Алтаец поднял ружье и выстрелил. Пуля разорвала медведю живот, зверь пошел на стрелка. Алексей сорвал с плеча ружье, но так же быстро опустил. У него дробовик. Что такое дробь против разъяренного зверя?

Его алтаец прыгнул в кусты, медведь ринулся следом. Но проводник оказался на редкость предусмотрительный. Только потом Алексей узнал, что он держал во рту запасную пулю. Не раздумывая, насыпал пороха в ствол и опустил туда пулю. Пока забивал пистон, медведь подошел вплотную. Он выстрелил, пуля попала зверю в ухо. Медведь рухнул.

— О-ох! — Он отпрянул от зверя. — Зачем ты вышел на мою тропу? Ты медведь Мун-Со. Ты убежал от нее, когда она собралась тебя подоить? — Он пятился от остывающей туши.

Алексей слушал его бормотание и не понимал, о чем он.

— А что значит — подоить?.. — спросил он, рассматривая свежую рану на животе зверя. — Кто это — Мун-Со?

Он уже слышал это странное имя. Но сейчас не оно его интересовало.

— Ты говоришь — подоить? Медведя? Этого? Но ведь он — самец.

Алексей говорил, чувствуя странное спокойствие, какое бывает сразу после потрясения.

— Ну да, — сказал алтаец. — Он — это он… Мун-Со умеет доить и его… Он, я думаю, убежал от нее… Я… — Он повел плечами.

— Да говори же, в чем дело?

Алтаец рассказал, что Мун-Со — женщина, которая умеет «доить» медведей — брать ценную желчь, не лишая их жизни. Кроме нее, никто так не умеет.

Алексей думал недолго. Он сказал:

— Мы должны вернуть ей медведя, если все так, как ты говоришь.

— Я… боюсь Мун-Со. — Алтаец отступал от Алексея немного медленнее, чем от медведя Мун-Со.

— Хорошо, это сделаю я, — ответил Алексей.

А теперь, глядя на алтайца, он думал — как верно, что ничего в этом мире не дается просто так. Все связано невидимыми нитями. Тебе не видимыми, подчеркнул он.

На самом деле, если бы не тот выстрел, может быть, они с проводником оба сейчас лежали бы в земле, задранные зверем. Но страшного не случилось, напротив, произошло чудесное — Алексей проник в мир, куда его никогда бы не впустили… И он чувствовал, что это важно для его жизни…

— Мун-Со прислала тебе сыр, — сказал алтаец, повернувшись к Алексею. — Я не забыл. — Он постучал длинным пальцем себе по лбу.

Алексей кивнул. Ему нравился кислый алтайский сыр в плитках, который готовила Мун-Со.

— Я заеду к ней на обратном пути, — сказал Алексей. — Поблагодарю ее.

Тогда, после выстрела, он привез тушу медведя Мун-Со и рассказал ей, что случилось в тайге. Она молча выслушала. Потом обратилась к медведю.

— Ты сам глупый, — пробормотала она, — ты не захотел отдать то, что мне надо, и жить дальше. Ты убежал. Но я прощаю тебя.

Алексей не успел опомниться, как женщина взяла нож, одним длинным движением вскрыла зверю живот и вынула желчь. Потом встала, посмотрела на Алексея.

— Тебя тоже прощаю, — сказала она. — Потому что ты и твой проводник хотели жить. Ты испугался — сначала. Он — потом. Я приготовлю вам настойку. Каждому свою. Страх уйдет.

Алексей смотрел на маленькую худенькую и очень жилистую женщину. У нее были черные волосы в тонкой косе, широкоскулое лицо.

— Хочешь подоить медведя? — спросила она, выжидающе глядя на Алексея.

— Я попробую, — сказал он. — Если ты мне покажешь, Мун-Со.

— Покажу, — кивнула она.

Он не отрывал глаз от ее странного лица. Оно казалось ему то женским, то мужским. На нем нет следов щетины, значит, оно женское. Но совершенно плоская фигура… Как будто… Он вздрогнул. Брось, одернул он себя. Здесь не монастырь, если не считать таковым природу.

Он снова оглядел ее лицо. Мун-Со догадалась, о чем он думает.

— Я пришла из уссурийской тайги, — сказала Мун-Со. — Я не алтайка.

Стало быть, она считает себя женщиной, отметил Алексей.

— Вот как? Но почему ты пришла сюда? Там еще более богатые края, — сказал он.

— Ты слышал такое имя — хунхузы?

— Д-да, — ответил он с легкой дрожью в голосе.

Мун-Со засмеялась.

— Вижу, слышал. По-китайски — хунхуцзы. Что значит краснобородый.

Алексей был наслышан от поисковиков и охотников о бандитах, которых называли этим именем.

— Не бойся, их тут нет. Я не чистая хунхузка. У меня своя история: мою мать, орочанку — есть такое племя в Восточной Сибири, украли хунхузы. Когда ее отпустили, я сидела у нее в животе, она вернулась домой. Но у племени свой закон — главный знахарь указывал на мою мать костью оленя, значит, проклял. Моя мать должна была уйти.

Алексей слушал; казалось, ему рассказывают сказку.

— Такое бывало, моя мать не первая. Но те, кого прогоняли из племени, быстро умирали, через несколько дней. — Она помолчала, потом объяснила: — Я после про это много думала. И знаешь, от чего они умирали? От страха.

— А твоя мать? — тихо спросил Алексей.

— Моя мать? — Мун-Со засмеялась. — Человеку все на пользу, кроме страха. Моя мать перестала бояться еще у хунхузов. Поэтому, когда ее прогнали из племени, она ушла в тайгу. Я родилась, мы жили вдвоем. Нам было спокойно.

Алексей молчал. То, что она сказала о страхе, удивило его. Потому что он сам много раз думал о нем так же, как говорила она.

— Чтобы остаться в живых, — продолжала Мун-Со, — не надо бояться. Тогда твое сердце будет биться ровно, твоя грудь — спокойно дышать. Твоя кровь не будет рваться через голову и давить тебя. Надо крепко спать, страх уйдет.

— Но если ты не можешь спать? — спросил Алексей.

— Научись. Я дам тебе настой трав.

— Спасибо. А… что с твоей матерью?

— Потом моя мать умерла, я осталась в тайге. Но меня нашли люди… Я пошла на запад.

Она поджала губы, давая понять — не надо больше спрашивать. Но Алексей не мог удержаться.

— Они пошли за тобой?

— Это мои люди, — отрезала Мун-Со. — Я отдаю им медвежью желчь.

Он понял, что рассказ окончен. Все, что она хотела рассказать, уже сказано.

— Пойдем. Сейчас подоим одного… Видишь — он сидит в загоне?

— Ты берешь желчь у живых медведей? — удивился Алексей, чувствуя, как голос выдает его. В животе заурчало.

— Да, — сказала она. — Ты увидишь как. Я показываю не всем, но ты вернул мне мое. Прими благодарность. — Она помолчала. — Ты спас мне жизнь.

Алексей слышал, что из желчи медведя делают лекарства от разных болезней.

— Я знаю, что от лихорадки, язвы желудка используют медвежью желчь. Ты чем-то больна?

Она усмехнулась.

— Мне нужна желчь для жизни, — коротко бросила она. — За ней приезжают люди…

Она не объяснила, какие и почему. Алексей решил, что это покупатели.

— Медвежья желчь дороже золота, верно? — спросил он.

— Конечно. Золото — лекарство от жизни, а желчь — от смерти. — Она усмехнулась.

— Как хорошо ты сказала.

Длинной палкой с металлическим крюком на конце Мун-Со перегнала медведя в узкую клетку. Металлическими стержнями закрепила ему лапы.

Ножом с острым лезвием разрезала живот медведю, которому дала особенное питье за час до операции. Она ввела трубочку в желчный пузырь. По ней потекла желчь в бутылку, которую она подставила. Алексей чувствовал теплый запах, который исходил от нее. Когда Мун-Со закончила, он вынул из кармана часы. Прошло три минуты.

— Удивительно, — пробормотал Алексей. — Он будет жить?

— Конечно. И после того, как я подою его снова.

— Он молодой? — Алексей кивнул на зверя, распростертого в клетке.

— Ему четыре года. Первая дойка в три. — Она подняла бутылочку, покачала ее. — Это знают китайцы почти три тысячи лет, — сказала Мун-Со. — Они не забудут еще столько же. — Он молчал, она изучала его лицо. Потом наконец сказала: — Ты ищешь золото.

— Да, но никак не найду. — Он быстро поднял голову.

Мун-Со усмехнулась:

— Ты уже нашел его.

— Нет, — он покачал головой, — я говорю правду.

— А я говорю — нашел. Только ты его пока не узнал.

— Я не могу не узнать самородное золото, Мун-Со. Я учился в горном заведении, я знаю все тонкости месторождений, все сопутствующие элементы, я…

Но она упорно качала головой:

— Ты его нашел. Только тебе надо его узнать…

После того он бывал у Мун-Со не раз и всегда задавал этот вопрос — что она имеет в виду? Но Мун-Со твердила:

— Придет время, ты узнаешь сам.

— Но, Мун-Со, у меня времени в обрез.

— Тебе его хватит, — настаивала она.

Алексей усмехнулся. В Барнауле он купил специально для нее связку бубликов с маком. Вдруг они что? Околдуют ее сердце?

Он поежился, чувствуя, как холодок лезет за воротник ватника погреться. В том году на Алтае зима угрожала начаться рано. Поговаривали, что в конце сентября станут ездить на санях. Кто знает, так ли будет, но если в первые дни октября выпадет снег, то он не стает, а останется лежать. Потом ударят такие морозы, что через Обь можно переехать на санях на другой берег.

И тогда — все! Зимовать он будет в монастыре, который укажет ему отец…

— Я сказал тебе про Мун-Со, — напомнил ему алтаец.

— Я заеду к ней, — сказал Алексей. — На обратном пути. Все собрались? — спросил он проводника.

— А как же, все. Давно ждут… — Он улыбнулся, а Алексей в который раз удивился — какие белые зубы у этого человека. Не то что ноги…

Алексей отдал ему седельную сумку, и они вошли в зимовье.

4

— Мужчины гоняются за красивым лицом, — говорила Лидия, глядя на Варю. Они говорили давно, выпив чаю с шоколадными конфетами. — Удивляешься? Неужели сама не знаешь? — Лидия раздвинула губы медленно, словно нехотя.

— Ты на самом деле так думаешь? — Варя удивилась, потому что думала иначе. — По-моему, не все так просто…

Она смотрела на Лидию Жирову и удивлялась. Она была старательно завита, а одета так, словно дорогая карета с минуты на минуту подкатит к подъезду и куда-то увезет ее. Шелковое платье шуршало, когда она поднимала руку или меняла позу. Тонкие золотые браслеты отзывались звоном. Золотая цепочка на шее искрилась, с нее свисали крошечные часики. Ноги, обтянутые шелковыми чулками с шитьем, вдеты в серебряные туфельки.

То и дело Лидия подносила к губам руку, трогая их. Варе показалось, что она ждет похвал и восторгов, — кольца, нанизанные на тонкие пальцы на самом деле хороши. Но она ошибалась — перед Вариным приходом Лидия пила какао и слегка обожгла нижнюю губу. Это ее заботило сейчас больше всего.

Варя заметила не только кольца, но и другое — следы синих чернил на указательном пальце.

— Я не говорю о женщинах с деньгами. — Лидия раздвинула красные губы. — С вами все по-другому. Я про таких, как сама. Поработить женщину, позабавиться и бросить — вот первобытное желание мужчины.

Варя покачала головой.

— Какая неожиданность, Лидия, слышать это от тебя. Никогда не думала, что ты настолько сурова к мужчинам. По-моему, когда мы учились вместе в Смольном…

— Они суровы ко мне, — перебила ее Лидия усмехаясь. — Ладно, — она махнула рукой, — о чем мы говорим? Я рада, что ты нашла меня, Варя.

— Я всегда о тебе помнила, — поспешила добавить Варя. — Шурочка тоже.

— Волковысская? — Губы Лидии скривились, а глаза вспыхнули. — Неужели снизошла до памяти обо мне? — Она скрестила руки на груди, браслеты убежали под рукава платья, открыв тонкие запястья.

— Почему ты так говоришь? — Варя с жаром приготовилась убеждать подругу, что Шурочка Волковысская прекрасно относится к Лидии.

— Она всегда держалась высокомерно, по крайней мере со мной. Она такая заносчивая.

— Неправда! — заступилась за подругу Варя.

— Но если я от тебя, Варя, потерпела бы даже это, то от нее — нет. Кто она такая? Точно такая, как я. У нее нет родителей, у меня — тоже. У нее нет денег, у меня тоже. Коне-ечно, ты можешь смеяться и говорить, мол, у нее есть имя. Еще бы, папаша застрелился, чтобы не увидеть краха своей семьи. Мать умерла от горя и позора…

Варя стиснула руки, поднесла их к груди и побледнела.

— Что такое ты говоришь! Шурочкин отец погиб на охоте. Ее мать умерла от неизлечимой болезни.

— Да? Она тебе рассказывала? Больше слушай, — фыркнула Лидия. — Я знаю, что произошло на самом деле.

— Откуда? — Варя отпрянула. — Как ты можешь это знать? У тебя знакомых, которые… — Она осеклась под пристальным немигающим взглядом Лидии. Покраснела.

— Не смущайся. — Лидия усмехнулась. — Ты права, я не должна знать о том, что происходит в жизни потомственных бар. Но у меня есть знакомые… мужчины… из них, — она тряхнула головой, потом вздернула подбородок, — которые… ценят хорошенькие личики. — Ее собственное лицо осветилось странной улыбкой. — Ты не знаешь, ничего ты не знаешь… — Лидия склонила голову, и внезапно слезы полились из ее глаз.

Испуганная Варя подалась к ней, ее лицо оказалось рядом с лицом Лидии. Она быстро отстранилась и нахмурилась. Это что — запах… Неужели?

— Ты… ты пила сегодня… вино? — тихо спросила Варя.

Лидия подняла мокрые глаза.

— Вчера, — бросила она. Варя ошеломленно молчала, а Лидия продолжала: — Мы с твоей Шурочкой отличаемся только тем, что у нее есть дядя, а у меня нет. Но мы похожи, у нее такие же волосы, как у меня. — Она подняла руку и бросила на лицо длинный локон.

Варя нахмурилась. Она хотела сказать, что у Шурочки волосы вьются, а Лидия свои завивает. Но промолчала.

— У меня такого же цвета глаза. Такой же рост. А грудь даже красивей. — Она выпрямилась. Шелк натянулся, обрисовав на самом деле прекрасной формы грудь. — Почему я не могу быть на ее месте? Почему?

— Но, Лидия, каждый хорош на своем месте. — Расхожая фраза показалась банальной даже самой себе, Варя поежилась. Но Лидия словно никогда прежде ее не слышала.

— Да, я согласна. Я буду хороша. На своем месте. И на ее тоже, потому что оно тоже мое!

Варя не до конца поняла смысл фразы, но поспешила перевести разговор на другое.

— Ты останешься в Петербурге? Ты будешь жить здесь? — спросила она, окидывая взглядом комнату.

— Нет, я перееду в Москву. Но не сейчас. Надзирательница нашла мне работу. — Она усмехнулась. — Я чтица при одной старой барыне.

— Она — приятная? — спросила Варя, желая найти хоть что-то утешительное для Лидии.

— Глухая как пень. Но делает вид, будто слушает с интересом.

— Почему ты думаешь, что она делает вид?

— Потому что я читаю ей романы Вальтера Скотта, а она потом говорит о героях Майн Рида. — Лидия засмеялась, впервые радостно.

Варя кивнула.

— Может, она слишком забывчива от старости? — заметила она.

Лидия пожала плечами.

— Надзирательница говорит, что эта барыня обещала мне хороший подарок. Но боюсь, она перепутает, как Скотта и Рида, и подарит не мне, — Лидия фыркнула, — а кому-то вроде Волковысской. — Ее ноздри раздулись.

Варя снова огляделась. Комната была приятной. С новой мебелью, со свежими обоями. На подоконнике стояли горшочки с фиалками. Они цвели.

— Какие прекрасные цветы, — заметила Варя.

— Да. Это фиалки. — Лидия выпрямила спину и вздернула подбородок. Варя едва не засмеялась. Точно так делала Шурочка. Сколько времени тренировалась Лидия, чтобы научиться? Но, Варино сердце замерло, на самом деле у Лидии дар имитации.

— Ты никогда не хотела пойти на сцену? — вдруг спросила Варя. — Ты хороша собой и…

— Я уже на сцене, — фыркнула Лидия. — Я давно играю…

— Где? Кого же? — с наивным любопытством сыпала вопросами Варя.

— Где скажут и кого прикажут, — усмехнулась Лидия. — Наездницу, укротительницу, русалку, амазонку.

— Амазонку? Вот кого тебе наверняка легко играть, — оживилась Варя. — Я помню, как мы читали ту книгу по очереди, которую подарил Шурочкин дядя.

— Да. Я люблю эту роль… — она поморщилась, — в домашнем театре. Только ни разу не вышло сыграть последнюю сцену… А она мне нравится больше всего. — Лидия снова выпрямила спину.

— А какую — последнюю? — спросила Варя.

— Не помнишь? Когда после двенадцатой ночи любви амазонки душат своих любовников и бросают в озеро. Ха-ха!

— Ох. — Варя поморщилась. — А я думала, что последняя другая.

— Какая это, интересно? — сощурилась Лидия.

— У амазонки рождается девочка после двенадцатой ночи любви, — мечтательно проговорила Варя. — Знаешь, мне даже казалось, что эту книгу недописали.

— Почему это?

— Потому что дальше амазонки должны были понять, что лучше не убивать мужчин, а взять их к себе. Так же лучше. Тех, кого любим, мы должны держать при себе. — Она улыбнулась. — Я бы закончила эту книгу так.

— А-а… — неопределенно протянула Лидия, не желая спорить.

Она вертела в руках бархатный мешочек, в котором лежали ее любимые духи с ароматом французской розы. Их принесла ей Варя, подарок из Парижа. Они с Шурочкой плыли из Лондона на корабле до Марселя. Потом перебрались в Париж, где пробыли два дня, там-то и куплен флакон в красном бархате.

Варя не сказала Лидии, как сильно удивилась Шурочка, когда она покупала его.

— Неужели тебе нравится аромат розы? — Она морщилась как от касторки.

— Я не себе, это подарок, — объяснила Варя.

Но не сказала кому. Она чувствовала, что Шурочке не понравится, на самом деле она не очень любит Лидию. Но ей не хотелось выяснять причину.

Лидия вынула флакон, открутила колпачок, поднесла к носу.

— То, что я люблю. Спасибо. — Она вернула флакон в его мягкое укрытие. Посмотрела на Варю. — Ты еще долго будешь в Петербурге?

— Нет, завтра я сяду в поезд и поеду в Москву. — Ей хотелось сказать что-то приятное Лидии, чтобы из ее глаз ушел холод, который сейчас застыл в них. Она произнесла приятное, но, как бывает, это то, что грело ее собственное сердце. — Шурочка поедет ко мне в гости. Я так рада, что дядя отпускает ее.

В глазах Лидии блеснуло удивление.

— Волковысская поедет к тебе в Барнаул?

— Ну да. Я так рада, так рада. — Варя засмеялась.

— Она любит тебя, — заметила Лидия.

— И еще кого-то, — не удержалась Варя.

— Кого-то? — тихо спросила Лидия. В ее голосе Варя уловила лишь любопытство, обыкновенное, девичье.

— Ну да. У нее жених на Алтае. Она хочет увидеться с ним. Как все совпало, верно?

Лидия подняла тонкую темную бровь.

— У нее жених? Он… богат?

— Пока, я думаю, не очень, — честно ответила Варя. — Но он станет богат. И знаменит. Я уверена. Знаешь, что он ищет? Самородное золото. Это трудно, мой отец искал. Но нашел. Только не на Алтае, а в уссурийской тайге.

Лидия кивнула, она всегда хорошо училась, а географию любила особенно.

— Понятно. Ну что ж, желаю тебе хорошей дороги.

Варя встала, они обнялись, Лидия отвернулась, чтобы не смущать подругу своим дыханием.

Варя ушла, а Лидия сидела на диване и смотрела на фиалки. Она заметила за собой — когда нужно о чем-то важном подумать, она смотрит на них.

Конечно, она понимала — ей сильно повезло, что она попала в Смольный. Да, очень повезло. Так звезды сошлись, говорила надзирательница-наставница.

Тот, кто мог бы назваться отцом Лидии, служил переписчиком у богатого барина, тяготевшего к сочинительству. Он просиживал за столом в кабинете, из которого переписчику полагалось перво-наперво изгнать всех мух и мошек, дни напролет. Надо отдать должное барину: когда переписчик утонул в пруду, а его незаконнорожденная дочь осиротела, он употребил все свои связи, чтобы поместить девочку в Смольный институт.

Как всякое благое дело, исполненное от чистого сердца, было вознаграждено и это. То, над чем трудился сочинитель, наконец далось ему. Повесть, в которой он описал свои старания в пользу девочки, издали. Она вышла у него такой искренней, что читательницы обливались слезами. Сочинитель прославился, но только на месяц, на один жаркий август.

Но оказалось, летняя жара еще более подогрела добрые чувства — этот человек решил пожертвовать гонорар в пользу той, которая направила его, сама того не зная, к успеху. Он положил в банк на имя Лидии Жировой гонорар, который за девять лет приумножился. В один прекрасный день — в действительности прекрасный — Лидия обнаружила, что у нее кое-что есть…