Виктор Кувшинов

Пирамиды астрала

ПРОЛОГ

«Если бы только знать, чем обернется случай с подопытной собакой… Куда нас всех занесет, какими жертвами придется заплатить и как это перевернет наше представление о мире… Если бы только знать все заранее!» — думал биолог, сидя на веранде старой дачи своего приятеля-медика.

За окнами тихо шуршал моросящий осенний дождь. В доме пахло сыростью. Надо бы растопить печь или хотя бы притащить с чердака электрообогреватель, но всем телом владела такая лень, что не возникало желания даже пошевелить рукой. Эта апатия уже месяц преследовала его. Вот и сегодня он уже два часа праздно сидел на колченогом стуле посреди неприбранной комнаты, а воспоминания продолжали упорно лезть в голову.

Прошел месяц с тех пор, как участники странных происшествий, спрятав генераторы, пытались забыть события последнего полугода.

Он приехал, чтобы проверить, все ли здесь в порядке без хозяйского догляда, и только сейчас понял, как скучает по своим друзьям, оставшимся в недосягаемости. Мир стал обыденно-серым, но душа никак не хотела соглашаться с этим фактом. Он вдруг почувствовал, что постепенно внутри стала подниматься какая-то отчаянная сила — то ли заявил о себе дух противоречия, то ли наконец кончилась апатия и пора было начинать строить жизнь заново. Он встал… даже притопнул, стряхивая воспоминания. Не надо себя обманывать! Все равно, чего бы ни стоили им прошлые события, он поступил бы так же. Просто все случившееся настолько невероятно и великолепно, что невозможно даже представить себе жизнь без этого. Да и друзья, по большому счету, не так уж много проиграли, а может быть, даже и выиграли…

Часть первая

СТРАННЫЕ ОПЫТЫ

Глава 1

ПОЛУДОХЛАЯ СОБАКА

Все началось с раздавшегося из лаборатории истошного Любочкиного крика:

— Женечка! Миленький! Выручай!

«Ну чего они там еще наворотили?» Я вскочил, задел ножку стола и пролил остатки содержимого своей чашки на фильтровальную бумагу, которая заменяла нам скатерть.

«О господи! Еще этот кофе!» — успел подумать, захлестываемый панической волной адреналина. На секунду притормозил, потом махнул рукой на это мелкое безобразие и кинулся на выручку.

В дальнем углу, где у нас располагался «тренажер» — камера для животных с энцефалографическим оборудованием, — суетилась Любочка, а ей то ли помогали, то ли мешали Витек и Иринка. Подбежав, я увидел, как девушка в отчаянии щелкает переключателями, а в камере болтается на удерживающих ремнях маленькая собачка, с головы которой свисают подсоединенные провода.

— Что тут у вас? — попытался я с ходу разобраться в ситуации.

— Женечка! Сама не знаю! Я ее!.. А она дохнуть! А тут эта!.. — причитала Любочка, беспомощно размахивая руками.

Понять, что она имела в виду, было, как всегда, невозможно, а вид замученного животного, мягко говоря, не прибавлял энтузиазма. Поэтому я в первую очередь отключил от сети энцефалограф, а потом занялся бедным четвероногим пациентом. Снял с собаки все провода и шлейки. Пульс у нее прощупывался, но очень слабый. Пришлось заняться выяснением обстоятельств с элементарного допроса. Может, и не такого, как в гестапо, но, наверное, на среднюю ментовку потянет.

— Так! Быстро говорите, что вы тут делали? Кто дал вам право издеваться над животным? — Нахмурившись, я попытался придать своей физиономии самое свирепое выражение, на какое только был способен.

— Я… Мы… У меня есть доступ к животным! Вот! — сначала замямлив, но потом, собравшись с духом, бойко выпалила девушка.

— Что? Откуда?

— Оттуда! — Любочка злорадно показала язык. — Я целых два месяца таскалась на эти курсы. Шеф заставил.

«Да, шеф — молодец, а я — шляпа», — подумал я, но тем не менее, устрашающе тараща глаза, железным тоном продолжал свою непоколебимую, почти сталинскую линию допроса:

— Что вы делали с собакой?

— Я это… — опять замялась Любочка. — Мы тут это… опыт ставили.

В процессе допроса, в течение которого я несколько раз менял тактику с «плохого» на «хорошего» следователя, выяснилось, что Любочка перепутала ампулы с Ксилонейросказином. Вместо маркировки А взяла В. Но, как и положено молоденькой и симпатичной девушке, она не остановилась на этом и вдобавок перепутала переключатели на приборе, включив вместо считывания энцефалограммы подачу импульсов на мозг собаки. И конечно же была вроде как и не виновата — ампулу ей случайно подсунула Иринка, а прибор после тестирования переключил Витек.

Я свирепел и пух, как синьор Помидор, слегка подвывая в бесполезном усилии хоть как-то логически осмыслить женский стиль проведения научных экспериментов. Ну как объяснить Любочке, что хорошо все-таки самой проверять все, что ты делаешь? Никак! Это диагноз. И мне, между прочим, с этим диагнозом работать. В общем, все было как всегда — очередная Шнобелевская нашими «милыми» лауреатами завоевана! А мне, тоже как всегда, подставляй хоть лоб, хоть загривок под начальственные выволочки.

— Ну, теперь, кажется, все ясно. — Наконец я отпустил народ расползаться по углам зализывать раны. — Дальше сам справлюсь. Люба, запиши в журнал, что препарат не тот и опыт остановлен, а я собаку посмотрю. А ты, Ира, дай-ка мне описаловку на Ксилонейросказин-В.

Действительно, оба препарата, что А, что В, были антидепрессантами анксиолитического действия и проходили клинические испытания — другими словами, испытывались на людях. Следовательно, у них не должно быть серьезных противопоказаний. Так, дальше: нежелательные эффекты… дозировка… — ничего особенного. Максимум, что могла получить собачка, — это нормальную, но никак не смертельную дозу. Может, у нее анафилактический шок, чего не бывает? Надо кровь на анализ взять да и энцефалограмму снять, посмотреть, как у собаки мозг работает…

Спустя три часа хвостатая жертва научных ошибок продолжала находиться в полной отключке, лежа в клетке экспериментальной камеры. Анализ крови оказался в норме, пульс слабый, сердцебиение замедленное, но тоже в пределах нормы. А вот энцефалограммой я был сражен! А точнее, ее отсутствием. Я даже, повторяя Любочкины потуги, бегал от компа к собаке, от нее к энцефалографу и обратно. Вегетатика работала, но замедленно, а вот кора была как мертвая. Но такого не бывает. По крайней мере, такой полной отключки коры головного мозга при нормальном функционировании всех систем я никогда еще не видел даже при глубокой анестезии.

Я опять сидел в нашей кофейне — славном закутке для убивания рабочего времени в процессе потребления различных некачественных напитков, стачивания чужих сухарей и, конечно, перемалывания околонаучных сплетен. Розово-приподнятое впечатление от возвращения из долгой командировки было испорчено. Но если бы я знал, что уже произошло событие, последствия которого не замедлят самым невероятным образом сказаться на моей судьбе, то настроение мое было бы вдобавок разбавлено еще и изрядной долей страха… Однако блажен неведающий!

Надо вообще-то представиться: я — это Женька Котов, стареющий недоросль, приближающийся к возрасту Христа, но никак не способный адекватно воспринимать обращение Евгений Григорьевич в свой адрес. Ничем приметным природа меня не наградила: и рост средний, и волосы какие-то пегие, а лицо — каких тысячи на улице хороводами бродит. Четыре месяца в Немчурии батрачил на тамошнего профессора. Думал: вернусь, расслаблюсь, с друзьями пообщаюсь, а тут!..

Наша лаборатория носила вполне гордое название Биохимии и Физиологии Нейрогуморальной Системы Млекопитающих. На самом деле мы тестировали различные медицинские препараты на активность и проводимость нервной системы. Работа рутинная, но более или менее хлебная. Другим отделениям нашего Биологического института последние годы приходилось гораздо туже. Однако и нас жизнь стороной не обошла. В лаборатории сложилась такая же дурацкая ситуация, что и повсеместно в науке: произошел провал поколений, оставивший в лабораториях только старичков и зеленый молодняк.

У кого учиться молодняку — был риторический вопрос, на который приходилось молча и упорно отвечать именно мне, как единственному представителю среднего руководящего состава. А если учесть, что лаборатория у нас была недоукомплектована: всего три молодых сотрудника-лаборанта, то неудивительно, что мы периодически выдавали такие шнобелевские перлы.

Тем не менее были в моем положении и свои плюсы. К примеру, я, будучи старшим на данный момент, имел моральное право неопределенно долгое время сидеть, медитируя над чашкой кофе. Остальным это не позволяла хиленькая, но все же вполне еще присутствующая трудовая совесть.

Мою сократовскую задумчивость нарушил Витек — молодой кудрявый представитель мужской половины нашей лабы (то бишь лаборатории) и единственный мой заместитель на случай командировок. Откуда он всегда знает, что в кофеварке осталась последняя чашка кофе — одному Богу известно, а может, и тому неведомо. Но парень с регулярностью лондонского экспресса уводил у меня из-под носа остатки кофе. Тем не менее я был ему благодарен, поскольку самостоятельно не мог остановить отравление организма передозировкой кофеина.

Понимая, что запасы напитка не бесконечны, Витек с быстротой молнии вытащил из шкафчика свою кружку. В ее нутро было лучше не заглядывать. Стерильностью своей чашки я тоже, естественно, не мог похвастать, но его кружка — это было что-то! Если бы в Книге Гиннесса был рекорд на самую грязную кружку, то Витькина имела бы все шансы.

— Вить, ты бы кружку хоть разок сунул в «помойку» (это мы так нашу лабораторную посудомоечную машину обзываем). Она быстренько всю накипь отодрала бы. А то как ты можешь хоть что-нибудь пить из такой посуды? — по-философски грустно прокомментировал я свои наблюдения.

— Эх! Что б ты понимал! — радостно воскликнул парень. — Во-первых, это моя грязь, можно сказать, кровная. И потом, не грязь это вовсе, а пигментный слой. К тому же у моей кружки куча преимуществ.

— И каких же это, позвольте спросить? — вяло заинтересовался я.

— А вот, смотри: если чай «Москву видать», то в моей кружке он гораздо крепче выглядеть будет. Теперь дальше: придет к тебе твой Слава или Федя, ты же чью кружку потянешь из шкафчика доставать? Ясно, что не мою, а Любочкину или Ирчика. Они потом дутые ходят, а сказать боятся. Так что можешь рассматривать это как мое фирменное противоугонное средство!

— Да тут, оказывается, целая жизненная позиция, — попытался я восхититься.

Вдруг Витька как-то скис и признался:

— Если честно, то я пытался ее в «помойку» пихнуть, но меня Ирка застукала и наорала, что я своей кружкой всю лабораторную посуду испохаблю. Так что как-нибудь так уж…

— А между прочим, чего это я тут своим рылом в такую тонкую жизненную философию лезу? — хмыкнул я, разглядывая темный ободок на своей кружке. Потом решил, что мне все равно не угнаться за Витькиными достижениями, и пошел отдраивать грязь посудной щеткой.

О полудохлой собаке мы не произнесли ни слова: он, видимо, боялся, а мне уже надоело строить из себя Евгения Грозного.

Вдруг меня словно громом поразила одна мысль: «Я же с этими делами даже позабыл позвонить друзьям — членам нашего „клуба“!» Надо оговориться, что этот «клуб околонаучных разгильдяев» состоял из вашего покорного слуги и двух приятелей-одноклассников: Федьки — кудрявого коренастого физика — и Славки — высокого светловолосого красавца медика. Оба приятеля были младшими научными сотрудниками. Причем Федька работал совсем недалеко от меня в институте Физики, который занимал соседнее крыло огромного комплекса здания Академии наук. Так что для общения нам, как лабораторным мышам, было достаточно пробежаться полста метров по переходам и лабиринтам здания-монстра отечественной науки.

А вот Славка работал в лаборатории Нейрофизиологии, института Экспериментальной медицины, расположенного в полукилометре от основного корпуса академии. Поэтому встретиться с ним было просто невозможно без выхода во внешнюю среду околонаучного пространства, которая не всегда была благоприятна для нашего хлипкого брата.

Начинать обзванивать приятелей надо с Федьки. Мне вспомнилось, что еще до моей поездки за бугор у Славы что-то закрутилось на любовном фронте, и, судя по его вечно отсутствующему виду и голосу, весьма серьезно.

Физик откликнулся сразу, как будто только и делал, что сидел у телефона и ждал моего звонка.

— Федор Игнатьевич Карасин, лаборатория Полевой Физики! — бодро и официально пробасила трубка.

Друг, как всегда, выпендривался. Я выдержал паузу и ехидно произнес:

— А где ваше «алло», многоуважаемый, или я разговариваю с автоответчиком?

— Ах ты, паршивец! Не смей отождествлять меня с какой-то машиной! — заорал радостно приятель. — Прибыл-таки в родные пенаты. Ну что, какие новости с биологического фронта?

— Хреновые! Прибыл, а тут сразу ошарашили — впору инфаркт хватать. Считай, что собаку убили.

— И чего ж вы так развоевались, что своих уже не жалеете?

— Да вот, пала смертью храбрых — за родину, за барина!

— Ага, а барин — это, разумеется, ты.

— Да нет. Скорее Любочка.

— A-а, это милое, кудрявое, вечно тараторящее создание? Как же она собачку-то замочила? И не жалко? Ай-ай-ай!

— Ну, не такая уж она у нас вампирша. Скорее несчастный случай — шальная пуля, так сказать.

— Но эт ты брось! В каждой женщине сидит вампир. Хотя бы маленький. Не успеешь оглянуться, как присосется кровушки попить. И ведь как приятно! Истинный вампир должен быть приятен, а то он с голоду сдохнет, — вкрадчиво выговаривал Федька.

— Да брось ты! Сказок перечитал явно.

— Э-э, брат! Пока ты сам в этих сказках разбираться не научишься, так они и будут квасить тебя всю жизнь, — явно намекая на мои неудачи с женщинами, выговаривал мне Федька. И вдруг ни с того ни с сего его посетила действительно здравая мысль. — Слушай, Кот! Давай вечером посидим где-нибудь. Надо же твое возвращение отметить!

После беседы мои мысли дали течь в направлении, как бы слинять с работы. Собака так и не решила, что ей делать: прийти в чувство или окончательно сдохнуть. Поэтому я просто ушел, сославшись на мистические послекомандировочные хлопоты.


Встретились мы с Федей в нашей любимой забегаловке, приютившейся на одной из городских улочек, равноудаленной от наших домов. С трудом найдя столик, два научных охламона приступили к традиционным излияниям души под наливание в стаканы, убивая свое полудрагоценное время. Но только мы расслабились и выкатили длинные языки, как к нам за стол подсела пара бугаев и стала приставать с какими-то глупыми разговорами про крутых ребят с пониманием и с тупыми намеками на гнилую интеллигенцию.

В конце концов нам это надоело, и мы с Федькой решили сменить место попойки. Выйдя из бара, пошли по улочке, полной питейных заведений, заманивающих народ веселыми вывесками. Однако первый ресторан оказался дороговат, а следующий был переполнен. Мы прошли еще немного и увидели проулок, в глубине которого светилась вывеска с каким-то иероглифом.

— Посмотрим, что-то новенькое вроде? Не плохо сейчас китайской кухни отведать, только бы опять не япошкина «суши-уши» попалась, — заметил я, и мы бодренько свернули в темноту.

Однако нам определенно не везло в тот вечер: это оказались «Суши», да еще и безалкогольные. Повернув обратно, мы поняли, что нам, кажется, не повезло еще больше: дорогу преграждала тень того обидчивого бугая, который не давал нам жизни в баре.

Подойдя ближе, я понял, что мимо себя он нас не пропустит, по крайней мере, добровольно. Я бесстрашно подумал об отступлении, но, оглянувшись, увидел шагнувшего из подворотни второго «приятеля». Мы, как малые дети, были взяты в простецкую ловушку. Вот тут-то я уже всерьез почувствовал, как начинают трястись коленки — наши телеса явно не шли в сравнение с габаритами этих громил.

— Федь, тревога номер один! — сказал я своей единственной надежде в виде кудрявого физика. Сразу вспомнились детские потасовки, когда нам приходилось держать совместную оборону. Но то в детстве, а тут масштабы кулаков были сильно увеличены, и хорошо, если у ребят с собой только кулаки… Я дал рекогносцировку через плечо: — Как всегда: заговариваем зубы и идем на прорыв. О потерянной чести лучше не вспоминать.

— Принято к исполнению! — шепнул Федька, и мы вразвалочку пошли навстречу так «полюбившему» нас быку.

— Какая встреча! — как можно радостнее воскликнул я, подойдя к преграждающему нам путь субъекту, и продолжил: — Мы так мило посидели. Вам тоже стало скучно или так, воздухом подышать вышли?

Или моя лабуда начала срабатывать, или еще что, но бычара тупо напряг все мускулы в своей голове, пытаясь уследить за ходом моей мысли. Сделать это было трудно — поскольку мыслей в моей пламенной речи отродясь не было, а тут еще и ситуация стала выходить из-под контроля, так как мы с Федькой попытались просочиться в зазор между его торсом и стенкой дома. Причем моему кудрявому приятелю, которого я отважно пихнул вперед под тумаки, удалось совершить этот «героический» маневр, а вот мне нет.

Здоровенный кулак, запоздало начавший свое движение в сторону Федьки, очень удачно (не для меня, естественно) вошел в контакт с моей дурной головой. При этом движение моего дорогого тела к свободе остановилось, и я, вслед за своей башкой, полетел в стенку дома. Дом при этом не пострадал, а вот мне тут же пришлось присесть отдохнуть. Не знаю, что бы со мной было, если бы эти жлобы принялись месить меня ногами. Но спасибо Феде — он самым отважным образом не рванул куда глаза глядят, а побежал, грамотно отвлекая громил на себя, но и не давая им войти в плотный контакт.

Так что, когда я, спустя мгновение, пришел в себя, услышал только удаляющийся топот этих бездарнокопытных. Пока я потихоньку осваивал азы «застенчивого» движения, пытаясь сначала подняться вдоль злополучной стены, а потом делал первые осторожные шажки, Федька, навернув спринт вокруг целого квартала, подбежал ко мне со стороны «Сушей».

— Ты как? — спросил приятель, схватив меня за плечи и переведя дух.

— Лучше, чем им хотелось бы, — промямлил я и, попробовав ощупать голову, понял, что наибольший ущерб ей нанесла стена. На виске чувствовалась кровь. Другой висок, куда угодил кулак, сильно не пострадал. Проведя этот экспресс-медосмотр, я доложил: — Даже фейс не попортили. Можно сказать, все в порядке, только такси придется до дома взять, чтобы кровищи не натекло. Поможешь?

— Спрашиваешь? Ты сможешь до проезжей улицы дойти, или мне сбегать? А то тут машину не словишь.

— Дойду — не так уж и пострадал.

— Тогда пошли в другую сторону, чтобы этих козлов опять не встретить.

Уже в машине Федька озадаченно спросил:

— Никак не пойму, чего им от нас потребовалось и как они нас разыскали в этой темнотище?

Мне пришлось недоуменно согласиться с приятелем:

— Не так уж мы их и зацепили в баре, чтобы все бросать и искать нас.

Объяснение этих странностей к нам пришло гораздо позже, а пока это были всего лишь первые стодвадцатикилограммовые ласточки грядущих событий, успевшие нагадить в наших сенях с приходом весны…