Стоило преступникам оказаться на помосте, как началась работа подмастерья палача. Сначала я поставил их всех на колени для того, чтобы злодеи могли в последний раз покаяться и прочитать молитву. К каждому из них подошел священник, выслушал их и дал прикоснуться губами к деревянному кресту, который держал в руках. Если разбойники громко каялись и даже с какой-то жадностью тянулись к кресту, то отравитель, маленький, худенький человечек, в отличие от них, до этого находившийся в прострации, словно очнулся, задергался, попытался вскочить, но со связанными руками это нелегко, поэтому он завалился на бок. Мне пришлось его поднимать и удерживать на месте, потому что он все время порывался вскочить на ноги, а когда понял, что все бесполезно, дико заорал во весь голос:

— А-а-а!!

От него смердело страхом, потом и дерьмом. До этого шумевшая толпа мгновенно замолчала, с животным интересом наблюдая, как аптекарь, надрывая горло, дико орет. Я не знал, что надо делать в подобной ситуации, а оглядываться на палача, который стоял за моей спиной, посчитал неудобным. Проблему разрешил священник, который стоял в шаге от аптекаря и морщился от оглушительного крика, давившего ему на уши. Он вдруг резко сунул ему крест прямо в лицо, и тот вдруг замолчал, поцеловал его, а затем, сотрясаясь всем телом, безутешно зарыдал. В ответ толпа заулюлюкала, засвистела, взорвалась криками — ей нравилось такое представление. Священник отошел в сторону и встал вместе с судьей, а на его место вышел палач. Толпа, в нетерпеливом ожидании шоу, снова заорала. С трудом поставив аптекаря на подгибающиеся ноги, я подволок его к виселице. Пьер, отточенным движением, накинул ему петлю на шею, чуть затянул, затем замер в ожидании последнего слова отравителя, но тот просто тупо стоял на лесенке, тараща полные ужаса глаза в пространство. Выждав еще пару минут, палач сильным ударом выбил лесенку из-под ног аптекаря. Тело бедолаги дернулось раз, другой, третий и замерло, раскачиваясь на веревке. Секунда тишины закончилась, и толпа разразилась воплями восторга. Судя по всему, горожане получали немалое удовольствие от смерти своего ближнего. Пьер еще раньше предупредил меня, чтобы я не торопился тащить второго преступника на виселицу.

— Дай людям всласть поорать, — сказал он, инструктируя меня. — А когда они малость поутихнут, только тогда тащи следующего преступника.

Так я и поступил, выждал несколько минут и уже был готов поднимать на ноги разбойника, как раздался чей-то крик:

— Гляньте, а наш аптекарь на дерьмо изошел!

Толпа снова заржала, засвистела, отпуская грубые шутки. Неожиданно откуда-то из первых рядов чья-то сильная рука швырнула в качавшееся в петле тело аптекаря дохлую крысу. Трупик мягко ударился о тело и упал на доски, рядом с повешенным. Пьер чуть качнул головой в ее сторону. Быстро подойдя к крысе, я столкнул ее ногой с помоста, но при этом успел заметить, что на ее шее была завязана веревочная петля. Выждав еще пару минут, я помог подняться на ноги убийце и грабителю с большой дороги, после чего подвел его к виселице. В отличие от аптекаря, разбойник решил покаяться перед народом. От волнения его голос перехватывало несколько раз, но его речь от этого только выиграла. Народ местами даже одобрительно шумел, слушая о душевных страданиях разбойника. Стоило ему закончить, как все повторилось: тело дергается в последний раз и замирает, раскачиваясь на веревке. Разогретая первой казнью толпа реагирует на новую смерть намного живее и энергичнее: люди машут кулаками, жестикулируют, показывая неприличные жесты, и, конечно, орут. Я смотрю на их широко раззявленные рты, вижу их похабные жесты, слышу крики и никак не могу понять, что их так возбуждает.

Палач, словно режиссёр, ставящий пьесу, дал актерам доиграть акт, а затем приступил к заключительному финалу. Стоило в его руках оказаться кованому трехгранному пруту, как разбушевавшаяся толпа мигом утихомирилась и выжидающе замерла. Монтре качнул прутом в воздухе, потом сделал замах, словно примеряясь к его весу, после чего положил инструмент на место и легонько качнул головой в сторону последнего преступника. Я подошел к главарю, помог встать тому на ноги, затем разрезал веревки на руках. Он попробовал сопротивляться, но руки затекли и плохо слушались, поэтому без особого труда я подтащил его к колесу и заставил на него лечь, слегка заломив руку. Тут на помощь мне пришел палач, а спустя пятнадцать минут главарь шайки был распят на колесе. Пока он корчился, дергаясь всем телом, раззадоренная толпа осыпала его ругательствами, грубыми шутками, распаляясь еще больше, при этом ей было наплевать, что тому было страшно и не хотелось умирать, испытывая жуткие муки.

— Богом заклинаю!! Убей меня, палач!! — вдруг дико заорал, не выдержав, преступник, продолжая дергаться всем телом на колесе. — Милосердия прошу!! Люди, сжальтесь надо мной!!

Сочувствия его крики не вызвали, наоборот еще больше воспламенили толпу, которая начала торопить палача, увидев, что тот снова взял в руки металлический прут:

— Чего стоишь, палач! Размахнись от души!! Врежь ему!! Забей мерзавца до смерти!

Пьер, не обращая внимания на крики, неторопливо прошелся вокруг колеса, словно присматриваясь, откуда ему начинать свою работу, потом остановился и посмотрел на судью. Уже потом я узнал, что судья на эшафоте является наблюдателем от города, который должен контролировать все действия палача и следить, чтобы те соответствовали выполнению всех пунктов договора. В большинство подобных контрактов, но только при сложной казни, которая проходила в несколько этапов, вносился пункт о том, что палач несет персональную ответственность за физическое состояние казнимого им человека, как ни смешно это звучит. Именно такой считалось колесование, где преступнику сначала ломали все крупные кости рук и ног, затем били в живот или грудь, чтобы сломать позвоночник, после чего изломанное тело поднимали на шесте и выставляли на всеобщее обозрение.

В нашем случае Монтре должен был нанести тридцать (так определил суд) ударов железной палкой, переломав преступнику все крупные кости и при этом не дать ему умереть раньше времени, но тут существовал один нюанс — последовательность нанесения ударов. Если суд был готов проявить в последний момент гуманность, палач действовал как бы в обратном порядке, нанося сначала «удар милосердия» по шее или по сердцу бедного грешника, прежде чем приступить к дроблению конечностей уже мертвого тела. Такая изощренная казнь требовала от палача особого искусства, именно поэтому городской совет пригласил мастера своего дела, палача из столицы.

Судья чуть кивнул головой, и палач взмахнул кованым прутом. Толпа замерла в ожидании, чтобы взреветь вместе с диким криком боли главаря. Новый крик боли — рев толпы! Еще один крик — дикий рев толпы!

Когда стоишь, словно на арене сумасшедшего цирка, где ломают на потеху публике одна за другой кости человеку, а вокруг тебя беснуются сотни людей, которые жаждут крови и страданий, ты, несмотря на свою тренированную психику, начинаешь понимать, что жить в мире, где жестокость — стандарт этого времени, придется весьма непросто.

Я опять смотрел на красные от выпитого вина и возбуждения рожи горожан, на их широко раскрытые рты с дырами от испорченных зубов, из которых сейчас вылетали ругань и крики. В какой-то момент мне показалось, что вид толпы отвлечет меня от жестокой картины, но вышло наоборот. Мне стало так тошно, что впору было блевать. Бросил взгляд на Пьера. Его лицо ничего не выражало. Палачу на первый взгляд было лет сорок — сорок пять, широкие плечи, развитая мускулатура. Мне было неизвестно, сколько лет он занимается своей работой, но методику этой казни он знал основательно, впрочем, как и анатомию человека. За время экзекуции главарь дважды терял сознание от боли, и тогда мне приходилось приводить его в чувство, отливая водой. Еще один раз палач сделал передышку. Отложив кованый прут, он вытер пот, медленными глотками выпил кружку воды, потом постоял несколько минут. Толпа тем временем, слушая хрипение уже сорвавшего голос главаря, возбужденно и радостно гудела. После короткого перерыва палач снова медленно и методично дробил кости под неумолчный рев толпы, возбуждение которой дошло до пика. Наконец все закончилось.

Монтре, тяжело отдуваясь, выпил одну за другой две кружки воды. Я пригляделся к распятому на колесе преступнику: тот находился без сознания, но при этом был жив. Палач посмотрел на судью, тот ответил ему быстрым и одобрительным кивком: все прошло согласно контракту. Дальнейшие действия, как оказалось, нас уже не касались. Я тщательно вытер железную палку палача, а затем сунул ее в большую полотняную сумку, после чего судебный пристав, сопровождая нас, расчистил дорогу. Толпа и не думала расходиться, продолжая таращить глаза на казненных преступников и смаковать подробности и детали прошедших казней.