— Уф! Совсем замаялся, дядя, но так и не догнал.

— Бог с ними. Что-то слышал?

— Извозчик ее назвал… вроде как… паной.

— Пани.

— Точно! Пани Ядвига и еще что-то сказал, только не по-нашему.

«Поляки? — слегка удивился я. — Польская разведка? А почему бы и нет? Да и какая мне разница!»

Несмотря на это мысленное заверение, мысль о девочке все равно сидела во мне занозой. Залез в карман, отсчитал полтора рубля и отдал парнишке.

— Благодарствую, дядя.

— Давай, беги отсюда, племянничек.

Зайдя в свою комнату, проверил сохранность своего саквояжа и понял, что здесь мне делать нечего.

«А не навестить ли мне Таню? — сразу возникла мысль. — В ресторан сходим, погуляем. А там видно будет».

Адрес девушка мне дала, когда мы расставались на вокзале, а вот по поводу фамилии своей родственницы ничего не сказала, а я этот момент как-то упустил. Сейчас я стоял перед дверью, где на фанерке, висящей рядом со звонком, было написано восемь фамилий. Ради эксперимента решил на этот раз не звонить, а потянул за ручку двери, которая, к моему немалому удивлению, открылась. Не успел я войти, как из ближайшей двери вышла женщина в неопрятном домашнем халате, лет сорока пяти, с увядшим лицом. Она удивленно посмотрела на меня, потом спросила:

— Вы к кому, мужчина?

— Сюда девушка недавно приехала. Зовут Таня. Я к ней.

— Вы не вовремя пришли, — женщина как-то нехорошо усмехнулась. — Но раз пришли, проходите. В самый конец коридора.

«Что значит не вовремя?» — подумал я, но уточнять не стал.

— Спасибо, — сказал я и пошел в указанном направлении.

Проходя мимо ряда дверей, из которых одна была открыта, невольно бросил взгляд внутрь комнаты. Треть помещения занимала железная кровать с одеялом из разноцветных треугольников и множеством подушек, сложенных горкой. В двух шагах от нее стоял комод с гипсовыми фигурками животных, а рядом, на стене, висела увеличенная супружеская фотография, засиженная мухами.

В конце коридора, у дверей одной из комнат, собралась небольшая толпа из дюжины человек и тихо шумела, видно, таким образом реагируя на громкий и резкий женский голос:

— Граждане, вы знаете, что в центральных городах нашей страны сейчас проводится чистка от тех элементов, которые тормозят и затрудняют жизнь нашей страны и трудящегося пролетариата. Органы рабоче-крестьянской власти не могут терпеть такого положения! Поэтому всем социально вредным элементам громко сказано, что им не место в нашем социалистическом обществе! Как вы знаете, дорогие граждане, домовым комитетам даны права по выявлению таких элементов. И вот такой вредный элемент живет рядом с вами! Я всегда утверждала и дальше буду говорить, что Булиткина — не трудовой человек. Мало того что она была в экономках и путалась со всякой дворянской сволочью, так и теперь занимает непомерно большую площадь, когда в нашем городе тысячи пролетарских семей ютятся в сырых и холодных подвалах. Товарищи, предлагаю создать прямо сейчас пролетарскую комиссию! И на основании ее решения, мы будем определять, что делать с жилплощадью гражданки Булиткиной! Кто хочет высказаться?!

— Да чего тут говорить?! — раздался хриплый мужской голос. — Выкинуть ее на улицу, а вместо нее поселить настоящих пролетариев, которые кровь проливали за советскую власть!

— Сенька, ты, что ли, пролетарий? Да ты пропойца! — раздался из толпы задорный женский голос. — Тебе бы только зенки твои поганые залить!

— Заткнись, Машка! Не тебе, шалаве, за мои подвиги говорить!

— Ты про какие свои подвиги говоришь?! Когда свою Маруську колотишь?! — снова раздался тот же женский голос.

В толпе засмеялись, потом раздался мужской голос:

— Товарищи! Я считаю, что это как-то неправильно! Где представители власти? Где представитель домкома? Получается просто самосуд какой-то! Почему…

Но договорить ему не дала командная дама:

— Товарищи! Товарищи! Призываю вас всех к порядку! Сначала мы выберем комиссию из жильцов, потом составим акт, а после предоставим наше решение председателю домового комитета. Я предлагаю начать голосование…

— Слушай, Колотова! Ты чего здесь раскомандовалась?! — снова раздался тот же женский голос, как я определил для себя, местной активистки. — Тебя завмаг Синюшкин, что ли, купил?! Для него стараешься?!

— Ты, Осокина, свои провокаторские замашки брось! Опять лезешь, куда не надо! Николай Игнатьевич, наведите порядок!

— А ну всем молчать! Следующий, кто пасть раскроет, рыло начищу! Вы меня знаете!

Толпа сразу примолкла.

«О как! Интересно…» — и я, расталкивая недовольный народ, стал протискиваться вперед. Оказавшись на пороге комнаты, быстро оббежал взглядом помещение. За столом сидела пожилая полная женщина с бледным лицом и страдальческими глазами. В них читалось отчаяние. Рядом с ней, прислонившись спиной к шкафу, стояла поникшая Татьяна, но стоило ей меня увидеть, как девушка сразу взбодрилась. В двух шагах от них стояла перезревшая женщина, лет пятидесяти, в ярко-желтом платье, по раскраске походившая на индейца в боевом походе, только головного убора из перьев не хватало. Чуть сбоку от нее стояли двое мужчин, которые, как я понял, изображали силовую поддержку. Один из них, с отечным лицом алкоголика, был одет в вытянутую майку и заношенные галифе. Второй, дюжий мужик, был в мятых, неопределенного цвета, брюках и рубашке навыпуск. Я сделал еще шаг вперед и оказался в комнате.

— Вы кто, гражданин? — тут же потребовала от меня ответа крашеная дама.

Я окинул сначала ее пренебрежительным взглядом, потом двух стоящих рядом с ней мужиков и только после этого ответил:

— Кто-кто. Конь в пальто. Лягну, и не встанешь, сучка крашеная.

Несколько секунд она смотрела на меня недоумевающим взглядом, пока до нее дошло, что ее только что оскорбили.

— Я не позволю…

— Пасть захлопни, воняет, — я развернулся к толпе. — Люди, а что тут за сборище?

На мой вопрос сразу откликнулась миловидная женщина лет тридцати, в длинном домашнем халатике с пояском, который подчеркивал ее точеную фигурку:

— Да Лизка Колотова хочет отобрать квартиру у Марь Иванны.

— Николай Игнатьевич, восстановите порядок! — раздался командный голос наконец пришедшей в себя крашеной дамы.

— Да я тебя, паскуда, щас тебя…

Угроза была так себе, да и удар с замахом дюжему мужику видно в деревне ставили. Легко уйдя в сторону, я ударил сам, в печень. Когда он утробно взвыл, согнувшись напополам, его выставленная челюсть очень хорошо подошла для быстро выброшенного вверх колена. Он хрюкнул, после чего завалился на пол, как подрубленное дерево.

— Ты, как тебя там, ветеран, ходь сюды, — я сделал жест, подзывая его к себе второго мужика в майке-алкоголичке.

— Не-не-не, я здесь ни при чем. Это все она, Лизка Колотова. Говорит, бутылку поставлю, ежели за меня скажешь, — при этом ветеран, выставив вперед руки, словно защищаясь, стал мелкими шажками отступать в глубину комнаты.

— Лизка это ты? — я ткнул пальцем в побледневшую женщину.

— Товарищи! Надо срочно вызвать милицию! Это же какой-то форменный бандит! Това…

— Пасть закрой! Разговаривать будешь, когда я скажу! Поняла? — я сделал к ней пару шагов.

Она отступила, прижавшись спиной к стене.

— Не слышу.

— Не подходи ко мне, сволочь!

Я сделал еще один шаг по направлению к ней.

— Граждане! Убивают! А-а-а!

От страха потеряв голову и впав в самую настоящую истерику, женщина сейчас истошно вопила, пытаясь спрятаться за своим криком, повернувшись к сгрудившимся в дверях людям, которые с некоторой опаской, но больше с написанным на их лицах живым любопытством наблюдали, что происходит в комнате. Судя по всему, подавляющему большинству зрителей все это, похоже, нравилось.

«Похоже, гражданка Колотова не в фаворе у народа. Продолжаем спектакль».

— Товарищи, да у нее самая настоящая истерика! — воскликнул я и с удовольствием отвесил ей две полновесные пощечины. Голова женщины мотнулась сначала в одну сторону, потом в другую, щеки налились нездоровой краснотой, но при этом она сразу прекратила орать. В толпе заахали, но при этом продолжили с еще большим вниманием смотреть спектакль. Я повернулся к толпе:

— Вот так, дорогие граждане, лечится женская истерика. Еще можно ведро холодной воды на голову опрокинуть. Вот только у меня… Хотя извините, есть!

Схватив графин с водой, стоящий на столе, я вытащил пробку и опрокинул его над головой Колотовой. Вода хлынула ей на голову, стекла по волосам, а затем потекла по лицу, смывая пудру и краски, превращая его в жуткую маску. Народ дружно ахнул. Глядя на впавшую в столбняк женщину, я решил, что пора заканчивать.

— Все! Собрание закрывается! Гражданка Колотова, вы можете идти! А вы, товарищи, расходитесь! — попросил я жильцов уже сухим, казенным тоном.

Колотова, даже не пытаясь утереться, деревянным шагом направилась к двери. Шок еще не отпустил женщину, и она не совсем понимала, что произошло. Люди расступились перед ней, пропустили, а потом пошли следом. В дверях остались две женщины, которые сейчас вопросительно смотрели на меня.

— Это ваши мужья? — догадался я. — Не стесняйтесь, женщины, забирайте их!