— Вот это? — спросил я из динамика на каминной полке.
— Не, — сказал Симеон, — тут хитро сделано.
Он нажал на табличку под картиной, и она отъехала в сторону, обнажив неглубокую нишу в стене. В нише висела…
Дверь. Обычная белая дверь из обшитой пластиком фанеры, с дешевой латунной ручкой-защелкой, крючком для одежды и петлями, в которых даже сохранились ржавые шурупы. Дверь из общественного туалета, понял я.
Ее оживлял грубо намалеванный черным маркером рисунок. Обычный сортирный сюжет: условные вагина с воткнутым в нее фаллосом, окруженные нимбом похожих на иглы дикобраза волос. В общем, никакой светотени. И плохая реклама пороку.
— Это и есть лот триста двадцать два? — спросил я.
Симеон кивнул.
— Нам надо было четыре лимона вложить, — сказал он. — Там много всего показали, я не во все врубился, если честно, и решил взять что-то понятное. Чтобы вдохновляло, надежду давало, что ли. Не зря она самая дорогая была. Тут… Как это, консультант сказал… Немыслимая простота. Одним словом, экспрессия.
Я сделал зум на дверь.
Под рисунком была размашистая рисованная подпись:
— Тут звуковой комментарий есть для гостей, — сказал Симеон озабоченно, — включить?
— Валяй.
Симеон нажал на невидимую кнопку, и низкий убедительный баритон — голос серьезный и солидный — заговорил:
— Перед нами туалетная дверь из московского офиса Британского Совета, относительно которой долго спорили искусствоведы — то ли это хулиганская подделка, то ли действительный и непревзойденный в своей горькой иронии шедевр мастера, специально прилетевшего в Москву инкогнито, чтобы выразить таким образом отношение к коммерциализации своего имени и творчества на Западе. По некоторым сведениям, Бэнкси расписал не только эту дверь, но и две другие кабинки в мужском и три в женском туалете, а также создал несколько микрофресок на кафеле. Местонахождение этих материалов в настоящий момент неизвестно… Поскольку дверь была восстановлена по технологии цифрового переноса, подлинность удалось окончательно установить только с помощью специальной квантовой процедуры — и сегодня, после датировки по сохранившимся цифровым фотографиям, сомнений в ней нет… Бэнкси умел быть саркастичным, но жизнь оказалась саркастичней художника: дверь была похищена из Британского Совета и продана за сумму с шестью нулями в коллекцию азербайджанского нефтяного магната. Не выставлялась по политическим и юридическим причинам…
К моменту, когда голос стих, я уже сделал несколько снимков двери, скопировал искусствоведческий ролик и даже оригинальный файл, по которому делали цифровой перенос — он хранился у Симеона в единственной защищенной папке, и, чтобы залезть в нее, мне пришлось оставить в ней свои куки, чего я делать без необходимости не люблю. Затем я послал все собранные материалы Маре и назначил созвон на следующее утро.
— Чего, шеф, будут проблемы? — спросил Симеон.
— Как повезет, — ответил я. — Значит, говоришь, жизнелюбие и простота?
— Угу, — сказал Симеон. — Когда покупали, нам консультант долго втирал, как это правильно понимать. Типа как духовное опрощение. Как Толстой. Прекратил выебываться и стал как все. Такое бывает, у меня один знакомый тоже соскочил и официантом теперь работает.
— А от кого ты ее прячешь-то? Перед айфаком неудобно?
— Да нет, почему, — пожал плечами Симеон. — Всем пох. Просто работа дорогая. Лучше, чтоб никто не видел, кроме близких друзей. Советовали даже хранить в сейфе. Я решил, прикрою от греха, и ладно.
Мы, полицейские роботы, уходим по-английски — не прощаясь. Запомни Симеона таким, каким я видел его в эту секунду, дорогой читатель: переплетение жира и мускулов в комичных медвежьих шортах плюс два испуганных круглых глаза, глядящих в потолок. Татуировки, правда, хорошие и дорогие — можно было бы содрать и повесить на стену как один из экспонатов.
Может, он похожим и кончит.
Кстати сказать, в его квартире было спрятано незарегистрированное оружие, а на одном из компьютеров дремал самораспаковывающийся файл с агитками Халифата, который я на всякий случай пометил специальной последовательностью символов в стринге метаданных — что-то вроде голубиного кольца, наше служебное «что, где, когда», каким раньше маркировали киндерпорн. Симеон, наверно, об этом архиве даже не знал — но серьезно присесть в наше время можно и за меньшее.
Жалоб на полицейский произвол я, таким образом, не опасался.
Дослушав искусствоведческий файл, Мара повернулась к экрану, с которого на нее глядело мое служебное лицо — и крохотная камера.
— Тебе не идут зеленые бакенбарды, — сказала она.
Сама же просила. Следовало изобразить обиду.
— Чиво? — переспросил я и включил мимическую фактуру, обозначенную в моем меню как «сарказмосексизм #3».
— Вот только дебильных рож строить не надо.
— Могу выглядеть по-всякому, — ответил я чуть жеманно, — женским умениям тоже обучен…
И я без всякого предупреждения принял вид помпейской поэтессы из рамки на ее рабочем столе.
Признаюсь, я задумал такой маневр заранее, и просчитанная 3D-модель этой самой Жанны-Сафо была у меня наготове.
Это, вообще-то, стандартная процедура во время отхожего промысла. Лучший способ вызвать у нанимателя нежность — предстать перед ним в виде его любимого существа: домашнего животного, родственника, е-тянки и так далее. Здесь, однако, есть и определенные риски — о чем мне сразу напомнила реакция Мары.
Она выпучила глаза, и я отчетливо различил на ее лице испуг. Ее зрачки расширились, кожа побледнела — и хоть это были совсем небольшие изменения и человек их, скорей всего, не заметил бы, от меня они не укрылись.
Еще через две секунды стало видно, что на губах и пальцах правой руки Мары проявился тремор, а голова несколько втянулась в плечи. Да-да, это был самый настоящий классический страх — будто я обернулся мышью или бенгальским тигром.
Еще через четыре секунды Мара справилась с собой. Но замеченный мною страх был слишком интенсивным, чтобы объяснить его простой неожиданностью.
Нет, она испугалась не перемены.
Она испугалась Жанны-Сафо.
Похожий случай произошел со мной два года назад, когда меня взяли в аренду оцифровать старый фотоархив. Я прикинулся хозяйской кошкой из такой же электронной рамки, а кошка уже два года как сдохла. Была истерика. Правда, потом был и катарсис — и еще кое-что, о чем приличия заставляют меня умолчать. За дополнительную плату мы оказываем самый широкий спектр услуг.
О чем, собственно, я и хотел деликатно уведомить Мару. А вышло вон как.
Мара демонстративно закрыла глаза ладонями.
— Прекрати немедленно! — сказала она. — И никогда больше так не делай. Никогда. Понял?
— Понял, — ответил я.
Когда она открыла глаза, я уже принял свой обычный вид.
— Вот так-то лучше.
Следовало свести все к шутке.
— Я хотел покорить твое сердце, — сказал я.
— Вот я тоже подумала, — проговорила она с сомнением, — но ты же ничего не чувствуешь, мой бессердечный?
— Ничего, — ответил я. — Вообще. И мне на самом деле все равно, как выглядеть. Главное — дарить людям радость.
— А зачем ты тогда эти бакенбарды носишь, если все равно? И этот мундир? Не слишком замысловато?
— Я уже объяснял, — сказал я. — У нас есть инструкция, по которой мы должны воплощать определенный служебный облик, провоцируя собеседника на эмоциональный контакт. Это позволяет войти в доверие, раскрыть характер, собрать улики и создать образ. Так шьются дела и рождается великая литература.
— Да, я забыла, ты ведь у нас еще писатель… И ты так откровенно обо всем мне говоришь?
— Раскрытие приема — мое главное оружие, — сказал я. — И залог высоких продаж.
— А какие у тебя продажи?
— Лучшие по полицейскому управлению. Я имею в виду, в нелетальном сегменте. «Баржу Загадок», например, скачали сто два раза. «Осенний Спор Хозяйствующих Субъектов» — сорок шесть. Но это мои вершины. Обычно — куда меньше.
— А от чего это зависит? От литературного мастерства?
— В первую очередь от раскрученности, — ответил я. — И еще от темы, конечно. Когда расследуешь затопление баржи, незаконный снос забора или производственный брак при производстве пляжных шезлонгов, трудно надеяться на вихрь жадного человеческого внимания. Даже если в результате пара человек сядет на нары. Вот если доверят труп… Но мне его просто так не спустят.
— Почему?
— У нас в управлении тоже есть свои генералы, — я выразительно кивнул вверх. — Всех жмуров под себя гребут. Вот у них по три тысячи скачиваний бывает, а случается и по пять. К мастерству это отношения не имеет.
— В общем, — подытожила сочувственно глядящая на меня Мара, — как у людей. Безвыходно.
— Ну почему же безвыходно, — сказал я. — Отнюдь. Есть пути для роста. Я вот работаю над все большим и большим обнажением приема. Есть и другие перспективные вариации алгоритма…
— Какие?
— Давай я по ходу дела буду разъяснять, — ответил я. — А то там много всего. Поговорим лучше о нашем расследовании, моя ненаглядная. Ты осмыслила материалы, которые я прислал?