольга в Лондоне крепко держит дела, молодец, кто бы мог подумать, что молоденькая редакционная секретарша окажется таким способным «резидентом»?

Полусамодеятельная детективщина не приносила слишком много «зелени», если выражаться слогом Рыжего. Но кормила бесперебойно. Более того, она позволяла заниматься любимым делом — что всегда недешево. Как бы он жил без фарфора? Ну жил бы, да, куда деваться. Только скучно.

Надо показать магазин Ирине. Ей бы точно там понравилось. Он не успел рассмотреть ее жилье, но то, что увидел на кухне, ему пришлось по душе. Вкус во всем, каждая мелочь не случайна. Зацепился взгляд за что-то в одном углу — смело тяни ниточку дальше, наверняка найдешь объяснение. Вопрос: почему ручки на кухонных шкафчиках из фарфора с розочками? Ответ: потому что на столешнице керамический поднос, расписанный точно такими. А если начнешь с него весь осмотр, с этого подноса, то все равно наткнешься на ручки с такими же розочками. Это было то, что он ценил больше всего на свете, — гармония и стиль.

А если завтра взять и заехать к ней на работу, посадить в машину и, ничего не объясняя, повезти на бульвар? Пусть-ка не в него одного целят свои стрелы толстопузые ангелочки, обитающие под крышей его магазина.

Он громко хмыкнул. Хорошая мысль. По крайней мере, перед своими коллегами Ирина не станет упираться и отказываться. Но если и станет, то будет еще интереснее — он ее просто выкрадет.

Андрей вдавил педаль газа в пол и понесся по Дмитровскому шоссе, на которое наползал рассвет. Северный луч города, поймав отблески зари, похоже, рассчитывал еще на один солнечный день осени.

* * *

Ирина заснула сном младенца, хотя думала, что не сомкнет глаз до утра. Ночная поездка в аэропорт, как ни странно, подействовала на нее успокаивающе — она вдруг почувствовала, что если опасность и угрожает ей, то совсем не та, о которой она думала.

Нет, это не криминальная опасность, улыбнулась она, закрывая глаза и гася желтый ночничок, похожий на подсолнух — подарок одного студента, выучившего в конце концов русский язык.

То был канадец с украинскими корнями, вышедший на их фирму по объявлению, которое они дали в русскоязычной газете, выходящей в Торонто. Он был настоящий хохол, не утративший даже в четвертом поколении своих замашек и пристрастий, он говорил на удивительной смеси русского, украинского и английского: «Моя спунка лежала на тэйбле, а мати вошла да как гаркнет!..»

— Итак, Богдан, ты хотел сказать: моя ложка лежала на столе, а мама вошла в комнату и как крикнет!

— Ну да! — изумился он. — Ого, как я складно гуторю!

Она беспомощно опустила руки, но это длилось недолго. Она научила его главному: отличать русский, украинский и английский друг от друга в своей речи. Уже хорошо, хвалила она себя поначалу.

А потом, когда это произошло, в голове ученика словно что-то щелкнуло, и его спокойно можно было зачислить в ораторы — природный артистизм и самоуверенность многих поколений, сумевших освоить новые земли, при этом не только не пропасть, но и преуспеть, позволили ему довести русский язык до совершенства. Он-то и подарил ей этот ночничок.

Никаких снов, ни простых, ни вещих, в эту ночь она не видела.

8

Очередной ночной выезд тоже ничего нового не принес, если иметь в виду главную цель, которую, казалось, преследовали оба — и Андрей, и Ирина.

Снова среди встречающих Ирина не узнала того, кому она вручила пакет. Надо отдать должное — Андрей не приставал к ней с расспросами: ну хоть что-то не вспомнила ли она?

На самом деле его интересовало другое. Впрочем, ее тоже.

— Ирина, а кроме лобио вы умеете еще что-то готовить? — спросил он, усаживаясь за руль, когда они собрались отъехать от аэропортовской стоянки.

От неожиданности она замерла и выпустила из рук хвостик ремня безопасности.

— Да, конечно, — просто ответила она. — А в чем дело?

— Вы не догадываетесь? — он шумно вздохнул, потом нарочито громко проглотил слюну и погладил себя по животу. — Вы все еще не догадываетесь? Да?

Она с трудом удержалась от улыбки и вполне серьезно сказала:

— Если вы умираете с голода, я могу посидеть в машине, а вы пойдите и купите себе бутерброд.

— А если он будет несвежий, и я отравлюсь? Тогда как вы доберетесь до дома в такой час?

— Какой вы заботливый. Если бы вы на самом деле были заботливым человеком и беспокоились не только о собственных интересах, вы бы перестали таскать меня ночами в Шереметьево.

— Но вы ведь соглашаетесь? Разве я вас силой сажаю в машину? А это уже что-то. Это наводит на мысль, что и у вас есть какой-то личный интерес в этих ночных поездках. Я не прав?

Она чуть не задохнулась от возмущения. Какая наглость!

— Да катитесь вы ко всем чертям! — Она толкнула дверцу машины, собираясь выйти из нее немедленно, чтобы никогда в жизни не видеть больше этого наглого мужика. Но нога запуталась в болтавшемся ремне безопасности, и Ирина едва не вывалилась на асфальт, как мешок, набитый сеном.

— Да стойте вы, глупая женщина! — услышала она голос, в котором была самая настоящая тревога, и почувствовала, как его руки вцепились ей в плечи. — Это же старая конструкция ремня! Он не автоматический! Вы сейчас бы из-за своей фанаберии переломали себе ноги.

Она подчинилась его рукам, которые вдавили ее в кресло.

— Вот тогда бы вы меня содержали всю жизнь.

Он тихо засмеялся.

— Я готов. Считайте, мы договорились.

В его голосе было нечто, что заставило Ирину похолодеть, потом ее бросило в жар. Конечно, она могла и дальше вести игру с ним. Делать вид, что ничего не понимает — ни намеков, ни взглядов. Даже того, что он возит ее ночами сюда совсем не ради дела. Ей ведь не восемнадцать лет. И ему тоже. Ему сорок, она подсчитала. Плюс-минус год-два. У него были женщины, много. Наверняка, и сейчас есть, может быть, даже жена. И дети? Когда мужчине сорок, их может быть много рассеяно по городам и весям. Ну и что? Ей-то от этого всего — что?

— Хорошо, — выдохнула Ирина. — Чтобы не подорвать ваше здоровье, я приглашаю вас на ночной обед. Или на предрассветный ужин. Как сказать точнее? — Она посмотрела на него, увидела его глаза, которые улыбались, улыбка была на удивление растерянная. Она удивила его, несомненно. Он хотел этого, но не ожидал, что она не станет продолжать игру, которая все равно приведет их туда, куда они стремились с самого начала. С первого взгляда. С первого сказанного, пусть даже колючего слова.

Андрей подался вперед. Он наклонился к ней, она сидела не двигаясь, ждала, затаившись, словно большая кошка, приготовившаяся свернуться в клубочек.

Она почувствовала его дыхание на лбу, челка зашевелилась, потом ее щеки ощутили тепло, а нос учуял запах его лосьона после бритья. Острый, свежий, с ароматом грейпфрута.

Его губы были сухими и горячими. Казалось, они лопнут от сухости. И чтобы этого не произошло, на помощь поспешил язык. Огненный кончик его языка ввинтился между ее губами, надавил, ее губы раздвинулись, и язык его уперся в барьер сжатых зубов. Он застонал, требуя впустить его, он хотел узнать — как там нежно, влажно, мягко.

Сердце Ирины забилось в панике. Она целовалась с мужчинами, но поцелуи воспринимала как что-то дежурное, полагая, что не это главное, главное — после, в постели… Но этот поцелуй грозил перевернуть ее всю. Вывернуть наизнанку. Уже сейчас ее тело требовало большего, оно толкало ее к нему, ему навстречу, требовало содрать с него эту воловью кожу куртки, добраться до другой, его собственной. Такой же горячей, как его губы. Той, которая потом станет влажной, как его язык.