— Зачем было нужно тащиться в такую даль? Вернулись и устроились бы где-нибудь поближе. Например, в той же Индии.

— Там не лучше, чем у нас, господин. Общество, разделенное на касты. Вообще, мы думали об этом, но мне хотелось посмотреть, как живут европейские народы, а моим братьям было все равно куда ехать. Так что сюда нас привело мое любопытство. Мои братья по своей натуре бродяги. Старший треть жизни провел в дороге, объездил половину Северного Китая. Нередко предпринимал путешествия в самые глухие уголки нашей страны, как только до него доходили слухи о новой школе ушу. О Ляо и говорить нечего — бродяжничество у него в крови. Мое знание языков и вежливое обхождение разрешали проблемы со стражниками и местными властями. Потратив немного денег, мы приобрели музыкальные инструменты и сшили яркие костюмы, в которых стали выступать перед публикой.

— Ничего не понимаю. Почему ты снова не стал работать переводчиком, а твои братья охранниками? Что вам помешало?

— Мой господин, я даже не знаю, как вам сказать. Этот вопрос такой тонкий…

— Слушай, не темни. Говори просто. Все пойму и осуждать не буду.

— Тут разговор идет о вере, мой господин. Если на Востоке более спокойно относятся к другим вероисповеданиям, то здесь, на Западе, если можно так выразиться, церковь закостенела в своих догмах. Местные священники, все как один, тут же начинали креститься при виде нас. Дважды пришлось сидеть в тюрьме только из-за нашей желтой кожи и узкого разреза глаз, а однажды лишь слепая удача помогла нам избежать толпы фанатиков, жаждущих с нами расправиться. Именно поэтому мы присоединились к группе Питера Силача.

— Все ясно. Рассказывай дальше.

— Я работал зазывалой, объявлял номера, рассказывал о них, аккомпанировал своим братьям на музыкальных инструментах, а после представления собирал деньги. Номера, выполняемые моими братьями, никогда не видели в здешних землях, поэтому мы легко находили публику, а значит, у нас не переводились деньги. Мы выступали на городских площадях и в замках богатых господ. За полтора года мы объехали многие места Италии, Испании, Франции и оказались в Англии. Здесь мы примкнули к группе Питера Силача. С ней же решили добраться до побережья и пересечь пролив.

— А потом куда? В Германию? Или на Русь?

— Мы не думали, господин.

— А зачем нанялись ко мне? По-моему, вам и в циркачах неплохо жилось, если не считать придирок священников.

— Извините меня великодушно, мой господин. Это с высоты вашего положения вы можете не замечать трудностей жизни бродячего актера. Мы же, живущие в грязи, являемся людьми-блохами, которых без жалости давят все, кому не лень. Нас унижают, нами помыкают. К тому же, как я уже говорил, мы другие, у нас желтая кожа и узкие глаза, что ставило нас на положение уродливых людей, вроде бородатой женщины. Несколько раз на нас нападали наши собратья по ремеслу — бродячие актеры, считая, что мы отбиваем у них хлеб. А воры и бродяги в городах и разбойники на дорогах! Те тоже не гнушались отобрать последнее у таких, как мы. Непролазные дороги осенью и холодные ночи зимой посреди поля. Не поймите меня неправильно, господин, я не жалуюсь, а только отвечаю на ваш вопрос. Под вашим покровительством нам намного лучше и проще жить. Да и вам, господин, в вашем пути пригодятся наши знания и умения, так как в отличие от других вы представляете, на что мы способны.

«Он прав, — подумал я. — Они как тайное оружие в рукаве. С виду — слуги, а на самом деле первоклассные бойцы. По крайней мере, Чжан и Ляо. Да и Лю еще та штучка. Управляет своими братьями как хочет. И у меня с ними есть кое-что общее. Я выброшен из своего времени и из привычной жизни. Они беженцы, изгои здесь, лишенные своей привычной жизни. У них и у меня есть скрытые возможности и таланты…»

— Но в слугах вы не собираетесь долго задерживаться?

— Трудно сказать об этом отчетливо и ясно, господин, потому что не знаю, какой путь укажет нам судьба. Теперь я знаю обычаи и нравы европейцев и три европейских языка: английский, французский и итальянский. В Константинополе, в любой торговой миссии меня охотно возьмут на работу. Я снова смогу стать уважаемым человеком, но вряд ли буду там счастлив, зная, что мои братья не живут жизнью, полной радости. Один — воин, который не может без воинской славы и битв, другой — мастер ушу, стремящийся совершенствовать свое мастерство. И тот и другой могут обрести счастье только на родине.

— А почему именно Константинополь? Попробую угадать! Вы сможете вернуться домой, когда на трон сядет другой сын Неба. А слухи о смерти императора быстрее всего дойдут через купцов и никак не минуют Константинополя. Тогда вы руки в ноги — и обратно на родину! Я прав?

— Ваша проницательность, наш великий покровитель, не имеет границ!

— Никогда не льсти мне, Лю, я этого не люблю.

— Вы необычный человек, господин. Много знаете, умеете мыслить и делать правильные выводы. Это не лесть, господин, уж поверьте мне. Я много разных людей повидал за годы странствий. Надеюсь, не оскорблю вас, если повторю: вы необычный человек. Словно не из этой жизни…

Каждый день китайцы тренировались. Минимум три — максимум пять часов в день. Чжан, взяв на себя роль тренера, гонял их в полную силу, не давая поблажек. Хуже всего приходилось Лю, но и он молча и терпеливо сносил, как и положено китайцу, все трудности своего ученичества. На тренировках их отношения строились по принципу «мастер — ученик», хотя в жизни было все наоборот, старший брат оказывался в подчинении у Лю. Смотреть на их тренировки временами было сплошным удовольствием. Каскад упражнений и стоек то плавно переливался, то взрывался молниеносными ударами рук и ног. Прыжки и перекаты, и снова удары. Все это дышало мощью, и в то же время было настолько артистично, что временами даже дух захватывало. Как-то я поинтересовался у Чжана, что у них за стиль, и получил через Лю странный ответ:

— В основе нашей техники лежит принцип, приемлемый для любого поединка: следуй за позициями противника, заимствуй силу противника.

После отработки базовых комплексов — таолу — шла имитация боев с голыми руками, потом переходили к спаррингу, затем каждый начинал заниматься отдельно с выбранным им типом оружия.

Пару раз я беседовал с Чжаном и Ляо через их брата, чтобы составить свое собственное мнение о них, а не только со слов их младшего брата. Не то чтобы я был хорошим психологом, но люди в Средние века были более открыты и не имели комплексов, как в двадцать первом веке, если не считать фанатичной веры в Бога и суеверий, где они перещеголяли моих современников на двести процентов. Насколько я мог понять, старший и средний братья делали ставку на физическую силу и больше доверяли своим инстинктам, чем разуму.

Ляо. Солдат и разбойник. Азарт, упоение битвой, вино и шлюхи были его жизнью, и другой он не желал. Это было китайское подобие моего телохранителя. Ему привычней орать похабную песню в дымном кабаке, в компании с разбойниками и ворами, чем сидеть в парчовом халате за чашечкой чая и спорить о стихах какого-нибудь модного поэта. В то же время он был умным и волевым человеком, так как, насколько я успел понять из рассказов Лю, офицерские чины в императорской армии давали не за папины заслуги или за выслугу лет, а за конкретные таланты и способности человека. Да и его деятельность в качестве разведчика на чужой территории в течение двух лет внушала уважение. Цель его жизни, ничем не отличавшаяся от мыслей Джеффри и Хью, заключалась в достойной смерти на поле брани. На данный момент он был готов сражаться за господина и умереть за него. То есть — за меня. Если раньше я считал фразу «умереть за господина» вымыслом авторов исторических романов, то теперь уже так не думал. В эти времена выражение «сражаться до смерти за своего господина» было в устах воинов не пустой бравадой.

Когда я спросил у Ляо, сколько тот убил в своей жизни людей, он несколько мгновений думал, а потом сказал:

— Очень много!

Их старший брат, Чжан, являл собой образ киногероя. Его торс, казалось, был свит из толстых канатов, скрытых под кожей. Ушу было для него не столько работой, сколько самой жизнью. Судя по его словам, роль купца, в отличие от отца, его так сильно тяготила, что именно это обстоятельство повлияло на решение отправиться с братьями в дальнее странствие. Он был немногословен, прям и очень скромен в быту. Похоже, кроме ушу, Чжана в жизни мало что интересовало. Его слова, переведенные мне Лю, только подтвердили мой вывод:

— Чтобы быть хозяином собственной судьбы, надо воспринимать жизнь, как бой, а насколько тот будет успешным, зависит от степени подготовки.

Я невольно сравнил его с теми тренерами, у которых мне довелось тренироваться. Теперь в моем представлении Чжан являл собой тигра-самца, матерого хищника, с его клыками и когтями, а те были чуть подросшими тигрятами, способными только царапаться. Его ежедневные тренировки напоминали работу ремесленника, который трудится для того, чтобы жить. Взять резчика по дереву: чем тот становится искусней, тем дороже стоит его работа. Так и у бойца: чем искусней он в своем ремесле, тем легче защитить свою жизнь и отнять чужую. Это было его ремесло. Он не занимался медитацией, не совершенствовал свой дух в свете последних философских концепций, вместо этого каждую свободную минуту тренировал свое тело, чтобы потом использовать навыки для получения победы. Любой ценой. Его удары были предельно жестоки и наносились в наиболее уязвимые места. Недаром в кругу китайских мастеров ушу родилась поговорка: «Нести зло — для злых, а добро — для хороших людей».

Лю, младший брат и бывший чиновник, был полон амбиций. Они были глубоко скрыты, но я угадывал их в тонких намеках, упрятанных в высокопарности речей. Он не являлся трусом в полном понимании этого слова, был готов ответить ударом на удар, но если представлялась такая возможность, предпочитал нанести своему противнику удар в спину. Сначала меня раздражали его длинные окольные речи, но затем из его объяснений я понял, что прямо в Поднебесной никто не говорит, а длинные расплывчатые речи с витиеватыми оборотами должны подчеркнуть тонкость ума и образованность человека. Лю очень не хватало его прежнего положения, того почета и уважения, которые ему оказывали, когда он занимал солидную должность. Он был «карьеристом» в чистом виде, готовым лезть наверх по трупам своих соперников. Да и к доносам относился положительно, считая их радикальным средством в борьбе с расхитителями и взяточниками. После его очередных откровений я с невольной брезгливостью подумал:

«Живя в стране с такими законами, поневоле станешь уродом с атрофированной совестью и нравственностью шлюхи».

Но даже при всех его недостатках это был умный, образованный, нестандартно думающий и глубоко чувствующий человек. Как все эти достоинства и недостатки могли сочетаться в одном человеке, я так и не мог понять.

У Джеффри отношение к китайцам было простое, он управлял ими, как слугами, стоявшими ниже его по положению. К тому же они были китайцами, а значит, уже тем самым не являлись ровней чистокровному англичанину. Правда, со временем, оценив боевые качества братьев, он изменил к ним отношение. Это не было высказано словами, но исчезло явное презрение и откровенные насмешки. Хью же смотрел на жизнь глазами Джеффри, как своего непосредственного командира. Когда отношение того к китайцам изменилось, арбалетчик, найдя в Ляо родственную душу, стал вместе с ним совершать набеги на кабаки и бордели.

Глава 11

Разбойники

Сначала мы увидели над лесом лениво трепещущий флаг. Разглядеть, чей на нем герб, не было возможности из-за большого расстояния. Впрочем, даже если бы я мог его рассмотреть, мне это мало что дало бы, так как мои познания в геральдике не отличались особой глубиной. Только благодаря титаническим усилиям моего телохранителя я стал разбираться в основах этой премудрости, но лишь на уровне самого Джеффри. Когда он это понял, то решил подтолкнуть меня к обучению, причем подошел к этому вопросу творчески, проявив своеобразную житейскую смекалку. Слыша время от времени, как я ссылаюсь на книги, он нашел в Мидлтоне, в книжной лавке, трактат о геральдике с большими красочными картинками, а затем почти заставил меня его купить. И это при его отношении к тратам на всякие ненужные вещи, к каким он относил и книги. За время моего лечения мы несколько раз занимались по этой книге. Его великолепная зрительная память на гербы, а также знание основных ветвей английских родовитых семей сначала делали эти занятия весьма познавательными. К тому же яркие и своеобразные картинки мне нравились, и я подолгу их разглядывал с немалым любопытством. Медведи, олени, леопарды. Встречались и более необычные существа, например, единороги. Интересно было также читать смелые и оригинальные девизы, но что ни говори, это была учеба, к тому же язык, на котором излагались основы геральдики, был неимоверно напыщенный и сложный, с множеством лишних описаний и ненужных деталей.

«В геральдике правая и левая стороны щита определяются не с точки зрения человека, смотрящего на щит, а с точки зрения человека, стоящего за щитом, или воина, держащего его в руке. Таким образом, левая часть щита на рисунке, называемая «декстер», обращенная к правой руке воина, считается правой, а правая часть, называемая «синистер», обращенная к левой руке (которая держит щит), считается левой…»

«Щит, как правило, разделен на несколько частей, каждая из которых называется полем. Это деление образуется раскраской щита несколькими тинктурами, вследствие чего и образуются геральдические фигуры — почетные и второстепенные. Основных делений четыре: рассечение, пересечение, скошение справа и скошение слева. Эти деления…»

Я понимал, что это нужно, и заставлял себя учить дворянскую науку, но в то же время ум человека двадцать первого века как бы исподволь говорил: это бесполезное занятие, и я трачу время попусту. И вот когда телохранитель явился для очередного урока, неожиданно для себя я вспылил и высказал ему напрямую, что думаю обо всей геральдике и об этой книге в частности. Думал, что он развернется и уйдет, но вместо этого он помялся у порога, а затем решительно шагнул в комнату. Глядя на его напряженное лицо, я решил, что у нас появились проблемы. Осталось только выяснить: какие?.

— Ты что-то хотел мне сказать, Джеффри?

— Томас, я давно хотел поговорить с тобой… о тебе. Это глупо звучит, но я не знаю, как по-другому это сказать. Понимаешь, у тебя тело и лицо Томаса Фовершэма, а душа… не его. Да, я знаю, что Господь Бог вроде бы заменил тебе душу, дав тем самым шанс исправиться и зажить новой жизнью, в соответствии с церковными заветами. Мне отец Бенедикт сказал об этом. Пусть так, и я согласен с ним, что Господь в очередной раз явил нам чудо. Хорошо. Но я отлично знал того Томаса, как и его отца, и многих других дворян… Никто из них не ведал столько много разного про другие страны и народы. Или взять это устройство для натяжения тетивы арбалета… Хью в восторге от этой штуки и говорит, что не видел подобного устройства! А он воевал в разных странах, даже один раз был там, где настолько холодно, что солнце летом не растапливает слой льда и снега, покрывающий землю. Я тут на днях говорил с Лю, так тот восхищался твоими знаниями в лекарской науке… как ее…

— Анатомии, Джеффри.

— Точно. Анатомия. Органы, что внутри человека. Откуда это? Ты умеешь плавать, чего не умел Том, и не умеет его отец. В отличие от них, ты так часто плещешься в воде, что, наверно, скоро превратишься в бобра или утку. С каждым днем твое умение владеть мечом становится все лучше, но когда ты впервые взял его в руку, я понял, что… ты и в самом деле впервые держишь меч. Через мои руки прошло много новичков, поэтому мне не нужно это знать, я просто чувствую. Ты не знаешь геральдики, одной из основных рыцарских наук. Да что там гербы, ты не знал простых вещей, которые известны любому ребенку. Ты много чего не знал и до сих пор не знаешь, и в то же время ты знаешь много. Том, ты мне как родной сын, и я хочу понять, что с тобой произошло. Конечно, ты можешь сказать, что не ведаешь, что с тобой происходит, но я вижу, не глазами, сердцем, что это не так. Скажи мне истинную правду — разреши мои сомнения. Скажи честно и прямо, ты Томас Фовершэм, сын господина барона Джона Фовершэма?

— На прямой вопрос я дам тебе прямой ответ, Джеффри. Я не Томас Фовершэм, а… — Я помолчал, не зная как по-простому объяснить ему подобный феномен, и только когда меня осенило, продолжил: — Я… душа человека… застрявшая между небом и землей.

— Ты говоришь о духе умершего человека?!

— Нет! Мое тело… лежит в глубокой коме… — Увидев непонимание в глазах Джеффри, я начал объяснять: — Ну, это что-то вроде… паралича. Ни рукой, ни ногой двинуть не могу и ничего не чувствую.

— А! — зажглись пониманием глаза телохранителя. — Знаю! Во французской деревне такое видел, когда мы с господином бароном в поход ходили. Зашли мы с Эдвардом, солдатом одним, в дом, а там мужик лежит. Мы с ним и так и сяк, а он смотрит на нас и молчит. Эд не выдержал и нож ему в ногу вонзил. Думали, сейчас вскочит, а ему хоть бы хны! Даже не вздрогнул. Тут я попробовал. Ему хоть бы хны! Смотрит, и все. Мы уже стали думать, не враг ли рода человеческого в него вселился? Бросились из этого дома, а тут по улице нам навстречу идет наш капеллан. Мы к нему. Он зашел в дом, посмотрел на мужика и сказал, что мы дураки, каких свет не видел, а потом объяснил, что, дескать, за грехи Господь Бог насылает на человека всяческие страшные болезни, и эта одна из них. Называется паралич. Да я же тебе эту историю рассказывал, Том! Ох! Забыл! Ты же…

— Да, точно так. Мое тело лежит и ничего не чувствует, потому что моя душа ушла из него.

Некоторое время Джеффри смотрел на меня, очевидно, пытаясь понять, как такое может быть, а потом нерешительно спросил:

— Ты простолюдин?

— Нет, Джеффри, дворянин.

Я соврал ему, но по просветлевшему лицу телохранителя было видно, что ему хотелось услышать именно этот ответ.

— А где лежит твое тело?

Этот ответ я уже заготовил, поэтому выдал без запинки:

— На Руси.

Не успел он переварить мое сообщение, как я выдал ему фразу по-русски:

— Хороший ты мужик, Джеффри, но дурак еще тот. Хочешь спросить, почему? Да потому что веришь в мое наглое вранье!

Тот похлопал глазами и робко спросил:

— Это по-каковски?

— Это на языке русичей, Джеффри.

Некоторое время телохранитель размышлял, потом задал новый вопрос:

— Ты поедешь к своему телу, на Русь?

Задал и напрягся в ожидании моего ответа. Нетрудно было догадаться, он боится, что я так и сделаю. Возьму и отправлюсь в неведомую Русь, чтобы остаться там навсегда.

— Нет, Джеффри. Нечего мне пока там делать. Поедем во Францию, а там, возможно, и до Италии доберемся. Лю хорошо о тех краях отзывался. Тепло. Фруктов много, и девушки там горячие.

Мой телохранитель облегченно вздохнул:

— Я рад, мой господин, что ты так решил. А то, что душа другая, это не самое главное. Главное, чтобы человек был хороший! И еще скажу. Как был, так и остаюсь вашим преданным слугой, господин. Моя жизнь и моя кровь до последней капли — ваша! Я могу идти, господин?!