Глава III. Заложенная мумия

На одной из лучших улиц Фив высился большой изящный дом, выкрашенный в яркие цвета. Две мачты со сверкающими на солнце медными наконечниками стояли перед дверьми дома, указывая на знатность и богатство владельца.

Этот дом принадлежал Пагиру, с которым мы уже познакомились на празднике Нила. За домом тянулся сад, хоть и не особенно большой, но прекрасно ухоженный и переполненный цветами.

Прошло несколько дней после праздника. Пагир, его жена и прекрасная Нейта сидели на террасе, выходящей в сад. Роскошная зелень виднелась между колонн.

Разговор был очень бурный. Пагир вскочил со своего места, кричал и сильно размахивал руками.

— Так же, как Нил ежегодно разливается, ты будешь женой обожающего тебя Хартатефа. Я, твой опекун, и твой брат Мэна благосклонно приняли его предложение.

— Никогда! Я ненавижу Хартатефа! — выкрикнула Нейта с пылающим взглядом. — Мне нравится Кениамун, и я выйду за него замуж.

Вне себя, она ударила по столу опахалом из перьев.

— Ты хочешь выйти замуж за этого нищего, у которого ничего нет, кроме каски и меча! — закричал Пагир, поднимая глаза и руки к небу. — И ради него ты отталкиваешь баснословно богатого Хартатефа, родство с которым придало бы столько блеска нашему дому? Но, к счастью, мы здесь, чтобы помешать твоему безумству. Я, твой опекун, объявляю, что ты будешь женой Хартатефа. Сегодня же, во время праздника, я представлю вас друг другу как жениха и невесту. Так что не волнуйся и не сопротивляйся напрасно тому, что бесповоротно решено.

Он провел рукой по разгоряченному лицу и обернулся к Сатати, молча сидевшей у стола, на котором стояла корзинка с женской работой.

— Мне нужно уйти, — сказал Пагир, обращаясь к ней, — но я поручаю тебе успокоить и образумить этого ребенка.

Сатати тотчас же встала. Мягкая улыбка осветила ее лицо. Сев рядом с девушкой, она нежно обняла ее за талию.

— Нейта, дорогая моя, успокойся и поверь, что мы любим тебя и желаем тебе только счастья. Неужели ты настолько неблагоразумна, что предпочтешь такого ничтожного и темного человека, как Кениамун, богатому Хартатефу, владеющему лучшим дворцом в Фивах? Хартатеф занимает высокое положение и пользуется расположением Хатасу. С ним тебя ожидает блестящая будущность, не говоря уже о том, что он человек молодой, красивый и страстно тебя любит.

— Оставь меня, — сказала Нейта, с гневом отталкивая ее. — Я ненавижу Хартатефа и не понимаю, почему я должна стать его женой. И без его золота мы достаточно богаты, а милость Хатасу может поднять Кениамуна так же высоко, как и Хартатефа. Я брошусь к ногам царицы. Она любит меня и сумеет избавить от ненавистно го брака.

Беспокойство скользнуло по лицу Сатати но, поборов себя, она дружески пожала руку девушки.

— Дорогая моя Нейта, уверяю тебя, что подобный шаг ни к чему не приведет. Нечего больше и говорить об этом. А теперь успокойся и ступай одеваться. Тебе давно пора подумать о туалете. Если ты не хочешь нравиться своему жениху, то принарядись хотя бы для Кениамуна. Ведь он тоже будет на банкете.

— Конечно, я не хочу нравиться Хартатефу! Если Пагир осмелится представить его как моего жениха, я устрою скандал и объявлю всем, что отказываю ему. Потом я обращусь к царице и предоставлю все ее решению.

Она встала, вырвав свои руки из рук Сатати, и стремительно вышла, сильно хлопнув дверью. Она даже не заметила, что дверью зацепила брата.

— Неужели необходимость выйти замуж за Хартатефа вызвала у Нейты такое очаровательное расположение духа? — спросил, смеясь, Мэна.

— Именно, — ответила Сатати, задумчиво облокачиваясь на подушки.

Мэна сел, наклонился к ней и пробормотал, устремив на нее дерзкий пылающий взгляд:

— Как ты прекрасна сегодня, Сатати. С некоторых пор я открываю в тебе все новые прелести. Сказать тебе почему?

Нежная улыбка осветила лицо молодой женщины.

— Ты скажешь какую — нибудь глупость, — сказала она, прижимая свою холеную руку к губам Мэны. — Что сказал бы Пагир, если бы слышал тебя?

— Пусть он посмеет ревновать, я живо заставлю его замолчать! — воскликнул офицер. — Я знаю, кому он расточает нежные имена и драгоценные камни.

Яркая краска выступила на щеках Сатати.

— Это только слова, Мэна, но можешь ли ты доказать их?

— Нет, нет, это ниже меня. Я хотел только дать тебе понять, что ты отплатила бы только долг, подарив мне свою благосклонность. Скажи лучше, чем ты была озабочена, когда я вошел сюда?

— Меня беспокоит Нейта, — сказала Сатати, с трудом преодолевая свое ревнивое любопытство. — Малютка просто взбешена. Она не хочет слышать даже имени Хартатефа и грозит устроить скандал. Если ей помешают выйти замуж за Кениамуна, она собирается идти жаловаться царице.

— Ха, ха, ха! И подобная угроза может беспокоить тебя? — снисходительно рассмеялся Мэна. — Успокойся, у царицы есть дела поважнее, чем выслушивать жалобы девочки. Болезнь Тутмеса и интриги жрецов в пользу изгнанника в Буто доставляют ей довольно забот.

— Все это так. Тем не менее, я убеждена, что Хатасу найдет время выслушать Нейту и обратить внимание на ее жалобы и желания. Не пренебрегай опасностью, величину которой ты не в состоянии оценить.

Взгляд, сопровождавший эти слова, сразу подействовал на воина.

— Но, — сказал он серьезно, — что может внушать Хатасу такую слабость к моей сестре? Я давно уже подозревал, что с Нейтой связана какая — то странная тайна. Я вижу, Сатати, что ты посвящена в нее. Доверься же мне и открой правду.

Мэна склонился и прижал свои губы к обнаженной руке молодой женщины.

— Мэна, ты ошибаешься. Какая тайна может быть связана с твоей сестрой? Не воображай ничего подобного. А теперь оставь меня, мне нужно еще одеться.

Мэна тотчас встал.

— В таком случае, до свидания, А я пойду пока к Нейте и постараюсь ее успокоить. В гневе она способна непоправимо оскорбить Хартатефа, а я боюсь даже подумать, к чему это может привести.

Он быстро направился в комнату сестры. Через минуту, приподняв полосатый ковер, служивший портьерой, и заглянув внутрь комнаты, он убедился, что появление посредника будет очень кстати. Посреди комнаты стояла Нейта с пылающим лицом и сверкающими глазами. Она упорно отталкивала руки служанки, почти со слезами повторявшей:

— Дорогая, маленькая госпожа моя, солнце очей моих, успокойся, позволь нарядить тебя! Разве ты не хочешь больше пленять глаза всех? Взгляни на эту гирлянду, как чудно она идет к твоим черным волосам!

— Я не хочу гирлянды, которую должна предложить этому чудовищу, и не стану наряжаться! — кричала Нейта, отталкивая цветы и срывая ожерелье, только что надетое на нее. Жемчуг рассыпался по полу. Сломанное опахало, разорванная туника и обрывки цветов, усыпавшие комнату, подтверждали гнев капризной красавицы.

Не ожидая продолжения, Мэна подошел к ней.

— Здравствуй, Нейта, — весело воскликнул он, схватив обе руки сестры и прижав их к губам, давая возможность служанке застегнуть пояс на девушке и украсить ее голову гирляндой цветов.

— Как ты прекрасна в этом наряде, и, бесспорно, ты первая красавица в Фивах, — продолжал он, не переставая крепко держать ее руки. — Но успокойся, и поговорим немного.

— Оставь меня, Мэна, ты тоже в заговоре с моими врагами и желаешь мне несчастья, — ответила она, пытаясь высвободить руки. — Какая я несчастная! Никто не хочет защитить меня от ненавистного человека. Несмотря на мое отвращение и презрение, он преследует меня своей любовью и сумел склонить всех вас на свою сторону. Если ты пришел говорить о нем, убирайся вон, — она оттолкнула его. — Я не хочу ничего слышать, не хочу наряжаться! Я не назову его своим женихом и сама буду защищаться от этого отвратительного существа.

Приход Сатати прервал эту взволнованную речь. Она принесла дорогую шкатулку и поставила на стол перед Нейтой.

— Взгляни, капризница, что прислал твой жених, кроме корзин, переполненных материями, благовониями и другими сокровищами, ожидающими тебя в галерее, — сказала она и, приподняв крышку, показала девушке великолепные украшения из жемчуга и сапфиров.

Несмотря на свое негодование, Нейта наклонилась и с восторгом стала рассматривать широкую диадему, браслеты и ожерелье в три ряда, огромной цены.

— О, это великолепно! — невольно вырвалось у нее.

— Эти драгоценности достойны царицы. У тебя будет немало завистниц, когда ты станешь носить их, — прибавила Сатати и, делая знак негритянке подать зеркало, поднесла ожерелье к шее Нейты. — Взгляни, как ты прекрасна!

Глаза девушки начали разгораться. Она без сопротивления позволила застегнуть на себе ожерелье, сама надела браслеты и с видимым удовольствием стала любоваться собой.

— Я сознаюсь, что эти драгоценности идут мне, — сказала она, кокетливо поправляя ряды ожерелья. — Но я наряжусь все — таки не для Хартатефа. Я ненавижу его.

— Это твое дело. Но, во всяком случае, ему ты будешь обязана триумфом, ради чего сегодня ты могла бы быть с ним полюбезнее. Пойдем, Мэна, Пагир разыскивает тебя, а мне надо поскорее одеться.

— Чем — то все это кончится? — ухмыльнулся Мэна, как только они вышли в галерею.

— Будем надеяться, что все кончится хорошо. Как я и думала, драгоценности произвели эффект, — ответила Сатати, делая знак нескольким рабам отнести к Нейте большие корзины с вышитыми материями.

Через час богатые носилки, опережаемые скороходами и окруженные рабами с опахалами, остановились перед украшенной цветами дверью Пагира. Из носилок вышел Хартатеф и в сопровождении распорядителя направился в приемный зал. На пороге его с сердечной радостью встретили Сатати и Пагир.

— Мой добрый Хартатеф, как благодарить тебя за великолепные подарки, присланные мне? Видишь, я надела украшения, — сказала Сатати.

— Я счастлив, что могу подчеркнуть красоту любезной приемной матери моей будущей супруги. Это ты делаешь мне честь, принимая подарки того, кто, надеюсь, уже сегодня станет твоим родственником. Но где же Нейта?

— Нейта на террасе. Она капризничает, и мы никак не могли убедить ее сойти сюда, — сказал Пагир, но, заметив недовольный взгляд жены, умолк и предоставил ей слово.

— Ты знаешь, мой добрый Хартатеф, что Нейта, по молодости и неопытности, не понимает счастья, выпавшего на ее долю. Она повинуется только своим капризам и говорит глупости. Если ты немного запасешься терпением, все пройдет. Узнав тебя ближе, она больше будет ценить твою любовь.

— Я не сомневаюсь в этом и сумею перенести небольшую холодность, — невозмутимо ответил Хартатеф. — Надеюсь на ваше согласие и поддержку — это главное. Остальное довершит моя искренняя любовь. Теперь я пойду поздороваюсь с невестой.

Нетерпеливыми шагами он прошел несколько комнат, где рабы, под присмотром Мэны, заканчивали приготовления к пиру. Затем он поднялся по лестнице, ведущей на террасу. Остановившись на последней ступеньке, он с вожделением смотрел на Нейту. Девушка стояла, облокотившись на балюстраду, и до такой степени была погружена в свои мысли, что даже не заметила его появления. Никогда еще она не казалась ему такой очаровательной, несмотря на гнев и отчаяние, омрачавшие ее лицо. Белая туника подчеркивала ее стройную фигуру, а на шее и руках сверкали украшения из сапфиров. Непередаваемая ироническая улыбка скользнула по губам молодого египтянина, когда он заметил это. «Камень преткновения женщин, — пробормотал он. — Они готовы, кажется, нарядиться в драгоценности своего смертельного врага!» — но тотчас же, овладев собой, он подошел, почтительно склоняясь:

— Тебя приветствует твой смиренный раб, моя прекрасная невеста. Надеюсь, что твой очаровательный ротик подарит мне улыбку и приветливое слово.

При звуке этого металлического голоса Нейта вздрогнула и выпрямилась.

— Ты надеешься на слишком многое, Хартатеф. Для друга у меня нашлись бы и улыбка и доброе слово. К человеку же, который хочет против моей воли жениться на мне, я чувствую одно презрение и отвращение. Твое богатство могло соблазнить моих родных, меня же оно не трогает. Откажись от меня, Хартатеф! Не вынуждай меня повторить при всех то, что я сейчас говорю тебе: я не хочу быть твоей женой!

— Захочешь, Нейта. Твой дядя и опекун обещал мне твою руку. Ты обязана ему повиноваться, а я не из тех, кто спокойно переносит стыд. Я убежден, что ты безропотно последуешь за мной в праздничный зал и подтвердишь вашим гостям, что избрала меня супругом.

— За кого ты меня принимаешь? Разве я раба Пагира, что он может повелевать мной? — выкрикнула Нейта, глаза ее сверкали. — Идем! Я сейчас же докажу тебе, что не боюсь ни твоего гнева, ни гнева моего дяди!

Она хотела броситься к лестнице, но Хартатеф схватил ее за руку и удержал.

— Прежде, чем ты предпримешь что — либо, позволь мне, Нейта, спросить, известны ли тебе дела твоего семейства? — произнес он дрожащим голосом. — Знаешь ли ты, что Мэна заложил мумию твоего отца за десять вавилонских талантов? Срок выкупа близок, а Мэна не может внести денег. Я обещал заплатить эту огромную сумму, чтобы спасти честь семьи, членом которой я являюсь. Если ты будешь настаивать на своем отказе, я сочту себя свободным от обещания и от всякой щепетильности в деле, которое, впрочем, и так скоро сделается всеобщим достоянием. Выбирай!

Как от удара молнии, Нейта зашаталась и опустилась на стул. Голова у нее кружилась. Если это ужасное известие было правдой — а могла ли она сомневаться в этом — всему роду грозит позор.

По мнению египтян, позорно закладывать мумию своего предка, не выкупить же такой священный залог было уже неизгладимым бесчестием. Даже к царице нельзя было обратиться с этой бедой, разве она может сохранить расположение к такой опозоренной семье? О! Надменный и жестокий Хартатеф верно рассчитал, что она согласится пожертвовать своим счастьем ради сохранения чести.

— Ну что же, Нейта! Согласна ты протянуть мне руку и указать на меня как на своего жениха на банкете? — спросил Хартатеф, проницательно следивший за сменой чувств на выразительном лице девушки.

С мрачным видом Нейта протянула ему руку и позволила увести в большой зал, где уже собралось общество. Их появление произвело сенсацию.

Скоро все сели за стол. Мэна сидел напротив сестры, но та старалась не смотреть на него, так как беззаботная веселость брата вызывала у нее отвращение и презрение. Она начинала ненавидеть этого расточителя, даже не считавшего нужным признаться ей в истине, заставившего ее выслушать ужасную новость от ненавистного Хартатефа, — брата, только и ждавшего, чтобы она своей жизнью заплатила за его позорные безумства. Нейта знала, что в руках Мэны деньги лились как вода, и что он делал долги, но считала свою семью очень богатой, она и не подозревала, что дело дошло до такой крайности. Бедное дитя не знало, что Пагир, младший брат ее отца, был не менее безумным расточителем и верным спутником Мэны в его ночных похождениях у куртизанок Фив и в притонах, где играли в азартные игры. Уже давно они до дна исчерпали свое громадное состояние и уже не раз прибегали к кошельку Хартатефа. Кошелек этого человека, крепко закрытый для других, охотно раскрывался для них.

Недалеко от Мэны сидел Кениамун и не сводил своих черных глаз с бледного и расстроенного лица Нейты. Что значит это волнение девушки и что предвещает ее появление с Хартатефом, теперь сидевшим с нею рядом? Давно уже молодой воин настойчиво ухаживал за сестрой Мэны и рассчитывал жениться на богатой наследнице. Добрый Кениамун любил женщин, игру и вино не меньше своего товарища, благодаря чему у него не осталось ни копейки из небольшого капитала, завещанного отцом.

Размышления воина были прерваны Пагиром, который поднял свой кубок и радостно провозгласил:

— Дорогие друзья и гости! Я счастлив сообщить вам, что сегодняшний пир, соединивший нас, — это семейное торжество. Мы празднуем обручение моей дорогой племянницы. Ты, Нейта, — он, улыбаясь, обернулся к ней, — сама укажи нашим гостям избранника твоего сердца.

Все взгляды устремились на девушку. Ее бледность и упорное молчание начали возбуждать всеобщее любопытство, хотя никто не подозревал, что ее принуждают. С минуту Нейта оставалась неподвижной. Страшная бледность разлилась по ее лицу. Потом, словно очарованная угрожающим блеском глаз Хартатефа, она встала, сняла гирлянду, украшавшую ее волосы, и, полуотвернувшись, возложила ее на голову Хартатефа. Подавляя бушующий внутри безумный гнев, она в изнеможении опять упала на стул. Со всех сторон раздались крики и поздравления. Рабы спешили наполнить опорожняющиеся кубки. Воодушевление и веселость пирующих возрастали с каждой минутой. Но апогея они достигли, когда встал Хартатеф, и, поблагодарив за добрые пожелания, пригласил всех присутствовавших на восьмидневные празднества. Этим он хотел отметить свое бракосочетание, как только будет окончена отделка дворца, выстроенного им в одном из самых лучших кварталов Фив. Один Кениамун не принимал никакого участия в общем веселии. Когда объявили об обручении, он внезапно побледнел, опустил на стол полный кубок и посмотрел на Нейту с нескрываемым удивлением и гневом. Подозрение о каком — то таинственном давлении на ее волю росло в нем. Его ухаживания всегда хорошо принимали Сатати и Мэна. Девушка обещала стать его женой. Если она добровольно изменила мнение и предпочла ему богатого Хартатефа, то чем же объяснить эту бледность, болезненное волнение и упорное молчание? У нее не нашлось ни одного слова в ответ на все поздравления. Впрочем, не один Кениамун был занят подобными размышлениями. Пирующие были слишком вежливы, чтобы показать, что они заметили странное поведение невесты, но, тем не менее, они все чаще и чаще обменивались удивленными и любопытными взглядами, двусмысленными улыбками и даже тихими замечаниями.

Нескромное любопытство — качество не только средних веков. Оно также процветало и в обществе древних египтян. И добрые горожане, собравшиеся за столом Пагира, сгорали от нетерпения узнать причины мрачности Нейты и ее недовольства перспективой супружества с богатым Хартатефом, которого большая часть присутствовавших девушек, не моргнув, взяла бы в мужья.

Сатати и Мэна с возраставшим недовольством наблюдали за этими симптомами подозрительного любопытства. Их даже не успокаивала покорность Нейты, и они с беспокойством спрашивали себя, каким образом Хартатефу удалось так быстро сломить сопротивление и упорство девушки, но в то же время вызвать ее очевидное отчаяние.

Для обоих было истинным облегчением, когда, наконец, встали из — за стола. Группа женщин тотчас же окружила Нейту. Ее расспрашивали о дне свадьбы и снова поздравляли со вступлением в брак с таким красивым, богатым и высокопоставленным человеком. Едва слышным голосом девушка отвечала, что жара и волнение утомили ее и что ей необходимо пойти отдохнуть немного. С беспокойством наблюдавшая за ней Сатати заметила по внезапному румянцу и дрожанию губ, что нервный кризис неизбежен. Она тотчас же подошла и, обняв за талию Нейту, сказала с мягкой и доброй улыбкой:

— Радость, как и горе, одинаково истощают силы. Я припоминаю, какие разнообразные чувства волновали меня, когда я сама была невестой. На нашу же дорогую Нейту, такую нежную, все действует вдвое сильнее. Пойдем, дорогая, отдохни немного.