Виктор Мишин

Второй шанс. Счастливчик

— Родная, прости.

— Ты не вернешься… — Светланка прикрыла руками глаза и отвернулась.

— Не понял? Что ты только что сказала? — я ушам своим не верил.

— Ты все слышал. И все понял, — злится и плачет.

— ??? — Я кивнул своим мыслям и, не развивая этот диалог дальше, стал собираться.

— Я не спрашиваю почему, я это знаю. Но я чувствую, ты не вернешься, — прилетело мне в спину.

— Свет, ну нельзя так перед дорогой, — начинаю злиться.

— Когда это ты обращал внимание на приметы? — удивленно посмотрела на меня супруга и смахнула слезы.

— С вашим появлением в моей жизни.

— Ты только что вылез из могилы, зачем вновь испытывать судьбу? — теребя в руках платок, Света умоляюще посмотрела на меня.

— Ты же сама сказала, что все понимаешь? — я грубил, но лишь для того, чтобы заставить себя не думать о том, что жена права.

Я — майор Красной Армии Новиков. На дворе стоит сентябрь 1943 года. И я только что нарушил обещание не возвращаться в действующую армию. Обещание своим родным и близким я дал, когда вернулся с последнего задания. Точнее, меня вернули оттуда практически по частям. Раны были тяжелые, долго восстанавливался. Только дома я лежал два месяца. До этого в госпитале и даже в Исландии успел полечиться. Точнее, пока с задания выползали, меня там подлатали. Потихоньку вылез все же. А сейчас даже форму набрал. Почти как прежде стал, вот только голова…

Да, голова покоя не давала. Злость поселилась во взгляде, разговаривать спокойно вообще могу с трудом. Приходится контролировать буквально каждое слово. С женой иногда разговариваю на повышенных тонах. Она сначала ответит, но потом, видимо, вспомнит, кто я и кем был на войне, успокаивается. Хотя когда только узнала, сутки со мной не разговаривала. Говорит, что никак не ожидала такого от вроде бы хорошего человека. Я ей тогда просто ответил:

— Родная, если уйдешь, пойму. Но каждый должен делать только то, что он умеет лучше всего.

Я — стрелок, я умею делать то, что не удается другим.

— Дурак! Куда я уйду от тебя. Прекрасно знаешь, что я без тебя жить не могу. Я понимала, конечно, что на войне убивают. Но никак не думала, что это можно делать вот так, хладнокровно. У тебя взгляд стал совсем другой.

— А как воюют командиры, ты знаешь? Генералы, отправляющие на смерть целые дивизии?

Я — убиваю врагов! — Тогда она меня и правда зацепила. Но я о своей «профессии» теперь думал совсем иначе, чем ранее. — Любой командир на фронте — бомба, я же — пуля. И что не так у меня с глазами?

— Прости, я все поняла. Больше не буду так думать. Ведь все вы воюете для того, чтобы мы жили, — Светик завела обычную песню.

— Это ты прости. — «А все-таки, что с глазами-то не так? Что она в них увидела?» — подумал я. Хорошо хоть девчонки мои ничего плохого во мне не видят, пока по крайней мере. Вроде не пугаются, всегда рады, когда я дома, и печалятся, когда приходится уходить. Но главное — они меня любят, все.

Война шла на удивление легче, чем это было в мое время. Если так вообще можно выразиться. Рядовой состав вермахта, наглядевшись на устранение своих командиров, временами просто бросал оружие и отступал. Ведь это только я и несколько таких групп, как моя, занимались устранением высшего комсостава вермахта. А сколько десятков наших спецгрупп снайперов охотились за простыми командирами. Выбивали всех, до лейтенанта включительно. Немчура в последнее время даже пошла по нашим стопам и запретила командирам надевать офицерскую форму. Но это плохо помогало. Наши уже приноровились к повадкам офицерья и с удовольствием их «работали». Представьте себе локальное наступление, ну, скажем, батальона. Раньше ведь как, немчура после артиллерийской подготовки вставала и под прикрытием пулеметов перла вперед, иногда во весь рост и пешком. А теперь? Пушкари у немцев если пару минут подолбят, и то для них хорошо, пехтура встает, а пулеметы-то молчат. Нет пулеметчиков-то уже. Начинают атаку и валятся друг за другом. Еще бы, у нас в каждом отделении снайпер и пулемет. Причесывают так, что фрицы сразу лапки вверх тянут. А куда им деваться, назад повернут, до своих окопов не добегут, вот и сдаются. А нам хорошо, стрельбы меньше, зато работников больше. Разрушили-то о-го-го сколько, вот и работают. Не все нашим старикам да бабам горбатиться.

Фронт подходит к границе, как я уже говорил, немцы отступают, ожесточенного сопротивления почти нет. Упертые попадаются, но эти части заваливают бомбами и напалмом. Румыны и итальяшки уже заявили о выходе из коалиции с Гитлером, тот, наверное, совсем на дерьмо изошел после этого. Дуче макаронники уже шлепнули, румыны тоже своего Антонеску не сильно любили. Короче, дела идут. У нас в маршалах все те же, что и в моем времени, плюс десяток новых имен в генералитете появился. Бойцы на фронтах имеют отличную подготовку. Учебка теперь полгода, в войска люди поступают обученными именно воевать. Оснащение, новое вооружение, да и просто питание стало такое, что бойцам не надо думать ни о чем другом, кроме как о выполнении обязанностей. Помните слова Константина Константиновича о двухстах орудиях на километр фронта? У нас, конечно, еще пока не так, как ему мечтается, но близко к этому.

Неделю назад заявился Петрович. Помявшись для начала с десяток минут и заставив меня нервничать, выдал:

— Толя очнулся.

Сказать что-то большее он не успел. Увидев мои глаза, он буквально поперхнулся.

— Вот только не надо на меня так смотреть. В сознании он был почти две минуты, выпалил несколько слов сестре и снова вырубился, — Истомин разглядывал меня, а я молчал. Что говорить, если честно, то я уже похоронил Круглова. Врачи вообще не давали ему шансов, а он на тебе — воскрес.

— Шансы есть? — только спросил я.

— Теперь есть. Врачи сказали, что теперь они спокойны. Вытянут. Самое тяжелое позади.

— Когда к нему пустят?

— Как придет в себя и останется в сознании, — улыбнулся Петрович, — так и поедем.

— Что сказал-то? Или просто бредил?

— Да нет. Какой уж тут бред. Сам теперь жду, чтобы уточнить. Всю неделю как на иголках.

— Ну, Петрович, что же ты жилы из меня тянешь? — меня уже просто распирало.

— Потому что утверждать не могу. Неужели непонятно. Человек больше трех месяцев без сознания. Сестра рассказала, что он как глаза открыл, сказал только одно: — Ребята живы, в плену.

— Всё?

— Да, больше ничего, после того раза больше не просыпался пока.

Молча кивая чему-то своему, я поднялся.

— Куда собрался? — встрепенулся Петрович.

— На полигон поеду. Хочу немного пострелять. Ты со мной?

— До вечера свободен, поехали. Хочешь со мной поползать, что брать?

— Сам все возьму, — я прошел в свою комнату и открыл оружейный шкаф. Два «Винчестера-70», по сотне патронов к каждому. «Кольт» М1911, «Вальтер ППК».

— Ты чего, на войну собрался, что ли?

— Я же сказал, пострелять хочу. Компанию составишь? Держи, это Мурата, — я протянул одну «семидесятку» Петровичу.

— Подожди, позвоню. Машину вызову.

Через полчаса мы уже ехали за город. Стрельбище было рядом, на востоке, от города пару километров. Здесь была разбитая деревня, она отлично подходила для пострелушек. Костюмов у меня было два, Истомин будет у меня за второго номера.

— Здравия желаю, товарищ генерал, — бодро отрапортовал дежурный по полигону, — сержант Семенов. Чем могу помочь?

— Вон майор тебе все скажет, — переадресовал на меня вопрос Петрович.

— Сержант, четыре манекена надо и грудные мишени, найдете?

— Так точно, какой план, товарищ майор?

— Освобождение заложников.

Дальше я указал, что нужно.

— Чучела, одетые в форму красноармейцев, прячете в развалинах, я не буду знать, кто и где из заложников «сидит». Высунуть только по половине лица, не больше. Мишени ставите сзади, ну, да сами все знаете.

— Сколько даете времени? — спросил сержант. Мы тут не первый раз, ребята уже привыкли к моим выдумкам.

— Не знаю, сколько нужно?

— Хотя бы час.

— У вас два, начинаем. И самое главное, два пулемета поставьте. Если заметят меня, пусть лупят.

— Товарищ майор, ну не положено, ведь знаете, — умоляюще ответил сержант.

— Да знаю я. Хрен с вами поиграешь всерьез. Ну, пусть хоть камнями кидают, все ж интереснее. Давайте посложнее сегодня придумайте.

— Ладно, покидаем, — усмехнулся сержант.

Все это время Истомин молча стоял и слушал.

— Ну что, товарищ генерал, поползать не желаете? — ехидно предложил я.

— А ты знаешь, давай. Думал, откажусь? — улыбнулся Петрович, видя мою вытянутую физиономию. Нет, мы и раньше стреляли вместе, но вот чтобы на пузе ползать, такого еще не было.

— Если честно, то да.

Мы покинули полигон и, уйдя в рощу, что окружала стрельбище, остановились и принялись снаряжаться.

— Что, вторым у тебя побыть?

— С начала вместе посмотрим, а потом разделимся. Четыре цели в разных местах одному не отработать.

— А харя-то не треснет? Генералом покомандовать решил? Я бы и сам разобрался, — усмехнулся Истомин.

— Не-а. Просто зная парней с полигона, вы и на позицию-то не выйдете без меня. Они вас враз на ноль помножат.