Упал Крин только под утро, как раз незадолго до того, как первые жнецы отправились на поля, но этого насытившаяся Марра уже не видела.

* * *

Ночь — самое время для скверных дел. Ночь — время нежити. Недаром жители Империи опасаются странствовать по ночам, предпочитая проводить темное время суток в стенах харчевен и трактиров, а самое лучшее — на постое у гостеприимных хозяев. Ночь опасна, лунный свет обманчив, но только в лунном свете Марра могла творить свои насущные дела.

Она еще помнила человеческий голод, но когда впервые испытала голод смертный, зашлась в долгом и пронзительном смехе, хотя каждый звук, вырывающийся наружу из сгнивших легких, отдавался болью во всем теле. Люди думают, что, умерев, перестанут испытывать страдания? Глупцы. Нежить могла бы многое им рассказать о настоящей боли. Если бы хоть кто-то согласился слушать.

Этот вон тоже, едва понял, с кем завел разговор, собрался сбежать. И правильно сделал, только опоздал с решением. Да и отпускать человека Марра, даже после задушевной беседы, не собиралась, потому что голод всегда оказывался сильнее рассудка, еще теплящегося в мертвом теле. Голод толкал на безумства, заставляя выйти на проселочную дорогу совсем близко к деревне. Пока можно было терпеть, нежить таилась в глубине лесов, ведя охоту на зверей, но тепло, извлеченное из звериного тела, могло согреть лишь на считаные минуты, тогда как человеческого хватало не меньше чем на сутки. А потом все равно возвращался леденящий и изнуряющий голод…

Марра смутно помнила свое прошлое и еще смутнее — само перерождение, но ясно знала одно: тот, кто проводил обряд поднятия мертвецов, то ли не успел закончить все, как полагается, то ли оказался недоучкой. Таких в Ордах Нежити было много, мнящих себя умелыми и опытными некромантами, а на деле оказывающихся ярмарочными шарлатанами. Да и откуда было взяться хорошим учителям, если во времена последнего разгрома погибли самые лучшие?

Та же Темная Эрхог, о которой распоследняя нежить говорила с благоговением, хотя сама ведьма до своей смерти оставалась живым человеком. Если бы она в свое время взялась за перерождение девушки, то все получилось бы иначе. По крайней мере Марра в это верила. Как верила и в то, что однажды ей все равно придется выйти на свет и пасть под булавой инквизитора.

Спрятаться от ищеек и палачей церкви нежить не надеялась, но умирать… Как ни странно, именно последней смерти Марра боялась. Наверное, потому, что слишком хорошо помнила страх и отчаяние той, первой своей гибели. Холод забвения, смешанный с огнем боли, раздирающей тело. Язык, тщетно силившийся произнести хоть одно слово молитвы. Глаза, то слепнущие, то, наоборот, ясно видящие каждую черточку на лице убийцы. Оно то появляется, то исчезает, это лицо, потому что ходячий мертвец грызет плоть умирающей. Наклонится, вонзит зубы, вырвет кусок, потом снова поднимет голову, чавкая и брызжа на девушку кровью из ее же пережеванной плоти.

А потом, когда спасительное небытие оказалось совсем-совсем рядом и жертва нежити приготовилась предстать перед Всевышним, мир словно разрезало пополам. Смерть была, это Марра помнила. Но вслед за смертью пришло перерождение, и оно было отвратительным. А еще очень долгим.

Истерзанная плоть заросла грубыми рубцами не сразу. Какое-то время девушка, ставшая нежитью, не могла ни подняться на ноги, ни двинуться, а лишь лежала, беспомощно глядя туда, куда доставал взгляд, — в щербатый камень стены. Лежала, думая, что, даже если она взмолится о помощи, вряд ли найдется среди окружавших ее мертвецов хоть один, который помнит, что такое помогать ближнему своему. Так ползли день за днем, пока однажды голод не пришел в первый раз.

Он скрутил мертвое тело спиралью, выворачивая суставы и до невозможности растягивая иссохшие связки. Он наполнил череп раскаленной лавой, выжигая все мысли, кроме одной, простой, жестокой и понятной без объяснений. «Иди и убей, только тогда будешь жить», — сказал он, ее новый и теперь уже вечный господин. И Марра подчинилась, загнав в самую глубину сознания надежду и веру в то, что последняя смерть может избавить ее от мук.

Однако с каждым днем добывать пропитание становилось все труднее, потому что на людские жизни находилось много охотников и помимо нежити. Крохотные войны шли то здесь, то там, вспыхивая походными кострами и разграбленными деревеньками. Того и гляди скоро все живые тела, до которых можно будет добраться, окажутся облачены в кольчуги и доспехи, а нападать на солдат Марра не решалась. Слишком много железа. Слишком много отваги. Слишком мало страха перед опасностью. Солдат не побежал бы, как тот селянин, о нет. Он оскалился бы и вынул из ножен меч. А хоть на мертвой плоти и затягиваются любые раны, голод от них становится только сильнее.

* * *

— Вы уж, мылорд, скажите им. Ото всех нас скажите!

— Скажу. Да не мельтеши ты, голова уже от тебя кружится!

— Вы уж, мылорд, не оставьте нас, сирых, без своей заботы…

— Не оставлю.

— Вы уж…

— Хватит! Пошли все прочь! Я пришел говорить с аббатисой, а не слушать ваши причитания! И так плешь с утра уже чуть не проели!

На монастырском дворе тщетно пытался выбраться из окружения подобострастно кланяющихся крестьян молодой мужчина, спина которого тоже не выглядела прямой. Аббатиса Ирен раздвинула кисею занавесок и крикнула вниз одной из глазевших на происходящее послушниц:

— Проводите сквайра ко мне! И… раздайте просителям по хлебу. С кружкой эля!

Услышав щедрое повеление аббатисы, селяне расступились, начав хлопать друг друга по плечам и обсуждать, насколько крепким окажется монастырский эль по сравнению с харчевенным. Можно было сурово прикрикнуть на настырных просителей и велеть им убраться со двора, но Ирен еще с юных лет полагала, что лаской и смирением можно добиться куда большего, чем насилием. А вот ее гость явно считал иначе, хотя и не был рыцарем.

Не берут в императорскую гвардию увечных, пусть даже невиданной силы или благородных кровей. Впрочем, сквайр по имени Конрад не был потомком древнего рода: его родители выслужили поместье не так и давно, в ту пору, когда аббатиса была еще юной послушницей. А вот наследнику выслужиться уже вряд ли было суждено — горб мешал. Не слишком большой, но заметный, горб, из-за которого сквайр вечно носил плащ, подвязанный ремнем, хоть это и не могло полностью скрыть изъянов фигуры. А жаль, ведь смышленый парень. И на лицо недурен. Была бы спина попрямее — добивались бы благосклонного взгляда этих зеленых и спокойных, как лесная дубрава, глаз многие окрестные красавицы…

Но чему не бывать, тому не бывать. Ирен вздохнула, искренне пожалев несчастного, и повернулась к двери, в которую уже стучали тонкие пальчики послушницы.

— Позволите, матушка?

— Входите, я жду вас, сквайр.

Он вошел, словно кланяясь, но смотрел прямо и твердо. Только встретившись взглядом с аббатисой, гость то ли немного смутился, то ли… Впрочем, пожалуй, это было все же именно смущение, потому что мало кто мог остаться равнодушным, увидев воочию служительницу неба на земле. Хотя Ирен прожила на этом свете уже многим более сорока лет, годы как будто обходили стороной гладкую кожу ее светящегося изнутри лица и щадили лазурную яркость глаз. Но даже во время церковных служб аббатиса редко выходила к народу, что уж говорить о личных беседах. Вот и сквайр, судя по всему, не рассчитывал так просто оказаться лицом к лицу с настоятельницей аббатства при городе Тарн. Думал, что с ним будут разговаривать из-за непроглядных занавесей? Наверняка. В конце концов, он всего лишь владелец Амменирского поместья, некогда рассадника скверны, а теперь — полузаброшенных руин.

— Что привело вас ко мне, сын мой?

Конрад согнулся в поклоне, отчего его горб стал еще заметнее.

— Только нужда в вашей помощи, матушка.

А вот говорил он совсем без смущения, как говорят люди, больше чем-то встревоженные, нежели благоговеющие.

— Что случилось, сын мой?

Он сделал несколько шагов, словно желая подойти вплотную к собеседнице, но вовремя одумался и остался на приличествующем разговору расстоянии.

— В здешних местах появилась нежить.

Ирен позволила себе кротко улыбнуться:

— Было бы странно, если бы в наших краях, печально знаменитых событиями прошлого, время от времени не возникали подобные слухи.

— Это не слух, матушка, — мрачно возразил сквайр. — Это правда.

Кому-то другому владычица монастыря не поверила бы, но мужчине с зелеными глазами, глядящими так серьезно и внимательно…

— Есть свидетельства?

— Да. Сегодня утром на дороге нашли тело селянина.

— Небось, выпившего лишку?

Конрад неохотно кивнул:

— Опрошенные говорят, что Крин в самом деле выпивал тем вечером. Но не больше, чем обычно, и вполне мог стоять на ногах.

— Сын мой, питие никогда не доводит до добра, — наставительно произнесла аббатиса.

— Его тело было совершенно одеревеневшим, — добавил сквайр.

— Как и положено мертвому телу.

— А вокруг губ виднелся черно-зеленый след.

Последнюю фразу Конрад произнес нарочито небрежно, хотя именно она и была главной во всем разговоре.

Черная зелень. Следы яда, свойственного живым мертвецам. Яда, питающего их тела, как кровь питает тела человеческие.

— Вы уверены, сын мой?

— Я сам видел тело.

Аббатиса сжала губы, мысленно вознося Всевышнему мольбу о том, чтобы принесенная сквайром новость оказалась в ближайшие дни самой печальной из возможных.

— Мои люди смотрели в лесу, но ничего не нашли. Нежить бродит где-то рядом с селениями. Возможно, кто-то помогает ей.

Слова Конрада выражали одновременно сожаление о том, что он не может своими силами отвести угрозу, и просьбу о вмешательстве того рода, какое доступно только церкви. Хотя по мрачному и непреклонному лицу было понятно: нашествие инквизиции вряд ли обрадует сквайра.

— Я поняла вас, сын мой. И немедленно отправлю гонца в столицу.

Конрад поклонился еще раз, делая несколько шагов спиной назад, к двери.

— Берегите себя и своих подопечных. Отец небесный не оставит вас в своей заботе.

Аббатиса проводила просителя взглядом, исполненным потаенной жалости, подошла к столу и позвонила в серебряный колокольчик, подзывая любую монахиню, которая могла оказаться поблизости. Требовалась бумага, чернила и надежный человек, способный передать тревожное послание из рук в руки.

* * *

— Милорд?

Конрад недовольно обернулся и встретился взглядом с одним из егерей.

— Чего тебе?

Не то чтобы молодой сквайр относился к своим слугам пренебрежительно, но с самого утра настолько устал от назойливых просьб селян, что чувствовал: услышит еще раз нечто подобное — вспылит уже по-настоящему. А это пока так, благородное негодование, будь оно проклято.

— Разговор есть, — ответил егерь.

Полное имя егеря было Теодор, но все звали его не иначе как Тед. Высокий и сильный, он мог бы стать завидным женихом для любой местной невесты, но девушки на выданье почему-то сторонились красавца. А он полагал, что самое важное, чего ему не хватает для вящей привлекательности, — это дворянский титул. Но конечно, держал свои соображения при себе. В самых потайных закоулках памяти.

— Давай поговорим, — уныло согласился Конрад, отходя следом за егерем в тесный просвет между дворовыми пристройками.

Тед огляделся, проверяя, нет ли поблизости чьих-нибудь любопытных ушей, и только потом сказал:

— Подворовывают у вас, милорд.

Нельзя сказать, чтобы сквайр удивился. Собственно, он и вовсе оставил бы сей навет без внимания, если бы егерь не уточнил:

— Связки упырника сегодня недосчитался.

А вот это было уже плохой новостью. Гораздо худшей, нежели появление мертвяков.

Упырник был делом всей жизни молодого сквайра. С того проклятущего дня, как Конрад этим самым сквайром и стал, потому что лет эдак десять назад владел не поместьем, а только луком и кинжалом. Пока императорскому отпрыску не понадобилась помощь и поддержка в деле восхождения на трон. А что способно поддержать лучше, чем деньги? Вот только их нужно где-то доставать, и далеко не всегда можно отобрать у кого-то зажиточного. Намного проще предложить покупателю дорогой товар, а упырник как раз ценился на вес золота.

Сама по себе травка, дающая длинный ветвистый корень, была невзрачна и почти бесполезна, но только не та, что росла в окрестностях Амменира. Здесь, впитав темную волшбу и дыхание самой Мортис, упырник превратился в источник яда, способного как отправить к ангелам, так и вернуть к жизни. Собственно, только поэтому в имперских землях, далеко от границ Алкмаара, всего еще оставался невыкорчеванным Жезл власти, ведь когда имперские колдуны узнали о новоприобретенных свойствах неказистой травы, они чуть ли не в один голос умоляли оставить все как есть, чтобы не терять столь полезную вещицу.

Хорошо еще, все сведения шли через надежные руки верного человека, а потом бумаги были уничтожены, иначе на всем протяжении от Тарна до бывшего поместья Эрхог стояли бы сплошные палатки гвардейцев, а угодья, на которых произрастал упырник, оказались бы вытоптанными и выжатыми быстрее чем за год. Зато сейчас, под покровом тайны, лишенной свидетельств, и страха перед мертвяками, все еще живущего в душах людей, можно было жить спокойно, служа будущему императору.

Спокойно до сегодняшнего утра.

— Уверен?

— Как в вашей милости.

Конрад спрятал усмешку, услышав подобное заверение, потому что в отличие от егеря уверенности в себе давно уже не испытывал.

— Видел вора?

Тед растянул губы в торжествующей улыбке:

— Видел.

— Кто? — коротко спросил сквайр.

— Женщина по имени Бетта.

Бетта, Бетта, Бетта… Какая же она из себя? Конрад не помнил всех своих работников наизусть, потому что они слишком часто исчезали из виду, не в силах окончательно побороть страх.

— У нее еще на лице след от ожога.

Ах да, вот теперь вспомнил! Та, что пришла сюда с детьми из погорелой деревни, а поскольку не приглянулась никому из местных мужиков, вынуждена была отправиться на «дурную работу», как здесь называли сбор упырника.

— Где она сейчас?

— Поползла на встречу с покупателем, — довольно улыбнулся Тед.

Вот ведь гад, мог бы и сам этим заняться. Что ему стоило выследить и задержать воровку? Так нет, пришел сообщать. Конечно, с одной стороны это и правильно, потому что хозяин должен все знать первым и принимать решение тоже должен он, но если промедлить, связка корешков попадет в руки, которые вряд ли собираются сварить целебное зелье…

— Где будет эта встреча?

— За оврагом. Там полянка есть, с двух сторон от ветра прикрытая.

Хорошее место. Тихое. Удобное для секретного разговора. И дойти туда можно вдвое быстрее, чем приведет натоптанная тропинка.

Конрад азартно сплюнул, торопливым шагом направляясь в пристройку за старым добрым луком и не замечая, каким взглядом, полным непонятного предвкушения, провожает его егерь. Встреча и впрямь должна была состояться, но Тед был уверен, что для сквайра она станет последней в жизни.

* * *

Шагов доносчика за своей спиной Конрад не слышал, но не потому, что тот далеко отстал или вовсе не пошел сопровождать командира: когда егерь становится слышен в лесу, это значит, пора ему уходить в отставку. Сам сквайр тоже умел ходить бесшумно, но пока не приблизился к указанному Тедом месту на расстояние полета стрелы, таиться не пытался.

Иногда ведь полезнее немного пошуметь, чем прятаться. Мелких зверей отпугнуть, скажем. Конечно, матерые волки на такой шум не поведутся и тем более не испугаются, правда, с ними разговор будет короткий. А вот что можно сказать Бетте?

Почему женщина решилась на кражу, Конрад понимал без всяких вопросов. Он платит сборщикам, но платит не так уж и щедро. А откуда щедрости взяться, если приходится весь груз отправлять в столицу? То, что пришлют с гонцом, то и тратится на работников.

Можно приторговывать зерном и прочими плодами земли, да только не растет в Амменире то, что можно безбоязненно употребить в пищу. И с каждым годом дела становятся только хуже, потому что Жезл мало-помалу распространяет свое влияние. Если еще пяток лет назад в саду поместья плодоносили хоть ягодные кусты, то сейчас и те подсыхают. Так что приходится тратиться еще и на продовольствие, причем все больше и больше.

Окрестные селяне, слава Всевышнему, цены не задирают, но ходят слухи, что их хозяин, местный барончик, намеревается поцапаться с соседом, стало быть, в скором времени опустеют деревеньки, и некому будет ни сеять, ни собирать урожай.

Конрад устало вздохнул. Впрочем, утомляла его вовсе не дорога, вынуждавшая выверять каждый шаг по лесной целине, и не размышления о скудости стола. Сквайр устал быть сквайром. А вернее, устал быть надсмотрщиком. Всего десять лет, но тяжелых лет, выворачивающих наизнанку.

Поначалу воровали часто. Так часто, что приходилось бить плетьми, а то и вешать особо нахальных воров. Какое-то время вообще никто не желал идти на болота, и нужно было самому рыться в мертвенно-ледяной жиже, ища заветные корешки.

Потом, вместе с появлением многочисленных беженцев, дела пошли лучше, потому что несчастные, вынужденные покинуть родные края из-за бесчинствующих орков, были согласны на любой заработок. И на любую работу. Однако воровства не было давно. Очень давно. И надо же, опять началось!

Овраг Конрад обошел стороной, чтобы сразу оказаться рядом с одним из краев продолговатой поляны и успеть схорониться, дабы не вспугнуть воровку и ее покупателя. Где сейчас находился егерь, сквайр не знал, но переговариваться было уже не к месту и не ко времени, оставалось положиться только на то, что прикрытие есть. Хотя только лишь положиться, а не поверить.

По всем расчетам, женщина должна была запоздать на четверть часа, не меньше, даже если шла по тропе, потому что наверняка оглядывалась едва ли не на каждом шаге, но Конрад все равно наложил стрелу на тетиву. Заранее. Потому что чем-то непривычным здесь пах лесной воздух. Чем-то вроде и неживым, но совсем и не мертвым, как на тех же болотах…

Крохотный кленовый листочек, принесенный порывом ветра, опустился на землю у ног сквайра. Тоненько вырезанный, больше похожий на дело рук искусного мастера, нежели на творение природы. Но самым странным было вовсе не то, что в этом краю леса клены отродясь не росли. Листочек был отчаянно золотым. Осенним.

Бывший королевский стрелок повернулся, вскидывая лук. Еще не целясь, нет, потому что не мог предположить, где именно скрывается эльф: за кустами, между камней, а может, на дереве. Но стрела была готова отправиться в полет. Навстречу своей сестре, упирающейся в тетиву эльфийского «шершня».

— Хочешь попробовать? — прошелестел голос эльфа, лицо которого было почти полностью скрыто под маской, словно сплетенной из золотистых листьев.

— Хочу.

— А вдруг не успеешь?

Его стрела еще тоже не была нацелена в сторону противника, но о быстроте эльфийских лучников всегда ходили легенды, проверять правдивость коих никто почему-то не спешил. Даже если они вскинут луки одновременно, первой пораженной мишенью станет человек, потому что «шершень» демонически силен по сравнению даже с лучшими луками императорской гвардии. Конрад подумал, что сейчас умрет и все закончится. Не нужно будет больше следить за беднягами, обреченными на полунищенское существование.