Ох, мисс Ваткинс! Если бы вы только прислушались к своим угрызениям! Если бы только Пип и Флора отправились на этот пикник! Скольких опасностей и неприятностей можно было бы избежать! Но что толку говорить «если бы»? Жизнь идёт сама по себе, к лучшему или к худшему. Иногда всё заканчивается счастливо.
А иногда — нет.
Глава 3
— Держитесь тропинки, — приказала мисс Ваткинс. — Будьте вежливы с Капитаном. И никаких задержек по пути. Абсолютно никаких!
В мрачном молчании мальчик и девочка побрели к воротам приюта, неся меж собой тяжёлый мешок с овощами. Жизнь опять прижала Пипа и Флору: им было грустно, но удивлены они не были. Удовольствия и счастье — это то, что достаётся другим людям. Жизнью управляют взрослые, а оба ребёнка давно уже научились не ждать от взрослых ничего особо хорошего.
Когда-то у Пипа была мама — женщина в усыпанном блёстками трико, которая совершала акробатические трюки на спине белого пони. Но однажды, посреди ночи, залитой лунным светом, Белль Отчаянная Бомба ускакала из цирка с Изумительным Стефано-Шпагоглотателем, оставив после себя малолетнего сынишку, горстку блёсток и лёгкий запах конского пота. У Пипа был ещё отец — жилистый, свирепый мужчина, обладавший лютыми кулаками и очень болезненным ремнём, — и теперь, после бегства матери, дела пошли совсем плохо. Как ни жаль, но самый маленький и самый юный из Сказочных Самолетающих Семифреди оказался не таким уж сказочным самолетающим. Может быть, если бы его отец был не столь яростен и криклив и не столь скор на расправу со своим ремнём, Пип справился бы. Он старался изо всех сил — так старался, что даже заболел от ужаса и нервного напряжения, — но, если уж вы начали ожидать худшего, это худшее, как правило, и происходит.
В конце концов всё изменила тигрица. Когда бы и где бы цирк ни останавливался, все в округе приходили посмотреть на Бориса Смелого и его Кровожадную Зверюгу. Зверюга была старой и полинявшей, и порой, когда у Пипа случались неприятности и ему требовалось спрятаться, он заползал под её клетку на колёсах. Тигрицы он боялся куда меньше, чем гнева своего отца.
В тот день никто так и не понял, как тигрице удалось выбраться из клетки. Первым её заметил Пип — сверху, из-под купола цирка. У Сказочных Самолетающих Семифреди шла репетиция. И чем больше отец орал на сына, тем больше ошибок делал Пип. Он раскачивался на трапеции — вперёд и назад, туда и сюда, и ему было всё тошнотнее и тошнотнее, — как вдруг увидел: что-то полосатое крадётся между пологами циркового тента.
— Что там с тобой такое? Чего ты ждёшь?
Его дядья и кузены составили пирамиду и теперь ждали, когда Пип спрыгнет с трапеции на её вершину. Отец стоял внизу пирамиды — все его мышцы вздулись, а лицо было красное и блестящее от пота.
— Прыгай, мягкотелый сопляк…
Отец хотел крикнуть что-то ещё, но тут ему ответила тигрица — глубоким, мрачным рёвом, от которого кровь стыла в жилах. Ещё больше криков было потом, когда пирамида, составленная из дядьёв и кузенов, рухнула, образовав кучу тел с торчащими во все стороны руками и ногами. Мало-помалу все выбрались из этой кучи. Все, кроме отца Пипа, который остался лежать на арене…
Вот так и получилось, что Пип, никому не нужный и нечаянно безродный, оказался в «Солнечной бухте» — причём в тот же самый день, что и Флора.
Флора ничего не знала о свирепых отцах, да и о каких-либо других тоже не знала; её собственные отцы давным-давно куда-то задевались. Она выросла в своей детской, где были большой кукольный домик и пятнистый игрушечный конь-качалка, а ещё у неё была очень дорогая гувернантка-француженка. Мама Флоры виделась с дочерью только раз в день, потому как считала, что этого более чем достаточно.
— Материнство та-ак изнуряет, — бывало, жаловалась она подругам. — Конечно, я делаю всё возможное, но она такая странная маленькая штучка и к тому же ужасная болтушка. Она никогда не умолкает…
Как-то утром, весной — это было три года назад, — гувернантка повела Флору прогуляться в парке. Это был её день рождения; после прогулки, в качестве поощрения, ей позволили позавтракать вместе с матерью.
— Мама, тебе нужно пойти в парк и посмотреть на уток. — В тот день Флора говорила больше обычного. — Они очень милые, и, знаешь, они крякают. Вот так: кря-кря.
— Флора, не производи за столом всякие глупые звуки, — сказала мама. Накануне вечером она была в гостях — вела беседы с возможными будущими мужьями. Домой мама пришла очень поздно, и у неё болела голова.
— Там была ещё белка, — продолжала Флора. — Она забралась на дерево. Мама, ты хотела бы уметь забираться на деревья?
— Не говори с полным ртом, Флора, — сказала мама.
— А ещё там был голубь на одной ножке. — Флора не умолкала. — Как ты думаешь, мама, куда делась его вторая нога?
— Не набивай себе рот горошком, Флора, — сказала мама. — Леди так не делают.
— И ещё, — не останавливалась Флора, — там был человек, который играл на скрипке. Люди подходили и клали монетки в его шляпу. Я тоже хотела положить монетку, но мадам сказала: non [Прямая речь оформлена с сохранением авторской пунктуации (с кавычками и без них), чтобы у читателей возникало ощущение, будто перед ними дневник героини. Здесь и далее примечания переводчика.]. Можно мне завтра вернуться и посмотреть, там ли он ещё?
— Флора, — сказала мама, — разве ты не можешь помолчать? Ты сводишь меня с ума.
— Но, мама, он был такой худой и выглядел таким голодным. Я думаю, ему нужно купить еды. Думаю…
— Флора, мне нет никакого дела до того, что ты думаешь. Мне нет никакого дела до уток, белок, голубей и людей со скрипками. ПЕРЕСТАНЬ РАЗГОВАРИВАТЬ!
Родителям следует с осторожностью выбирать слова.
Флора уставилась на лицо матери, искажённое от злости и головной боли, и сделала то, что от неё просили. Она перестала разговаривать. Она не произнесла больше ни слова — ни в тот день, ни на следующий, ни через следующий, ни когда-либо после. Даже когда к ней пришли и сказали, что «Титаник» столкнулся с айсбергом и затонул и что её мать с новым мужем ушли вместе с кораблём на дно океана, — Флора не издала ни звука.
Её прочие родственники очень встревожились из-за того, что им придётся принять столь странного и молчаливого ребёнка. Так и получилось, что Флора, никому не нужная и нечаянно безродная, оказалась в «Солнечной бухте» — причём в тот же самый день, что и Пип.
В то первое утро, когда они стояли бок о бок перед мисс Ваткинс в её длинной чёрной юбке и каждый чувствовал себя очень одиноким, дети тесно прижались друг к другу, и это чувство близости так и осталось между ними.
— Они освоятся, — с надеждой сказала тогда мисс Крипнинг. Она всегда так говорила, если дети попадали в затруднительное положение. — Освоятся. Со временем.
Время шло. Дни превращались в недели, недели — в месяцы, и всё же новые сироты в приюте «Солнечная бухта» так, кажется, и не усвоили важность соблюдения правил.
Мешок с овощами был очень тяжёлый. На тропинке было мало места, чтобы Пип и Флора несли мешок меж собой, поэтому им пришлось тащить его — мешок волокся за ними по неровной земле.
— В любом случае овощи пойдут в суп, — резонно заметил Пип. — В сущности, мы даже сделаем полезное дело, если немного помнём их.
«Смотри!» — Флора беззвучно указала на море.
Из-за мыса показалась вереница небольших лодок, а внизу, в бухте, навстречу им двумя длинными шеренгами шли сироты «Солнечной бухты», мальчики и девочки порознь. С тяжестью на душе Пип и Флора смотрели со скалы, как лодки швартуются к причалу и в них забираются дети. Они видели, как посадкой командовала мисс Ваткинс — высокая угловатая фигура, стоявшая в дальнем конце пристани. Были там и господин Грибблстоун — полы учительской мантии развевались на ветру за его спиной, — и мисс Крипнинг в её соломенной шляпе. Они сновали туда-сюда, как пастушьи собаки, сгоняющие отставших овец. Лодочники в полосатых жилетах погрузили тяжёлые корзины с угощением для пикника, затем швартовы были отданы, и лодки развернулись носами к острову Ту́пиков.
Они становились всё меньше и меньше и были уже довольно далеко, когда воздух раскололся от оглушительного «БУМ!». Чайки завопили и умчались в небо.
— Это «Мертвячка Дорис», — сказал Пип. — Значит, уже двенадцать часов.
«Мертвячкой Дорис» называлась пушка на «Летучем голландце». Из неё стреляли в направлении моря каждый день ровно в полдень. Капитан Вандердекен строго придерживался расписания.
— Всегда ожидайте неожиданностей, — говорил Капитан, который любил часами наблюдать за морем в подзорную трубу. — Никогда не знаешь, кто там может появиться!
Волоча за собой овощи, дети поплелись дальше. Чайки уже успокоились после полуденного залпа «Дорис», и снова воцарилась тишина — пока дети не добрались до скалы, которая возвышалась над следующей бухтой, той, где покачивался «Летучий голландец», стоявший на якоре.
— Раз — два, три! Раз — два, три! — Это был голос Капитана Вандердекена — голос столь сильный, что он перекрывал даже самый шумный шторм в море. — Раз — два, три! Дуйте, мои морячки, дуйте!
Команда «Летучего голландца», она же духовой оркестр, репетировала. Все играли, возможно, одну и ту же мелодию, но не все в одном и том же темпе. Звук был такой, что казалось, будто стадо металлических коров мычит под бой большого басового барабана.
Флора выпустила мешок и прижала руки к ушам. Пип ухмыльнулся.
Опустившись на землю, он подполз к краю скалы и заглянул вниз. Там, на берегу, маршировал духовой оркестр. Его возглавлял Капитан, отбивавший такт своей медной подзорной трубой. За ним шёл, шатаясь, матрос Поллок, согнувшийся под весом барабана.
Конец ознакомительного фрагмента
