Внезапно справа близким разрывом меня вновь закидало землей и, похоже, чем-то человеческим, в смысле что-то тяжелое упало на спину. Поворачиваю голову…

— Колька, Семену Кривому, похоже, хана!

Натыкаюсь взглядом на человека, солдата, глядевшего прямо на меня. Мужик в возрасте, лет под сорок где-то, лицо в глубоких морщинах и грязи, смотрит на меня ошалело.

— Разорвало, прости господи, как газету.

Точно, смотрю, а рядом со мной рука лежит, показалось сначала, что даже пальцы шевелятся. Но нет, лишь кажется. Белые обломки костей торчат наружу, бывшие связки болтаются кровавыми ошметками. По рукаву шинели, обрывку, разумеется, ползет огромная вошь, вот же сука живучая! Да, а кровушки тут хватает. Даже для меня многовато, тем более спецура, в силу своей специфики, столько крови и растерзанных тел редко когда видит. Мы ж в основном по-тихому: пришли, нагадили, ушли. А уж снайпер и вовсе редко видит лужи крови. А тут… Похоже, надо привыкать, а не то… Черт, все же не сдержался, рвало недолго, нечем, видимо. Во рту помойка, шинель немного забрызгал. А, плевать, все равно весь в грязи. Весна на дворе, поля развезло так, что удивляюсь, как мы сюда вообще дошли. Кстати, сразу не обратил внимание, но кажется, меня и тут зовут моим же именем, интересные дела. Глянуть бы в документы, должна быть какая-нибудь учетная карточка, фамилия та же или нет.

— Давай вперед, хлопцы, всех сейчас немец накроет шрапнелью, если дальше будем лежать! Хотите кишки на кулак наматывать? — доносится приказ.

Хм, командир, что ли, кричит? А говорит-то по делу. Раз вылезли, надо вперед, иначе жопа. Мы тут как на столе лежим, даже без артиллерии могут легко всех угрохать. Это ж только в будущем любили Жукова и прочих костерить почем зря, дескать, минные поля разминировал пехотой. А сами-то пробовали? У командира приказ, он его выполняет. А если солдаты лежать будут, им всем хана. А уж о том, чтобы провести разминирование местности… Эту чушь даже комментировать впадлу. Враги-то чего, ждать будут, когда вы тут ползать будете и мины снимать? Это, простите, совсем уж дилетантский взгляд. Нет, конечно, есть саперы и все такое, но тут вам не там. Разминированием не занимаются во время боя. Это в будущем, «Горыныча» запустил прямо во время атаки, он тебе такую дорогу пропашет, что хоть на автобусе езжай. Но тут-то начало двадцатого века. Из инструмента лишь лопата, штык, ну, может, еще щуп есть, и все нафиг. С лопатой и штыком не больно тут насаперишь.

На войне все просто, но и одновременно сложно. Вон враг, иди и убей, иначе он убьет тебя. Идешь, куда деваться. Убьют тебя — другие пройдут. Останешься жив — молодец, почести тебе и признание. Кстати, помнится, в императорской армии посмертно не очень-то награждали.

Встаю и я, машинально отмечая, что в винтовке всего три патрона осталось. Я дважды новую обойму пихал, но третью отстрелять не успел. Хлопаю по подсумкам, но блин, некогда уже перезарядкой заниматься. Минус мне.

Вновь трель свистка, поднимается вокруг меня нестройная цепочка солдат. Да, все устали, мужики, но что делать? Никто не озирается, не смотрит друг на друга, только вперед, туда, откуда на нас льется убийственный ливень металла. А мне очень хочется все видеть, осмотреть каждого бойца и местность, привычка, информация дает возможность выжить.

— Бегом! В штыки! — слышу команду и вновь отмечаю правильность и своевременность, только мне вот не влетело бы, за штык.

Поскакали. А пули-то летят, еще как, только начинаю замечать, что под ногами не вгрызаются в землю. Чуть левее со стороны вражеских позиций заработал пулемет, а это хреново. Покрошат нас сейчас в капусту, икнуть не успеем. Вдруг слышу какой-то шум рядом и чуть скашиваю глаза…

Улюлюканье, ржание и хрип, вот это да! Первый раз в жизни вижу, как наступает конница! Твою мать, реально сила, а страшно, наверное, врагу сейчас. Кони летят, как таран, широкие грудные клетки готовы снести врага одним махом. Топот стоит, аж земля вибрирует, страшно, наверное, и своим, и чужим.

Мимо нас, бегущих, как черепахи, к вражеским окопам устремляются кавалеристы. Шашки наголо, бравада… Им, конечно, тоже достается, даже и побольше, чем нам сейчас. Атака кавалерии хороша лишь по противнику, не успевшему развернуться, или в преследовании, но не так, когда десятки пулеметов устремлены на атакующих. Весь огонь враг переносит на них, и бойцы начинают падать, кони, жалко-то их как, ржут, как будто плачут, спотыкаясь и переворачиваясь через головы. Пули выдирают из тел целые куски плоти, забрызгивая все вокруг кровью. Верховым плохо, кто не успел ноги из стремян выдернуть, кувыркаются вместе с лошадками, ломая себе кости. Не жильцы. Страшно. Мясорубка — вполне, думаю, подходящее слово. Да уж, страшны были войны в прежние времена… А как еще раньше? Когда в шеренги строились и стреляли по очереди? Или когда с пиками и мечами ходили? Ой не, не хочется даже думать о таком. Все-таки человек — тварь, дорожащая жизнью, иначе бы не придумали столько средств для убийства себе подобных.

Измельчали мы, как ни крути. Наверное, от того и прогресс во всем мире ускорился, надоело людям умирать бессмысленно. Черт возьми, да мне бы хороший «инструмент», да несколько минут спокойствия, чтобы никто не приставал, хрен бы тут так пулеметчики развлекались. Хоть и укрыты они в основном, да только для хорошей винтовки с оптикой эти укрытия не помеха.

Вот и окопы врага. Прямо на ходу исправляю ситуацию со штыком, сейчас он, скорее всего, и пригодится, едва успеваю. Вижу шлемы с шишаками, точно немцы, хотя вполне могут оказаться и австрияками. Ну, дайте только в окоп попасть, а там я вам всю вашу толерантность припомню. Нас немного, человек сто — сто пятьдесят примерно, это кого вижу, скатываемся в траншею к немцам. Кто прыгает и вступает в бой, а кто и ныряет, отвоевав свое. Едва смог увернуться от штыка, хрена себе у немца тесак на стволе, взгляд буквально залипает на нем, весь в крови, так и течет, видимо, уже нашел себе цель! Падаю на бок, но вставать не пытаюсь, вытягиваю руки и четко попадаю своим штыком в бок врага. Как же я вовремя его вернул на место! Штык буквально скользит сквозь врага, не встречая сопротивления, пока ствол винтовки не упирается в тело. Орет гад, а я ведь еще не озверел, не осознал всего того, что происходит. Да уж, как в книгах пишут о том, как простой человек, попадая на войну, сразу воюет? Я вот, если б опыта своего не имел, сдох бы уже, наверное, от паники или поноса. А еще вернее, спрятался бы куда-нибудь — и будь, что будет. Мля, ведь реально жопа тут, осознание вещь вредная, когда приходит в бою. Страшно ли мне? А я что, мля, железный, что ли? Да пипец как страшно! Аж поджилки трясутся, да только деваться-то некуда. Колбасит не по-детски, трясусь, мыслей ворох, а как поступить, не знаю. Местные-то привыкли к такому, их ведь так и учат, а мне каково? Все внутри просто орет благим матом: укрыться, залечь, найти щель и забиться в нее, но нельзя. Вот, я уже успел кого-то убить, а ведь только очнулся в этом теле, ой, Батя, выживу, свечку тебе поставлю, хоть ты еще и не родился. Что бы я делал, если бы не забота моего командира?!

Больше одного выпада сделать не успеваю, как и встать. На меня что-то падает и придавливает к земле. Черт, тяжело-то как, да еще чем-то по башке ударило… Пока ворочаюсь, пытаясь подняться, на меня падает что-то еще, становится совсем плохо, дышать все труднее, руки зажаты вытянутыми, винтовку давно отпустил, выбраться бы, но не выходит, похоже, полы шинели зажало, и я теперь, как младенец в пеленке. Блин, только бы лошадь какая на меня не упала, точно не встану. Как-то на учениях, рядом со мной заряд взорвали, имитируя разрыв артиллерийского снаряда. Меня тогда так присыпало, что вздохнуть мог с трудом, чуть не сорвался, было очень страшно, от невозможности двигаться. Паника заставляет сердце биться со скоростью летящей пули, это плохо, паника до добра не доводит. Но как же хреново это, ощущать, что тебя завалило, а что-либо сделать никак. С детства не любил такого, клаустрофобия это или нет, но, терпеть не могу, когда меня сковывают вот так. А сколько, наверное, что на этой, что на Отечественной в окопах солдат погибло? Не убило пулей или миной, а именно вот так, когда тебя заваливает на глубине и выбраться возможности нет. Ой, мама, роди меня назад, как же хреново-то…

Над головой, где-то рядом, но глухо, из-за наваленных на мне тел, плохо слышу, раздается выстрел, второй, третий. Немцы добивают прорвавшихся? Или это наши?

— Баста, — различаю отчетливо. Вот блин, у предков словечки почти как родные для меня.

— Солдатам осмотреться в окопах, проверить оружие и боеприпасы, приготовиться к возможной контратаке противника!

Значит, наши все же. Пытаюсь крикнуть, но рот, оказывается, забит грязью. Отплеваться не получается, фыркаю, аж до рвоты. В глазах уже слезы стоят, кажется, залепило землей все, что только можно.

— Есть живые, ваше благородие!

Конечно есть, откопайте же меня скорее, братцы, сил нет. Я уже даже перестал трепыхаться, все одно не получается вылезти. Может, товарищи откопают?