— Хм! Э-э… Ну, ты и даешь! А ты точно уверена, что тебе такой муж нужен?

— Стать дворянкой и заодно заполучить красивого, здорового парня, да еще ловко исполняющего мужское дело… Это же мечта любой девушки! А насчет его нрава… так вы, сэр, вроде меня немного знаете. Он у меня не забалуется. И поверьте, я вам еще пригожусь. Не знаю, как это объяснить… Просто чувствую!

— Хм… Ладно, согласен! Как говорится в одной… скажем так, пьеске: «Обычных преступников надо сажать в тюрьму, а самых закоренелых женить, чтобы дольше мучились». Пошли!

После несколько шумного и сумбурного обсуждения предстоящей свадьбы все успокоились и просто мирно пили вино. Даже сэр Юстас, похоже, примирился со своей судьбой. Прекратил изрыгать угрозы и проклятия и просто сидел молча, уставившись в пространство. Как вдруг в леди Эдит вспыхнула женская ревность, подогретая выпитым вином. По-другому никак нельзя было объяснить ее неожиданную вспышку.

— Сэр Юстас, вы не держите слово! А я-то думала… — тут она резко оборвала фразу и оказалась в перекрестье любопытных взглядов. Залившись румянцем, она после короткой паузы закончила свое выступление: — Отец! Мы должны немедленно покинуть этот дом!

Леди Эдит закрыла лицо руками и заплакала. Сэр Джон, уже изрядно выпивший, вскочил на ноги и взревел, глядя на сэра Юстаса:

— Подлый негодяй! Ты заставил плакать мою ненаглядную дочь! Я прикончу тебя прямо сейчас!

Отшвырнув стул, он уже почти выхватил меч, но тут закричал я:

— Сэр Джон! Вы же не хотите разбить сердце бедной девушке!

Тот замешкался, чем воспользовался священник, ухвативший старого рыцаря за рукав с криком:

— Да не попустит Господь убийства в этом доме!

При виде этой сцены сэр Юстас окончательно сник. Лицо его побелело, на лбу мелкими каплями выступил пот, а в глазах плавал страх.

Старый рыцарь задумался на мгновение, потом опустил руку и громко изрек:

— Пусть будет так! Но если сэр Юстас дорожит своей жизнью, пусть прямо сейчас поклянется своей дворянской честью, что женится на этой девушке!

Я тут же подыграл ветерану и с криком: «Клянись или умри!» — выхватил меч из ножен.

Хозяин поместья сначала посмотрел затравленным взглядом на возвышавшегося над ним сэра Джона, затем на меня с мечом в руке и сказал негромким, севшим от волнения голосом:

— Клянусь честью! Я женюсь на этой девушке.

— Я сам прослежу за этим, — проворчал уже почти добродушно сэр Джон и опрокинул в себя очередной кубок вина.

Тут за окном раздалась лихая песня дружинников сэра Джона, что заставило того громко расхохотаться, а затем пояснить свое веселье:

— Ха-ха! Похоже, мои орлы добрались до ваших винных погребов, сэр Юстас! Ха-ха-ха!

Я уже начал засыпать, когда в дверь постучали. Негромко чертыхнувшись, я встал и подошел к двери.

— Кто там?

— Это… я.

Красотка Сью прошла через всю спальню и остановилась у кровати спиной ко мне. Я закрыл дверь и приблизился к ней. На какое-то мгновение мы замерли у кровати, потом я дотронулся до ее плеча и провел пальцем по шее у основания волос, стянутых на затылке бархатной лентой. Она вздрогнула, обмякла и прижалась спиной к моей груди. Не став торопить события, осторожно положил обе руки ей на бедра, правда, при этом нечто твердое и неспокойное уперлось через ткань моих шоссов в ее юбки. Она вновь вздрогнула, словно пронзенная током. В следующую секунду мои руки сжали ее груди, и я почувствовал, как ее соски встали торчком. Она учащенно задышала. Коснувшись кончиком языка мочки ее уха, я лизнул сережку. В ответ она глухо и протяжно застонала.

— Ты волнуешь меня, милая. Возбуждаешь и кружишь голову, как хорошее вино.

Девушка повернулась ко мне и впилась губами в мои губы. Несколько секунд мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, затем она отстранилась, села на кровать и стала развязывать шнуровку лифа. Я также не стал терять время и принялся раздеваться. Обнаженные, мы несколько мгновений смотрели друг на друга, и только наше учащенное дыхание и треск горящих дров в камине нарушали тишину. Затем я легким толчком опрокинул девушку на спину и, наклонившись, стал горячим ртом целовать и покусывать ее соски. Сладострастный стон сорвался с губ Красотки Сью. Она заерзала на кровати, раздвигая бедра, и простонала:

— Больше не могу… Возьми… меня…

Эта ночь стала для нас обоих приятным сюрпризом. Если для меня это была ночь с яркой красавицей, отдававшейся мне почти с первобытной страстью, то для нее я оказался не только хорошим любовником, но и кладезем неизведанных ей до этого времени любовных приемов. Утром, после долгого прощального поцелуя у двери моей комнаты, она вдруг сказала:

— Я буду ждать тебя, мой милый.

— Спасибо, ласковая моя! Но, боюсь…

— Молчи! Я все равно буду ждать тебя!

Рано утром, даже не позавтракав, мы выехали из поместья сэра Юстаса. Выбрались на большую дорогу и вскоре встретили Хью, ожидавшего нас на обочине.

Проехав километров пять, взобрались на очередной холм и увидели лежащее среди зелени лугов и рощ Уорвикское аббатство. Оно располагалось возле речки, заросшей камышом и тростником. На другом берегу, более высоком, сплошной стеной стоял лес. От всей этой картины веяло чистотой и спокойствием. На душе стало тепло и легко. Разница в шесть с лишним столетий исчезла, и сейчас я был просто человеком в теплый летний день. Голубое небо. Желтый апельсин солнца. Зелень полей и лесов.

Не знаю, сколько бы я так простоял, если бы до нас не донесся колокольный звон. Телохранитель и лучник обнажили головы и перекрестились. Я последовал их примеру. Удары колокола вернули меня в реальность, заставив почувствовать боль в мышцах ног, усталость и резкий запах лошадиного пота. Посмотрел на своих людей, ждущих приказа ехать дальше, кивнул, и мы продолжили путь.

В мощных воротах аббатства, в их левой половине, была проделана калитка с окошечком, затянутым решеткой. Не слезая с коня, постучал в ворота и сразу услышал голос привратника:

— Мир тебе!

— И тебе, — отозвался я и наклонился к окошку.

В нем были видны глаза, мясистый нос и блестящая от пота лысина.

— Какое дело привело вас к воротам нашей обители, добрые люди?

— У меня письмо к аббату.

Привратник, несомненно, уже рассмотрел нас во всех подробностях и поэтому насторожился. Это было естественной реакцией человека в этом веке при виде людей с оружием.

— Вы не могли бы передать письмо мне, добрый сэр, с тем, чтобы я мог вручить его господину аббату?

— Нет! Я должен лично отдать письмо ему в руки!

— В таком случае я открою калитку, и вы пройдете во двор один, ваша милость. А ваши люди пусть пока подождут снаружи.

— Хорошо.

Оказавшись во дворе, я с любопытством стал осматриваться, ожидая, пока посланный привратником к аббату служка сообщит ему о моем прибытии.

Мне еще не доводилось бывать в монастырях ни в той жизни, ни в этой, поэтому мне все было интересно. Первое, на что я обратил внимание, был большой каменный дом в два этажа, расположенный рядом с церковью. Широкие окна с витражными стеклами, как и двери, покрытые искусной резьбой, сразу привлекали взгляд. Церковь и дом окружали деревянные строения, теснившиеся вдоль монастырских стен. Такие были и в замке Джона Фовершэма, но, в отличие от них, хозяйственные постройки монастыря выглядели намного более ухоженно и добротно. Среди них мое внимание привлек своим необычным видом длинный барак. Вскоре я узнал, что это так называемый странноприимный дом, который делился на три части и имел три отдельных входа. В центральной его части была своего рода гостиница, где находили кров и еду пилигримы. Другая дверь с торца барака, ближе к храму, вела в более богатые и более удобные помещения, предназначенные для знатных гостей аббатства. Дверь с противоположной стороны вела в лазарет. Все три части дома были разделены глухими стенами. Были и другие постройки, назначение которых я узнал позже, когда меня знакомили с аббатством. Тогда же я узнал, что в обители есть своя хлебопекарня, свинарник, пасека и рыбный пруд.

Раздался громкий скрип. Повернувшись, я увидел монаха, который крутил ворот, набирая воду из колодца. Он был одет в плотную коричневую рясу с капюшоном, подпоясанную веревкой с узлами, а на ногах его были деревянные сандалии. Он тоже бросил на меня любопытный взгляд. Другой же монах, запрягавший лошадь в телегу, не обратил на меня ни малейшего внимания. От всей этой картины тянуло атмосферой благополучия и спокойствия, нечто похожее я испытал, глядя на монастырь с холма.

Тут ко мне подошел молоденький служка:

— Мир вам, господин. Прошу следовать за мной.

Кабинет аббата располагался на втором этаже. Это была большая комната, стены которой были отделаны деревянными панелями и плотной драпировочной тканью, похожей на плюш. Обстановку составлял массивный, богато инкрустированный стол, бюро с письменными принадлежностями и широкая «этажерка» с набором золотой и серебряной посуды. На полу лежали пушистые ковры.

Аббат при моем появлении встал, дал мне возможность осмотреться и спросил:

— Что тебя привело к нам, сын мой?

Я протянул ему свернутое в трубку письмо:

— Прочтите. Так нам потом будет проще разговаривать.

Бросив на меня внимательный взгляд, аббат сел за стол, вскрыл письмо и углубился в чтение. У него было худощавое, резко очерченное лицо. На лбу шрам от раны, полученной, вероятно, в молодости, в бытность рыцарем. Поверх рясы была наброшена черная мантия (как я позже увидел, с пурпурной подкладкой), а на шее висел на золотой цепи золотой крест — знак достоинства аббата.

После того как хозяин кабинета закончил читать письмо, он еще раз быстро, но в то же время внимательно пробежался по нему и только потом поднял на меня глаза. Взгляд, до этого открытый и благодушный, неожиданно стал цепким и острым, наподобие кинжала, готового вонзиться в тебя, как только найдется брешь в защите.

— Тут написано, что ты потерял память, Томас. Так? В чем именно это выражается?

Его резкий тон, а особенно жесткий пристальный взгляд в один миг перенесли меня из Средних веков в двадцать первый век, в кабинет следователя. Пару раз в той жизни мне довелось беседовать с ними — я считался «трудным подростком». Я было растерялся, не понимая, чем вызвана такая перемена, но почти сразу вернул самообладание, ответив аббату вызывающе-холодным взглядом.

— Это выражается, господин аббат, в том, что я ничего не помню из своей прошлой жизни, — мой тон был, так же как и взгляд, холоден и высокомерен.

— Слышал о таких случаях, но никогда не видел подобных людей. Ты потерял все свои навыки? Ничего и никого не узнаешь?

Наш разговор начал походить на допрос. Он подозревал меня! Но в чем?!

— Точно так, как вы изволили выразиться, господин аббат.

— Письмо подтверждает твои слова, Томас Фовершэм. К тому же я узнаю руку отца Бенедикта. Как он?

— Иногда бывают проблемы с сердцем, а так держится.

— Ты как-то странно строишь фразы, Томас. Впрочем, это неудивительно, если исходить из того, что ты полгода не говорил, а только рычал, словно дикий зверь. Еще он пишет, что Господь Бог сподобил дать тебе новую душу. Как тебе с новой душой в нашем мире?

В его голосе сквозила легкая ирония.

— Знаете, есть такое выражение: «С кем поведешься — от того и наберешься». Так что все будет зависеть от того, с кем придется общаться.

— Хм! Интересное выражение! Никогда не слышал… — теперь он словно что-то усиленно обдумывал. — Знаешь, Томас… Впрочем, у нас еще будет время поговорить. Мне доложили, что ты приехал не один. Кто с тобой?

— Мой телохранитель, Джеффри. И еще один солдат, Хью.

— Джеффри я знал еще молодым парнем. Думаю, узнаю и сейчас.

Аббат позвонил в большой серебряный колокольчик. Дверь отворилась, и на пороге вырос служка.

— Приведи ко мне телохранителя этого господина. А другой солдат пусть пока подождет за воротами.

Спустя некоторое время Джеффри вошел в кабинет. Нескольких мгновений обоим хватило, чтобы узнать друг друга, после чего аббат взялся за серебряный колокольчик, и уже через полчаса отец-госпиталий, в чьи обязанности входило устройство гостей аббатства, показывал мне мои покои. Мне предоставили две комнаты из предназначенных для именитых гостей аббатства, а моих людей поселили в большой комнате для паломников из простолюдинов.

Я уже заканчивал раскладывать свои вещи, когда принесли обед, причем настолько скромный, что я с возмущением подумал:

«Мало того, что аббат с загибами, так еще и кормят, словно милостыню подают. Да уже через неделю с такой едой у меня живот к позвоночнику прилипнет!»

Это недовольство вызвала миска каши с парой сухарей и стакан слабого, разведенного водой, вина. Пока ел, попробовал понять странное поведение аббата, но потом сказал себе:

«Ты же его совсем не знаешь! Может, он такой по жизни. Нервный и подозрительный».

После знакомства с хозяйством монастыря мне дали отдохнуть пару часов. Я заснул, как только положил голову на подушку.

Гулкий удар колокола разбудил меня, но не поднял, так как я еще собирался понежиться в кровати. Но отлежаться мне не дали — раздался стук в дверь. Чертыхнувшись, я встал с кровати. Это оказался служка, которому было поручено отвести меня в храм на молитву. Отстояв около часа на коленях, я был отпущен. Гулял по двору, пока не наступило время ужина. Его отличие от обеда заключалось в том, что на этот раз каша была приправлена медом, а вместо сухарей лежал большой ломоть хлеба. Хлеб оказался единственно вкусной едой из того, что я съел сегодня. Пышный, ноздреватый, мягкий. После такого ужина аппетит разыгрался еще больше, но мысли о еде перебил пришедший за мной монах, который отвел меня в скрипторий — мастерскую по переписке рукописей. После часового рассказа об истории создания монастыря и святынях, хранившихся в его стенах, я снова был отправлен на молитву. С каждым часом пребывание в аббатстве нравилось мне все меньше и меньше. Вышел во двор и не поверил своим глазам. Еще только начало вечереть, а монахи, судя по их разговорам, уже собирались устраиваться на боковую.

Блин! Словно курицы спать ложатся! Впрочем… монах же мне сказал, что у них первая молитва в четыре утра… Офигеть можно! Хорошо хоть здесь без меня обойдутся! Зато на утренней мессе, в полвосьмого, я должен быть как штык. И так каждый день. Да здесь хуже, чем в армии!

Я недовольно покрутил головой. Снова начал бродить по двору, ловя на себе время от времени недовольные взгляды привратника. Остановился в раздумье: чем бы заняться? Проведать Джеффри и Хью? А принято ли здесь заходить в чужие комнаты? Может, они уже спать завалились?

Над головой висели звезды. Ветерок принес из-за каменной монастырской стены пряный аромат лугов. Спать не хотелось — днем выспался, зато хотелось есть.

Наведаться на кухню, хлеба попросить?

Тут из дома аббата вышел служка — я увидел его в свете двух факелов, торчащих над дверной аркой.

— Господин аббат просит вас зайти к нему.

— Сейчас?!

— Да, господин. Он в своем кабинете.

Чего ему еще надо? Вроде же все обговорили. И по деньгам для нашего содержания сошлись. Может быть, о моем отце поговорить хочет? Воспоминания там разные… Или надумал мне еще один допрос устроить?

В любом случае, надо было идти, хотя бы для того, чтобы поддерживать с ним хорошие отношения. Ведь, как он мне сказал, на спасение моей души и возвращение памяти уйдет не менее месяца.

Войдя, я не сразу увидел хозяина кабинета, так как на этот раз он сидел не за столом, а в массивном кресле у камина и ворошил угли кочергой. Сбоку от него стояло пустое кресло.

— Добрый вечер, Томас, — сказал аббат, не поворачивая ко мне головы. — Проходи. Восстановил силы после долгой дороги?

Я ответил не сразу, так как сначала мне надо было проглотить слюну, в одно мгновение скопившуюся во рту. Дело в том, что на каминной полке стоял кувшин, а рядом с ним было блюдо, на котором лежали несколько кусков копченого мяса и ломтей того самого вкусного хлеба.

— Э-э… Добрый вечер, господин аббат! Сказать, что полностью восстановил, не могу…

— Тогда бери и ешь! — аббат кивнул на полку. — Но перед тем, как сесть и вонзить зубы в мясо, будь так добр, налей мне стакан вина.

Пока я ел, в кабинете стояла тишина. Все это время аббат делил свое внимание между камином и мною, глядя, как я уписываю за обе щеки мясо и хлеб. Наконец, почувствовав приятную сытость, я налил и себе стакан вина и вновь сел в кресло. Некоторое время мы молчали, а потом аббат заговорил.

…Уже через пару дней я не находил ничего странного ни в самом аббате, ни в наших с ним вечерних встречах. Он оказался умным, образованным, не лишенным юмора человеком, знавшим много интересного и поучительного для меня. Темы его «лекций» были самыми разными. История, политика, религия, войны — все это давало мне отправные точки для собственных размышлений. От него я узнал об истоках политического и военного противостояния Англии и Франции, о нравах королевских дворов Европы, о жизни придворных. Немало узнал о правилах рыцарских турниров, о геральдике, рыцарстве как социальной категории со своими особенностями и привилегиями. Тактика и стратегия, осада и оборона, военные хитрости и засады — в военном деле он тоже оказался докой. А вот с жизнью простого народа был знаком довольно приблизительно: сказывалась дворянская кровь, но даже из его отрывочных знаний я почерпнул немало любопытного для себя. Многие факты из его рассказов мне казались смешными или интересными, а другие же выглядели дикими и страшными. Взять хотя бы обычное городское кладбище. Мало того, что оно располагалось чуть ли не в центре каждого города, но еще было и местом свиданий, развлечений и деловых встреч. Проститутки бродили здесь в поисках богатых клиентов, а влюбленные целовались и объяснялись в любви. Никого при этом не смущал смрадный запах, исходивший из открытых братских могил, которые не зарывали потому, что было невыгодно, так как трупы привозили сюда довольно часто. Места не хватало, и поэтому приходилось отрывать уже старые захоронения, сваливая груды костей в кучу.

Аббат рассказывал и о жизни монахов, об их распорядке дня и труде. Я узнал, что в аббатствах проходят по утрам своего рода «производственные совещания» в помещении под названием «зал капитула». Здесь заслушивались отчеты не только монахов, возглавляющих основные направления монастырской жизни, но и самого аббата, а при необходимости проводились разбирательства и суды над провинившимися членами обители. Именно тогда я узнал о другом понятии слова «дисциплина». Здесь речь уже шла о кнуте из веревок, к наказанию которым приговаривали монаха, виновного в нарушении устава. В самом начале эта самая «дисциплина» использовалась добровольно для умерщвления плоти, а уже потом превратилась в средство наказания.

Но больше всего меня поразили в аббате не разносторонние знания о различных гранях жизни, а его воззрения на церковь как священнослужителя. Он с явным неодобрением отзывался о некоторых обычаях и ритуалах католической церкви, считая их сложными и непонятными для простого человека. Особенно сильное впечатление на меня произвело своеобразное почитание церковью телесных останков святых. В качестве примера он привел случай с Фомой Аквинским. Монахи монастыря Фоссануова, где умер Аквинат, из страха, что от них может ускользнуть бесценная реликвия, обезглавили, выварили и препарировали тело своего покойного учителя, дабы ни один кусочек святой плоти не ушел на сторону. Впрочем, короли, властители народов, недалеко ушли от простых монахов. Как-то по случаю торжественного празднества французский король Карл VI раздал ребра своего предка, святого Людовика, высокопоставленным гостям и двум своим дядям, герцогам Беррийскому и Бургундскому. Несколько прелатов получили от него в дар ногу. После окончания пира те прилюдно принялись делить конечность почитаемого святого.