Виктор Фламмер

Флаги над замками

Глава 1. Возвращение

Холодно. Какое это непривычное ощущение — чувствовать собственный холод. Словно он по-прежнему мальчишка-сотник, от которого шарахаются в страхе собственные солдаты. Тогда ночью он так же поднял руку и смотрел, как тает покрывающий ее иней, стекая каплями по запястью.

Он снова чувствует эти капли: они медленно ползут по коже, оставляя мокрые дорожки. Он видит эти дорожки и отблеск огня светильников на влажной ладони. Он ощущает запах благовоний и слышит тихое бормотание где-то там, внизу.

Настоятель. Вот он, прямо перед постаментом, уверенно и спокойно произносит священные слова сутры, соединив руки перед грудью. Его тело мелко дрожит от холода или страха, или всего вместе, тело — но не голос.

Голос настоятеля он знает хорошо. Хотя впервые слышит его ушами. Не многие могут говорить с ками [Ками — в синтоизме духовная сущность, божество. Выдающиеся люди могут своими поступками заслужить божественный статус. Токугава Иэясу, Като Киёмаса и многие другие выдающиеся деятели почитаются в Японии как ками.]. Этот человек может. Даже среди монахов такое редкость. Это значит, что в крови настоятеля тоже течет сила.

А может, и ничего не значит. Он, Като Киёмаса, не слишком хорошо разбирается в монастырских порядках.

Като Киёмаса. Он едва сдержался, чтобы не рассмеяться, вспомнив, как звучит его имя. Звучит на человеческом языке. Языке живых людей. Человеческое имя.

Есть ли имя у настоятеля? Надо будет спросить.

Потеплело. Монахи у потрескивающей светящейся сферы в углу повернулись и посмотрели на него с нескрываемым ужасом. Плохо. Надо взять себя в руки. Тем более они у него теперь есть.

Он поднял руки и помахал ими в воздухе. Настоятель перестал бормотать, открыл глаза, и в них плескался такой неземной восторг, что Киёмаса не выдержал и рассмеялся. И шагнул вниз с постамента. Можно подумать, этот человек увидел своего ожившего бога. Можно подумать.

— Мой великий господин Дзёотиин [Дзёотиин — посмертное имя Като Киёмасы.]…

Босые ступни коснулись пола, и Киёмаса развернулся настолько резко, что монах отшатнулся.

— Като! Господин Като! Привыкай, монах! — рявкнул он и от души хлопнул настоятеля по плечу.

И наклонился, внимательно его рассматривая:

— А впрочем… «Великий господин» можешь оставить. Мне нравится.

В святилище царил полумрак, а воняло так, что хотелось проломить стены и впустить сюда хоть немного воздуха. Зачем эта дурацкая атрибутика? Он и без всяких древних ритуалов прекрасно откликался, когда его призывали. Впрочем… может, это нужно монахам, чтобы настроиться? Нанюхаться дыма и… Киёмаса снова огляделся по сторонам. Очень непривычно — не ощущать больше этих стен и дверей, ламп и статуй. И не чувствовать, как судорожно бьются сердца собравшихся здесь людей. Их много вокруг, еще бесконечные мгновения назад он видел их души и слышал их мысли. Души, переполненные чистым восторгом предвкушения, и мысли, мечущиеся под коробками их черепов, — страх, неуверенность, беспокойство.

Ну еще бы. А сам бы он как себя вел, если бы ожидал прихода Великого Нитирэна [Великий Нитирэн — японский монах, основатель буддистской школы Нитирэн-сю, приверженцем которой был Като Киёмаса. Нитирэн особо выделял сутру Священного Лотоса, считая, что она может обеспечить счастье Японии и ее почитателям.] в святилище, которое для него же и построил? Так что глупо, нехорошо смеяться над слабостями других, если сам не смог стать совершенством.

Или смог? Людям виднее.

И только одна душа, что светилась ярче всех, интересовала его сейчас. Мысли этого человека были спокойны и безмятежны.

Находился он, хоть и поблизости, но на достаточно безопасном расстоянии.

Не обращая больше ни на кого внимания, Киёмаса шагнул под своды длинного коридора, соединяющего святилище с остальными храмовыми постройками. Сюда никогда не допускались обычные посетители, и он надеялся, что хорошо запомнил дорогу и не заблудится в этом лабиринте. Он больше не чувствовал чужих душ… Разучился…

Зато он теперь видел, слышал, ощущал запахи и даже холод. Обычный холод неотапливаемого коридора. Низкий потолок нависал прямо над головой — если протянуть руку, то можно коснуться плотной бумаги в белом квадратике стены…

Киёмаса прикоснулся и тут же отдернул руку. Это не бумага. Это что-то холодное и скользкое, как стекло.

…или не разучился? Совсем рядом он ощутил спокойное обволакивающее тепло. Ну уж нет! Теперь эти штучки с ним не пройдут! Рывком раздвинув створки дверей, Киёмаса почти ввалился в небольшое, закрытое со всех сторон помещение. Человек, стоявший перед огромным, на полстены, зеркалом, обернулся с легкой улыбкой:

— Я очень рад приветствовать тебя, старый друг.

Киёмаса оглядел его с ног до головы. Дурацкие узкие штаны и хаори [Хаори — японский жакет прямого покроя без пуговиц, надеваемый поверх кимоно или с хакама — традиционными японскими длинными широкими штанами.] с рукавами, словно приклеенными к запястьям. А из-под хаори виднелся воротник, больше напоминающий ошейник. Одежда чужестранца. Он знал, точнее предполагал, что сейчас многие одеваются так: проигравшая сторона надевает одежду победителя. Но… Но больше смущала не одежда, а возраст этого человека. Нет, не таким он его видел в последний раз.

— Мне нужна одежда. И конь. И мое оружие.

Человек в ответ весело расхохотался, тряся плечами и прикрывая губы ладонью. Киёмаса нахмурился и шагнул вперед, нависая над ним.

— Не злись, я смеюсь не над тобой. Просто вспомнил один фильм, иностранный… Тебе тоже нужно будет изучить современную культуру, она весьма любопытна. И одежду ты, несомненно, получишь, все давно готово. Не можешь же ты показаться своим потомкам в таком… хм… виде. И оружие тебе дадут. А вот с конем… об этом мы поговорим позже.

Киёмаса сделал еще один шаг, приблизившись к собеседнику почти вплотную. И поднял руку на уровень его груди, пошевелив пальцами, будто намеревался сомкнуть их на его шее.

— Не заговаривай мне зубы, тануки [Тануки — енот-оборотень, прозвище Токугавы Иэясу.]. Тебя же не смущает мой вид, старый друг? А я очень, очень хочу знать, что Токугава задумали на этот раз.

— Дамы и господа! Наш самолет совершил посадку в международном аэропорту Пулково…

Дальнейший текст объявления потонул в шуме аплодисментов. Сандер открыл глаза и поморщился. Он давно забыл об этой дурацкой традиции — хлопать команде, посадившей самолет. Или люди таким образом просто избавляются от стресса и радуются, что их не взорвали террористы и не подстрелили украинцы?

Он просил стюардессу разбудить его перед посадкой. Полноватая мулатка тогда поулыбалась и предложила виски. Умом она явно не блистала: он же ясно выразился «разбудить», а значит, собирался спать, а не пить. Ему нужно экономить силы: Андрюха не будет слушать жалобы на усталость после перелета. И от лишнего алкоголя стоит себя пока поберечь. Поэтому Сандер сразу после пересадки в Хельсинки надел повязку и пропал из окружающего мира, назло всем террористам.

Он отстегнул ремень и потянулся, похрустев спиной. Хоть это и бизнес-класс, но кресло — не кровать, а двадцать три года — не шестнадцать, когда они с Андрюхой ночевали под мостом где-то около Рязани, а сиденье старого раздолбанного КамАЗа казалось райски удобным…

Сандер улыбнулся. Интересно, как сейчас выглядит Андрюха? Не отрастил ли пивное брюшко? По скайпу он видел только его широкую круглую мордаху и вечную довольную ухмылку.

К счастью, очередь за багажом оказалась меньше, чем Сандер ожидал. Поймав свой чемодан, он поставил его на колеса и неспешно покатил к выходу.

— Саня-я-я! Тормо-оз!

Он оглянулся. Со стороны входа, на бегу хватая со столика мобильный телефон и, по-видимому, ключи, к нему приближался Андрюха. Точнее, господин Андрей Нечаев — назвать Андрюхой этого солидного мужика наверняка мало у кого повернулся бы язык. Высокий, но худой и нескладный, сейчас Андрюха раздался в плечах, но нет, никакого пуза не отрастил. Наоборот, стал выглядеть гораздо спортивнее, чем пять лет назад. И одет был хоть и в джинсы со свитером и торчащей из-под него синей рубашкой, но покупалось все это, определенно, не в дешевом магазине.

А вот лицо не изменилось. Впрочем, эту морду Сандер лицезрел не далее как полсуток назад на экране своего телефона. И на этой самой морде красовалась она, неподражаемая Андрюхина улыбка.

— Ты, блин, чебурашка пришибленная! Тащится, как удав по стекловате! Бегом! — Андрюха сграбастал его за плечи и поволок к выходу. — Пятнадцать минут бесплатная парковка! Если опоздаем — пятисотку снимут. Совсем озверели!

Он схватил чемодан Сандера и вприпрыжку кинулся к дверям. Сандеру ничего не оставалось, как последовать за ним.

Но поспеть за трясущимся за свои кровные пятьсот рублей Андрюхой было не так-то просто. Когда Сандер вышел из здания аэропорта, Андрей уже заталкивал его чемодан в багажник огромного оранжевого крузака. И, нет, это не был какой-нибудь, прости господи, паркетник, что вы! Настоящий ФДжи, с огромными колесами и бездонным салоном, в котором, при большом желании, можно было разместить лошадь.

— Андрюха… — осведомился Сандер, подходя к машине и складывая брови домиком, — скажи мне, старый друг, тебя что, батя покусал?

— Так, не умничай! — Андрюха втянул товарища в пахнущий кожей и почему-то водкой салон и захлопнул дверь.

— У нас минута. Полетели! — Он газанул с места и, отчаянно вращая глазами, понесся к выезду с парковки. Едущее навстречу такси испуганно попятилось и прижалось к обочине. А внедорожник, взвизгнув, затормозил возле шлагбаума. Андрюха сунул в прорезь талон и — о чудо! Шлагбаум медленно пополз вверх.

— Й-й-эс! — Андрюха хлопнул себя кулаком по колену и повернулся к Сандеру. — Видал? «Ба-а-тя покусал»… Что б ты в тачках понимал, америкос, — он хохотнул. — А я, между прочим, фермер! Понял?