Что касается самоубийств, то Университет штата Айдахо тщательно изучил случаи 60 студентов, пытавшихся уйти из жизни, и в 85 % случаев выяснилось, что жизнь для них не имела никакого смысла. Выяснилось, что 93 % студентов, страдавших от ощущения бессмысленности, отличались физическим здоровьем, активно участвовали в общественной жизни, прекрасно учились и были в хороших отношениях со своей семьей [Личное сообщение от Ванна Смита.].
Теперь поговорим о наркомании. Уильям Чалстром, директор Военно-морского наркологического реабилитационного центра, заявил: «Более 60 % наших пациентов жалуются на то, что их жизнь лишена смысла» [Личное сообщение.]. Бетти Лу Паделфорд смогла статистически доказать [Диссертация, Международный университет Соединенных Штатов, 1973.], что в основе наркомании лежит отнюдь не «образ слабого отца», инкриминируемый психоаналитиками в этой связи; она проанализировала результаты тестов 416 студентов и пришла к выводу, что степень экзистенциальной фрустрации в значительной степени коррелирует с индексом вовлеченности в употребление наркотиков: в случаях без экзистенциального расстройства этот показатель в среднем составлял 4,25, в то время как в случаях с экзистенциальным расстройством он увеличился в среднем до 8,90, то есть более чем в два раза. Результаты этого исследования согласуются с результатами исследований, проведенных Гленном Шином и Фредди Фехтманом [“Purpose in Life Scores of Student Marihuana Users”, Journal of Clinical Psychology 27, 112, 1971.].
Само собой разумеется, что реабилитация, учитывающая экзистенциальную фрустрацию как этиологический фактор и устраняющая ее с помощью логотерапевтического вмешательства, имеет все шансы на успех. Таким образом, по данным Medical Tribune [Jahrgang 3, Nr. 19, 1971.], из 36 наркоманов, находившихся на лечении в Венской университетской психиатрической клинике, после 18 месяцев лечения только двоим удалось полностью освободиться от наркозависимости, что составляет 5,5 %. В Федеративной Республике Германии «на излечение могут рассчитывать менее 10 % всех подростков, страдающих наркоманией и обращающихся за медицинской помощью» [Österreichische Ärztezeitung, 1973.]. В США этот показатель составляет в среднем 11 %. Элвин Фрейзер, работающий в Калифорнийском реабилитационном центре для наркоманов и активно применяющий логотерапию, достигает 40 %.
То же самое справедливо и в отношении алкоголизма. Во время изучения сложных случаев хронического алкоголизма удалось выяснить, что 90 % людей страдали от ужасного ощущения бессмысленности [Annemarie von Forstmeyer, The Will to Meaning as a Prerequisite for Self-Actualization, Dissertation, California Western University, 1968.]. Неудивительно, что в случае с алкоголизмом Джеймсу Крамбо удалось на основе тестов подтвердить успешность групповой логотерапии и, сравнив ее с успешностью других методов лечения, сделать вывод о том, что «только логотерапия показала статистически значимое улучшение» [“Changes in Frankl’s Existential Vacuum as a Measure of Therapeutic Outcome”, Newsletter for Research in Psychology 14, 35, 1972.].
Что касается преступности, то Блэк и Грегсон из Университета Новой Зеландии обнаружили, что преступность и смысл жизни находятся в обратно пропорциональной зависимости друг от друга. Заключенные, оказавшиеся в тюрьме повторно, отличались от среднего населения в соотношении 86: 115, согласно тесту Крамбо «Смысл жизни» [“Purpose in Life and Neuroticism in New Zealand Prisoners”, Br. J. soc. clin. Psychol. 12, 50, 1973.].
Как продемонстрировали исследователи поведения из школы Конрада Лоренца, агрессивность — например, на экране телевизора, — которая должна быть перенаправлена на безобидные объекты и таким образом ликвидирована, на самом деле сначала провоцируется, а затем, подобно рефлексу, только усиливается. Социолог Кэролайн Вуд Шериф из Пенсильванского университета резюмирует это следующим образом: «Существует значительный объем научных доказательств того, что успешное выполнение агрессивных действий отнюдь не уменьшает последующую агрессию и является лучшим способом увеличить частоту агрессивных реакций [Scott, Berkowitz, Pandura, Ross und Walters.]. В рамках подобных исследований изучали поведение как животных, так и человека» [Intergroup Conflict and Competition: Social-Psychological Analysis. Vortrag, Scientific Congress, XX. Olympiade, München, 22.08.1972.].
Кроме того, по мнению профессора Шерифа из Соединенных Штатов, распространенное мнение о том, что спортивные соревнования — это аналог войны, только без кровопролития, неверно: именно участие в спортивных соревнованиях спровоцировало у трех групп подростков в закрытом лагере усиление, а не ослабление агрессии в отношении друг друга. Поразителен один случай, когда они забыли о своей вражде: молодым людям тогда пришлось вытаскивать застрявшую в глинистой почве тележку, на которой в лагерь доставляли продукты. Эта изнурительная, но вполне посильная задача, в основе которой лежала «преданность делу» [Сказанное применимо и к человечеству в целом: надежда для него в конечном счете останется лишь в том случае, если оно сможет признать наличие общих задач, единых целей, сплоченное общей волей к общему смыслу. В этом я вижу более плодотворные основания для изучения проблем мира, чем в бесконечном пережевывании концепта потенциальной агрессивности, с помощью которого людей пытаются заставить верить в судьбоносность войн и насилия.], буквально заставила их «забыть» об агрессии [Viktor E. Frankl, Anthropologische Grundlagen der Psychotherapie, Hans Huber, Bern, 1974.].
И вот перед нами уже открываются возможности логотерапевтического вмешательства, которое направлено на преодоление ощущения бессмысленности путем запуска процессов поиска смысла. Луи Барберу в руководимом им реабилитационном центре для преступников удалось за шесть месяцев повысить ценность поиска смысла с 86,13 пунктов до 103,46, превратив реабилитационный центр в логотерапевтическую среду. И хотя средний уровень рецидивов в США составляет 40 %, Барберу удалось добиться 17 % [Один заключенный из австрийской тюрьмы Штайн, Отто Б., подтверждает такую возможность, он пишет мне, что «человек сам может сделать худшую ситуацию осмысленной, если только захочет»! Бывший заключенный Фрэнк В., который организовал логотерапевтическую группу «в тюрьме с самыми жесткими во всей Флориде мерами предосторожности, в паре сотен метров от электрического стула», пишет: «Все 12 членов первой группы поддерживали связь друг с другом, только один вернулся, и он теперь свободен».].
Рассмотрев многочисленные и разнообразные проявления и выражения экзистенциальной фрустрации, нам надо было бы теперь спросить себя, каким должно быть устройство человеческого существования: какова онтологическая предпосылка того, чтобы, скажем, 60 студентов, чьи случаи были изучены Государственным университетом Айдахо, могли совершить попытку самоубийства, не имея на то никаких психофизических или социально-экономических причин. Иначе говоря, как должно быть устроено человеческое существование, чтобы такая вещь, как экзистенциальная фрустрация, вообще стала возможна. Как говорил Кант, нас интересует «условие возможности» экзистенциальной фрустрации, и, вероятно, мы не ошибемся, если предположим, что человек устроен таким образом, его конституция такова, что он просто не может не искать смысл. Получается, что разочарование человека можно понять, только поняв его мотивацию. А повсеместное ощущение бессмысленности может служить для нас индикатором того, чего на самом деле хочет человек, — поиска основной мотивации.
Логотерапия учит, что человек пронизан «волей к смыслу» [Viktor E. Frankl, Der unbedingte Mensch, Franz Deuticke, Wien, 1949.]. Однако эту теорию мотивации еще до эмпирической верификации и валидации можно определить следующим образом: волей к смыслу мы называем то, что вызывает в человеке фрустрацию, когда он сталкивается с ощущением пустоты и бессмысленности.
Джеймс Крамбо и Леонард Махолик [Eine experimentelle Untersuchung im Bereich der Existenzanalyse: Ein psychometrischer Ansatz zu Viktor Frankls Konzept der “noogenen Neurose”, в: Die Sinnfrage in der Psychotherapie, Wissenschaftliche Buchgesellschaft, Darmstadt, 1972.], а также Элизабет Лукас [Logotherapie als Persönlichkeitstheorie, Dissertation, Wien, 1971.], проводя исследования тысяч испытуемых, пытались найти эмпирическую основу учения воли к смыслу. Меж тем появляется все больше статистических данных, подтверждающих состоятельность нашей теории мотивации. Выделю из всего материала, накопленного за последнее время, лишь результаты исследовательского проекта, который был начат Американским советом по образованию совместно с Калифорнийским университетом. Среди 189 733 студентов из 360 университетов первичный интерес проявили 73,7 % — и это самый высокий процент! — с единственной целью: выработать осмысленную философию жизни, сформировать такое мировоззрение, которое наделяет жизнь смыслом. Отчет был опубликован в 1974 году. В 1972 году этот показатель составлял всего 68,1 % [Robert L. Jacobson, The Chronicle of Higher Education.].
Приведем также результаты двухлетнего статистического исследования, опубликованного Высшим органом психиатрических исследований США, а именно Национальным институтом психического здоровья: среди 7948 студентов из 48 американских высших учебных заведений около 16 % считали своей целью заработать много денег; в то время как ведущая группа (78 %) хотела одного — найти смысл и цель своей жизни.
Давайте теперь обратимся к вопросу о том, что мы можем предпринять в отношении экзистенциальной фрустрации, то есть фрустрации воли к смыслу, и ноогенного невроза, ведь речь только что шла об осмысленности. Строго говоря, смысл нельзя подать, и уж тем более не стоит ожидать, что его сформулирует терапевт, объяснит пациенту или подскажет, где его искать. Однако смысл надо найти, и найти самому. Занимается этим собственная совесть. В этом ключе мы назвали совесть «органом смысла» [Viktor E. Frankl, Logotherapie und Religion, в: Psychotherapie und religiöse Erfahrung, herausgegeben von Wilhelm Bitter, Ernst Klett, Stuttgart, 1965.]. Таким образом, смысл нельзя выписать как рецепт; однако можно описать то, что происходит с человеком, когда он задается поиском смысла. Получается, что поиск смысла сводится к восприятию образа — в духе Макса Вертхаймера и Курта Левина, которые уже говорили о «побудительном характере», присущем определенным ситуациям. Только смысловой образ — это не фигура, которая предстает перед нами где-то на фоне. Он воспринимается целостно в процессе обретения смысла и представляет собой возможность на фоне реальности, возможность — так или иначе — поменять действительность.
Обычный, простой человек — то есть не тот, кто подвергался многолетней идеологической обработке (будь то студент или пациент на кушетке у аналитика), — всегда знает, как найти смысл: наполнять им жизнь, прежде всего совершая поступки или создавая произведения, то есть действуя творчески. Однако это возможно и через переживание (чего-то или кого-то), а переживать кого-то в его абсолютной уникальности и неповторимости — значит любить его. Однако жизнь имеет безусловный смысл, остается значимой — имеет смысл и сохраняет его — при любых условиях и обстоятельствах. Ибо в силу пререфлексивного онтологического самопонимания, из которого можно дистиллировать аксиологию, обыватель знает [Благодаря пререфлексивному онтологическому самосознанию обыватель изначально отдает себе отчет в том, что всякая ситуация является вопросом, на который он должен ответить. Это не ему нужно задаваться вопросом о смысле своего бытия, а «сама жизнь и есть то, что ставит перед человеком вопросы: он не должен спрашивать, он скорее является спрашиваемым, он сам должен отвечать жизни и отвечать за жизнь» (Viktor E. Frankl, Ärztliche Seelsorge, Franz Deuticke, Wien, 1946).], что тогда, да, именно тогда, когда он сталкивается с фактом, который невозможно изменить, он и проходит проверку на человечность, справляясь с этой ситуацией, — он понимает, на что способен. Что при этом важно, это его позиция и отношение, с помощью которых он отражает неминуемые удары судьбы. Человеку дано и разрешено бороться и извлекать смысл в этой жизни до последнего вздоха.
