— Жизненную энергию обретает только живой, — заявила она перед уходом. — Я не собираюсь наблюдать за твоим самоубийством.

Эстебан остался, за что друзья и родственники считали его примерным сыном, не подозревая об истинной роли: лаборанта.

В ту ночь его разбудил стук по столу; он потерял счет времени, агония отца затянулась на несколько недель. Эстебан почти не спал, помогая, записывая, отслеживая. Отец, превратившийся в подопытного кролика, до последних мгновений давал ему отчет об изменениях в своем теле. Эстебан взвешивал, измерял, фотографировал. Но, даже сделав десятки снимков, он не смог запечатлеть момент потери жизненной энергии или осознать, когда начал фотографировать труп.

* * *

Через пятнадцать лет после смерти отца Эстебан смотрит на тело писателя Игнасио Суареса Сервантеса и не может начать вскрытие. Взгляд останавливается на опухшем, грязном, в синяках и запекшейся крови лице, изменившемся до неузнаваемости. Дважды, когда на его столе оказывался друг, Эстебан впадал в ступор, не знал, что делать: поговорить с ним, попрощаться или спросить разрешения на вскрытие.

«Скорая» подобрала Суареса на месте аварии; в рапорте, предоставленном дорожным патрулем, сообщалось о двух автомобилях: сером «Форде Фэйрмонт» модели 1984 года с госномером LKM-265, принадлежащем Игнасио Суаресу, и «Рено-18» 1982 года выпуска с госномером GTR-892, находящемся в собственности у Виктора Родригеса Акосты.

Игнасио Суарес был еще жив, когда у него начались конвульсии, и два фельдшера, пытавшихся остановить кровотечение из ран на теле, не смогли ничего сделать. Он умер, не доехав до больницы, поэтому его отправили в морг.

Эстебан дель Валье и Игнасио Суарес познакомились за три года до того: их представила друг другу Элена Гальван. Игнасио понадобилась помощь судмедэксперта, чтобы проверить данные для книги, над которой он работал, и сделать историю правдоподобной с медицинской точки зрения. Будучи поклонником криминальных романов, Эстебан сразу же согласился помочь писателю, и его имя появилось на страничке с благодарностями.

Он помнит их первый разговор, когда назначил Суаресу встречу здесь же: хотел продемонстрировать, что криминальные романисты только строят из себя крутых, а столкнувшись с настоящим мертвецом, раскисают и съеживаются. Эстебана удивила выдержка Суареса, которого, казалось, не беспокоил запах смерти — первое, что пугает зрителей, чьи желудки не очень сильны в сохранении содержимого на месте. Эстебан раздавал начинающим студентам-медикам — в том числе тем, кто строил из себя смельчаков перед группой, — ментоловую мазь, чтобы мазать в носу. Одного из таких смельчаков вырвало на труп, который ему позже пришлось отмывать. Но Игнасио Суарес, накинув белый халат, вошел решительным шагом и попросил пару перчаток, чтобы можно было прикасаться к покойнику.

Удовлетворив любопытство, он пригласил Эстебана на обед и съел большой кусок почти сырой говядины. Дель Валье понравилось, как этот человек с луженым желудком слушал его и задавал вопросы на тему, которую ему трудно было обсуждать с живыми.

Отпив еще один глоток колы, Эстебан натягивает латексные перчатки, придвигает столик с инструментами, поправляет очки и медленно делает разрез на теле друга.

Четвертый фрагмент

Мой брат Хулиан в детстве почти не плакал. Не подавал голоса, даже когда мать забывала дать ему бутылочку. Никогда не ныл. В ежедневной борьбе за выживание многие эпизоды нашего детства стерлись из памяти. У меня нет сведений или историй ни о моем рождении, ни о рождении Хулиана, только обрывочные воспоминания.

Каждая попытка воскресить прошлое равносильна погружению в зыбучие пески: я начинаю задыхаться. Меня до сих пор пугает мрачное место, где нас запирала мать, то самое, где она прятала и убивала доставленных ей младенцев.

Не припомню, чтобы Фелиситас участвовала в нашем воспитании. Понятие «воспитательный процесс» применимо к другим матерям, которые живут жизнью своих детей, вместе с детьми, ради детей, смотрят на мир их глазами. Когда дети создают новые семьи и уходят, мать становится слепой, теряет смысл существования, остается наедине с чужой жизнью: собственной.

Моя мать была полной противоположностью. Если бы между нами имелась связь, всего произошедшего могло бы не случиться. Возможно, она не умерла бы. Проблема наших отношений заключалась в том, что их никогда не существовало.

Я погружаюсь в зыбучие пески памяти, чтобы извлечь другое воспоминание. Однажды, когда мне было семь лет, ранним утром меня разбудило мяуканье. За два дня до того я увидел в патио кошку и оставил для нее в кустах тарелку с молоком, которую наполнял по мере опустошения. Фелиситас не любила животных. Я быстро встал с кровати и поспешил вниз — утихомирить кошку, пока мать ее не нашла. Взяв из холодильника бутылку молока, побежал туда, где прятал тарелку. Ее не оказалось на месте. Мне было холодно в одних трусах и футболке. Я лег на землю и стал шарить в кустах, шепотом подзывая животное.

Вдруг мяуканье донеслось с заднего двора. Я направился туда. Фелиситас стояла у чана с водой, окунув обе руки. «Мама?» Она не услышала. Я подумал, не лучше ли сбежать, забыть о кошке и вернуться в спальню. Меня много раз предупреждали: не суйся в заднюю часть дома или в прачечную. Решив улизнуть, я краем глаза увидел, как мать извлекла из воды какой-то объект, нечто вроде маленького мячика. Тот выпал у нее из рук, несколько капель брызнуло на меня. Мать выругалась. Затаив дыхание, я наблюдал, как она снова подняла предмет.

— Мама?

Присмотревшись, я разглядел, что это. Бутылка выскользнула и разбилась, окатив нас молоком и осколками стекла.

Фелиситас обернулась.

— Что?..

— Это ведь не?..

— Да, твоя чертова кошка, смотри, что стало с моими руками.

Покосившись на чан с водой, я заметил плавающего там новорожденного котенка.

— Вытащи его, — приказала мать. Я помотал головой. — Вытаскивай, — повторила она.

— Нет, — едва сдерживая слезы, прошептал я.

Фелиситас наклонилась и всучила мне утопленную кошку-мать (я невольно прижал ее к груди), а следом и мертвых котят. Они не умещались в руках. Один упал, я нагнулся поднять — и выронил другого. Мать дернула меня за волосы, подобрала котят и кучей вновь сунула мне. Я обхватил их покрепче.

— Шагай. — Фелиситас толкнула меня в спину. — Это ведь ты давал ей молоко? Вот почему она осталась и родила здесь, по твоей вине пришлось их утопить.

Я словно прилип к серой бетонной дорожке, не в силах сдвинуться с места, трясясь и плача. Мать снова толкнула. Я пошел. Осколки разбитой бутылки хрустели под босыми ступнями, но я не чувствовал боли. Холодная вода, пропитавшая футболку и трусы, смешалась с горячей мочой, которая текла по ногам.

Мне удалось насчитать пятерых котят, быстро, с одного взгляда, не то что в школе, где я иногда считал на пальцах. Мы подошли к картонной коробке, Фелиситас выхватила трупики и бросила внутрь, закрыла и приказала нести на пустырь, где мы оставили их посреди кучи мусора. Из-за слез я едва видел дорогу и пару раз споткнулся, не упав лишь потому, что мать мертвой хваткой держала мою футболку.

— Не люблю животных, — заявила она на обратном пути, волоча меня за шиворот. — Ступай на занятия.

Я поднялся по лестнице, ощущая в руках фантомную тяжесть кошек. Заперевшись в ванной комнате, включил воду над лоханью, разделся и начал намыливаться, чтобы смыть прилипший запах. Даже сегодня, когда вспоминаю об этом, мне чудится, что от меня воняет мертвой кошкой.

Два года спустя я все еще слышал кошачье мяуканье по ночам, как будто оно застряло в лабиринте моих слуховых проходов, не имея возможности вырваться на волю. Я прятал голову под подушкой, чтобы не видеть призрака кошки с мокрой шерстью и пустым взглядом.

— Меня преследует мяуканье, — сообщил я Хулиану в надежде, что смогу выкинуть эту мысль из головы, отпустить ее. Я никогда не рассказывал брату ни о кошке, ни о котятах, считая, что он не поймет.

— Я тоже их слышу, — медленно ответил он недавно обретенным голосом — событие, глубоко взволновавшее Исабель и едва ли заинтересовавшее родителей. Хулиан заговорил благодаря настойчивости Исабель, которая в течение дня выполняла роль суррогатной матери, а вечером возвращалась домой, к своему сыну Хесусу.

— Слышишь? Значит, ты видел, как мама утопила кошку с котятами?

Хулиан помотал головой и сделал знак руками. До того как он начал говорить, мы общались на языке жестов. Заткнись, без слов сказал он, слушай.

Действительно, откуда-то доносилось мяуканье.

Я стоял неподвижно, затаив дыхание, с таким усилием вслушиваясь каждой клеточкой тела, что мог различить в тишине биение наших с Хулианом сердец.

— Чем вы тут занимаетесь? — В комнату вошла Исабель, как всегда по утрам. — Почему до сих пор в пижамах? Опоздаете в школу. Что-то случилось?

Мы оба подпрыгнули от неожиданности.

— Ничего, — с поразительным спокойствием ответил Хулиан, а я встал с пола и покачал головой, не представляя, как объяснить Исабель, что мы делаем.