— А-а-а. Подленькая работенка, понятно, прячетесь и стреляете издалека… Слыхал я о таком, в моей роте такого не будет. Воин должен грудью встречать врага и умирать за отечество с благодарностью.

Он что, дурак? Я от одного идиота избавился, из-за него и еду теперь хрен знает куда, так мне судьба нового подкинула?

— Подло, это отправлять на убой наших солдат, а для убийства врага все средства хороши.

— Вы смеете мне перечить? — жёстко спросил капитан.

— Разве я перечил? — сделал я равнодушное лицо. — Вы высказали ваше мнение, я своё.

— Вы не имеете права высказывать мне свои бредни. Устав…

— Вы где воевали, ваше высокоблагородие? — грубо оборвал я речь офицера. — На фронте уже не осталось таких офицеров, как вы, смею заметить, мертвые солдаты не могут выполнять приказы, как бы вы им ни приказывали. Умереть несложно, а кто Родину защищать будет, если все по вашему указанию погибнут? Женщины и старики?

— Вы что себе позволяете, прапорщик! Да как вы смеете?!

— Смею, господин капитан, потому как я в одиночку убил больше врагов, чем вы вообще их видели! — продолжал я все тем же спокойным тоном, что, вероятно, бесило капитана ещё сильнее. — Мои солдатские награды, которые вам так неприятны, свидетельствуют об этом.

— Да я…

— Успокойтесь, ваше высокоблагородие, я вам не враг, со мной не надо воевать. Своё место я знаю, поэтому и ухожу к своим бойцам. Негоже вам сидеть за одним столом со вчерашним солдатом, — оборвал, не дав ему договорить и, вскинув руку к фуражке, развернулся.

— Я разве вас отпустил? — послышался злобный оклик.

— А разве нет? — я посмотрел через плечо. — Честь имею, ваше высокоблагородие.

И я вышел из офицерского вагона под взглядом источавшего злость капитана. Вот, опять я нажил себе врага, да только по хрену мне, что он сделает? Под суд отдаст? Несмешно. Мы умирать едем, чего мне какой-то суд. Я вообще уже думаю, что зря повелся на уговор Маркова, надо было спокойно принять то, что мне грозило. Надоело всё, ужас просто…

— Ворон, это что было такое? — очнулся я, лёжа на нарах в солдатском вагоне. Парни согнулись надо мной, а я не понимал, что происходит.

— Что? Что случилось, где я?

— В вагоне, едем в Архангельск. Забыл, что ли? — голос Метёлкина. — Ты возле вагона, ещё на платформе, упал без чувств, хорошо, ребята рядом стояли, подхватили и сюда затащили. Чего случилось-то?

— Да хрен его знает, ребята, с ротным посрался, потом к вам пошёл, больше ничего не помню, — почесал я затылок и обнаружил на нём шишку. Нехило я, видать, приложился, когда упал.

— Ну-ка, хлопцы, в сторону уйдите, посмотрите там, чтобы нам не мешали, мне с его благородием поговорить нужно, — влез Копейкин, наш немолодой боец-снайпер.

— Ты чего, Иван, такое лицо сделал, прирезать меня хочешь? — буркнул я.

— Рассказывай, — коротко бросил Иван и сел рядом, наклонившись ко мне.

— О чем? — не понял я.

— За что надо резать офицеров и почему это случилось не зря?!

Чего? Это он о чем?

— Ты тут лежал без сознания и все причитал, что, дескать, поэтому и резали всех подряд, потому как такое офицерьё хуже врага.

— Вань… — я не знал, чего сказать.

— Правду скажи, вот увидишь, легче станет. Я же вижу, что у тебя внутри что-то горит, но ты молчишь и носишь в себе.

— Я, — повторил я, — я не знаю, надо ли. Вань, это страшно.

— Так уж страшно, что не сказать? Мы вроде столько хлебнули, что напугать сложно…

— Ты даже не представляешь, Ваня, что будет всего через полгода… — И меня прорвало. Я говорил этому повидавшему в жизни в несколько раз больше меня солдату о том, что случится в феврале. А может, с моим вмешательством чуть позже? Да не, все равно случится, не вытянет царь. Я говорил о тысячах трупов на улицах Петербурга, Москвы и других городов и сел. О гражданской войне, о том, как русские будут резать русских. Как побегут дворяне за границу, как… Да все вывалил, надоело носить в себе, пусть разделит со мной эти знания. Иван мужик крепкий, немногословный, но от услышанного у него упала челюсть и, кажется, глаза стали мокрыми.

— Ты чего такое наговорил? Как тебе в голову такое пришло? Это, по-твоему, я буду убивать наших командиров? Ты из ума выжил, Коля, это всё война. Ты многое пережил, ранения, сам убивал, из плена сбежал, да это всё война…

— Это, Вань, жизнь, а не война. Не видел лично, конечно, но много об этом читал. Ваня, я не из этого времени…

— Чего? Какого времени? Как это? — Растерянность на лице этого старого вояки вызывала опасение. Для людей этого времени, незнакомых с теорией переноса во времени, услышать такое… Не поддается восприятию.

— Да вот так, Вань. Я родился… Блин, появлюсь на свет я только через шестьдесят лет. Ты всегда меня спрашивал, откуда я столько знаю, вот тебе ответ, Ваня. Я из будущего.

— Не говори ничего больше… — Реакция мне не понравилась. — Мне не понять такого быстро. Надо подумать.

— Думай не думай, Старый, все равно ничего не придумаешь. Это — факт, а он вещь упрямая. Я знаю наперёд все, что будет происходить в стране, да и в мире.

— И что же? Все настолько плохо?

— Очень плохо, Старый, очень. Ты ведь общался с большевиками в окопах, я знаю это, сам видел, только вида не подавал.

— И что? Хотел послушать, чего они вещают, вроде ничего плохого.

— Ага, все вообще красиво и ладно, за исключением того, как этого добиться, — с иронией сказал я. — Чего они там «поют»? Войну закончить, нечего воевать за буржуев?

— И это тоже.

— Ну, и как они предлагают её закончить? Наверное, перестать стрелять? А как ты думаешь, немец в тебя не станет стрелять, если ты опустишь винтовку?

— Они утверждают, что в окопах с той стороны такие же люди…

— Такие же, да не такие. Старый, ну ладно молодняк наш, я бы ещё понял, но ты?

— Я что, в большевики записался? Просто послушал и, кстати, нашим не дал уши развесить.

— Молодец. Если захочешь, я тебе легко все расскажу и даже докажу, что все эти разговоры не имеют ничего общего с реальностью. А реальность, Ваня, такова… Большинство из нас тупо сдохнет.

— Ну, это мы и на фронте можем сделать, тут другое заинтересовало, Коля.

— Что именно?

— Говорят, что земли у помещиков заберут…

— Ага, и народу отдадут, да? — усмехаюсь в ответ.

— Говорят — да.

— А теперь сам подумай, Ваня, кто города кормить будет? Если все будут на земле пахать, кто останется в городах? На заводах работать что, думаешь, не нужно? Будем, как первобытные люди по пещерам сидеть, при лучине?

— Я не знаю, Коля, сложно всё это.

— На это и расчёт, что большинство тупо не поймёт ничего. Главное, создать толпу, которая сметёт власть, её подхватят те, кто сам просто хочет залезть на трон, вот и все, Ваня. Народ просто заставят работать на город, никуда люди не денутся, что им остаётся?

— Дела-а… — протянул задумчиво Старый.

— Я пока не знаю, что буду делать, но в мясорубку точно не полезу. Никогда я не стану стрелять в своих, проще себе пулю в голову пустить. Представь себе, вот сегодня случилась революция, все становятся свободными, голодными, но свободными, блин. Завтра генерал Марков объявляет, что не признаёт власть этих самых большевиков, и разворачивает свою дивизию на столицу. Против него встают те, кто поддержал большевиков, допустим, это наши с тобой товарищи, Ванька с Лёшкой. Ты будешь в них стрелять?

— Да ты очумел, что ли? — Старый аж руками замахал.

— А они? Как ты думаешь? Если они не станут стрелять в нас, их сожрут свои же, тогда как?

— Колька, ну не может такого быть, никогда…

— Да будет, Ваня, будет. Народ допекла власть буржуев, людьми движет жажда справедливости, да только никто и никогда не даст им этой справедливости. Те, что встанут у руля, будут прямо заявлять, что бросят в пожар революции столько людей, сколько нужно, им важен сам процесс. Ведь они сами там, наверху, а не стоят с винтовкой против своего отца или брата.

— И что же делать?

— Ничего, я сделал, что смог, посмотрим, как всё пойдёт. Отличия с моим миром уже есть, но достаточно ли их будет, другой вопрос.

— Ты что, предупредил царя?

— А это плохо?

— Нет, — честно ответил наш возрастной снайпер, — мы присягнули на верность царю и отечеству, поэтому не можем нарушить присягу. Ты сделал правильно.

— А может, — я поднял брови и покачал головой, — и неправильно. Время рассудит.

Мы улеглись спать, путь долгий, эшелоны сейчас ходят очень медленно. Под стук колёс я не заметил, как уснул. Снился мне… Сон.

— Выходь, братцы, становись!

Наше прибытие в Архангельск началось с общего построения прямо на перроне. Только сейчас увидел командира нашего нового воинства, высокого роста, тощего полковника. С какой-то отрешённостью он вещал нам о том, что впереди нас ждёт слава, и мы обязаны показать всему миру, что русская армия лучшая в мире. Не посрамить русское оружие, память предков и прочее, прочее, прочее. Скорее всего, его вообще никто не слушал, солдаты хотели есть, знаю, потому как сам уже хотел. Последний раз нам выдавали сухой паёк три дня назад, и все просто оголодали. Вот и сейчас уже ясно, что кроме болтовни, ничего прямо тут, на перроне вокзала нам не перепадёт.