Теперь я по-другому смотрел на тяжелую цепь, которая тянулась к массивному кольцу, вделанному в стену. Я уже мнил себя не просто заключенным, а таинственным узником, наподобие героя Дюма графа Монте-Кристо. Правда, пожизненное заключение… Тут я неожиданно вспомнил о сроке, отведенном для эксперимента.

И чего я, собственно, переживаю! По-любому, я через двое суток отсюда исчезну, а мой предок останется здесь в компании со своей цепью!

Страх ушел не полностью, но благодаря этим объяснениям я его взял на короткий поводок. Голова снова заработала четко и ясно. Сразу проснулось любопытство. Снова огляделся, но теперь с позиции пусть временного, но все-таки жильца этого замка.

Не подарок, но двое суток как-нибудь перекантуюсь!

Тут мое начавшее подниматься настроение подпортила пришедшая на ум мысль: блин, так я же ничего не увижу за эти два дня, сидя на цепи! Ни замка! Ни рыцарей! Во попал!

Теперь я впал в другую крайность, став негодовать по поводу своего заключения, но по-настоящему расстроиться мне не дал лязг железа, раздавшийся со стороны двери. Кажется, отодвигали засов. Тут же почувствовал, как тело напряглось, словно перед дракой. Автоматически одернул, а затем попытался расправить на себе широкую мятую рубашку. Тяжелая дверь медленно отворилась, и через порог шагнул невысокий, плотно сбитый человек. Не знаю, кого я предполагал увидеть: бронированного рыцаря с мечом в руке или прекрасную даму в пышных одеждах, но крепкий мужчина, вышедший из полумрака коридора, несколько разочаровал меня своим видом.

Грива нечесаных сальных волос лежала на широких плечах, обтянутых чем-то похожим на длинную черную кожаную куртку-безрукавку, местами вытертую до белизны, с глубоким круглым вырезом вместо воротника. В талии она была перетянута широким поясом, на котором висели небольшие ножны — явно не с мечом, а с ножом. Темно-коричневые штаны в обтяжку были заправлены в короткие сапоги. Сделав пару шагов, он остановился, внимательно и настороженно ловя каждое мое движение. Теперь, когда он вышел на свет, я смог рассмотреть его лицо. Мне оно, честно говоря, не сильно понравилось. Да и кому может понравиться бандитская рожа. Будь он из двадцать первого века, я бы решил, что у него за спиной не менее трех ходок, и все по солидным статьям. Нос сломанный, по крайней мере, дважды. Два грубых шрама на лице. Один, короткий — от подбородка до горла, другой, длинный и широкий, — от виска через всю щеку. Лицо грубое, словно вытесанное из камня. Кожа лица дубленая, обожженная солнцем и отшлифованная ветром. Грудь, широкая и мощная, поражала воображение, да и руки с шарами мускулов были ей под стать. Некоторое время он вглядывался в мое лицо, словно искал в нем нечто особенное, ценное для себя. Встретившись с ним глазами, я тут же почувствовал, как он замер и напрягся. От этого человека сразу повеяло опасностью, словно от хищника, замершего перед прыжком на свою жертву. Без раскачки, без раздумий — он был готов убивать. Я ощутил это интуитивно. Вот он снова расслабился, когда, по его мнению, опасность миновала.

Похоже, на опасность у него выработан четкий рефлекс.

Как только я это понял, по моему позвоночнику пробежал холодок. Попади этот человек в мое время, точно стал бы наемным убийцей. И вполне бы прижился. Резал бы за милую душу — только пальцем укажи! Несколько секунд мы стояли друг против друга, молчаливые и неподвижные, пока его взгляд с моего лица не опустился ниже. Мужчина нахмурил брови и озабоченно и в то же время как бы осуждающе покачал головой. Кажется, такую реакцию вызвала тряпка со следами крови, которой была замотана моя кисть. Я поднял руку, чтобы показать, что ничего страшного не произошло, и его взгляд мгновенно изменился, снова став настороженным, цепким и жестким.

Блин! Что это значит?! Средневековый вариант медбрата для психушки?! Судя по его реакции, роже и мускулам — вылитый он! Первый раз его вижу, а уже чувствую — зверь еще тот! И чего он молчит?! Может, выдать ему по-русски?! Трехэтажным! Кстати, а чего я сам молчу? Не пора ли нам познакомиться?

Я медленно опустил руку. Цепь в ответ на мое движение глухо звякнула. «Санитар» продолжал настороженно следить за мной.

Что я теряю! Если замок — значит, наверно, Европа. Попробую по-английски, все-таки международный язык. Хотя толком его не знаю, но пару фраз…

И тут я вдруг понял, что могу свободно изъясняться на английском языке, который неожиданно оказался моим родным. Я удивился сему чуду, но в меру, слишком уж много всего пережил и прочувствовал за столь короткое время.

— Привет!

Тут с «санитаром» явно стало твориться что-то не то. Сначала широко раскрылись его глаза, затем пришла очередь нижней челюсти — та, отвиснув, упала ему на грудь. Его удивление было настолько явным, что я не смог сдержать улыбки.

Ну и рожа у него забавная! Хм! Впрочем, из его удивления несложно сделать вывод: до этого момента я, похоже, не говорил, а только рычал. Что ж, продолжим эксперимент — первый шок от встречи прошел, и я уже был готов начать общаться с аборигеном. Но тут неожиданно мне пришло на ум, что я понятия не имею, какой придерживаться версии поведения. Ведь я абсолютно не знаю, кто этот парень, мой предок. Да и вообще ничего не знаю. Даже какой сейчас год. Значит, здесь проходит только одно: потеря памяти. Ничего не помню! Ничего! А теперь… поехали.

— Э…Чувствую себя… неплохо, но абсолютно ничего не помню, — сказав эту фразу легко и свободно на английском языке, я неожиданно почувствовал себя счастливым. Всегда хотелось говорить на иностранных языках, но природная лень вечно брала верх, а тут!..

«Каков я!» — похвалил я себя.

И услышал громкий и радостный крик пришедшего в себя мужчины:

— Святой Георгий! Заговорил! Ушам не верю! Заговорил!!!

Этот неожиданный крик теперь уже меня поверг в изумление. Чего-чего, а проявления подобного восторга от этого «санитара» с глазами хладнокровного убийцы я никак не ожидал. Он радовался моим словам не меньше, чем отец, который услышал первые связные слова своего ребенка. Пока я хлопал глазами от этого чуда, он вдруг развернулся и бросился обратно к двери. Потом замер и повернулся ко мне:

— Томас! Ты совсем-совсем ничего не помнишь?!

— Ничего! — твердо заявил я. — Ни как зовут, ни родителей, ни где нахожусь, ни какой сейчас год!

Радость в глазах мужчины поблекла.

— Даже этого не помнишь? Ну, да Господь милостив! Не знаю, что происходит с твоей головой с того момента, как тебе ее проломили, но теперь ты почти прежний Томас! Авось и память к тебе вернется, как разум и речь! Сейчас начало лета тысяча триста восемьдесят третьего или восемьдесят пятого года от Рождества Христова. Точно не скажу, но если захочешь, узнаешь у отца Бенедикта. Он церковные записи ведет. А находишься ты сейчас в замке своего отца, господина барона Джона Фовершэма.

Сказав это, он выжидающе уставился на меня. Взгляд его сейчас был совсем не таким, как раньше: внимательным, честным и преданным, словно у сторожевого пса. Разве что хвостом не вилял. В то же время близко он так и не подошел, оставаясь вне зоны досягаемости.

— Где я получил травму черепа?

— Что получил? — моя фраза удивила и насторожила аборигена.

— Рану! Получил рану! — поспешил я исправить свою оплошность. — Ты сказал, что мне проломили голову. Это на войне произошло?

— По ту сторону пролива. Не помнишь?!

Я отрицательно помотал головой.

— Во Франции. Мы тогда служили под стягом рыцаря-нормандца Гийома де Монпелье.

Память тут же выдала мне довольно скудную информацию о том периоде:

«Столетняя война. Англия и Франция. Когда началась, не помню, но закончилась в одна тысяча четыреста пятьдесят третьем году. Это же почти еще семьдесят лет! Десять раз убить могут, пока она закончится. Что там еще было? Креси. Пуатье. Эти сражения уже были. А вот Азенкур… Битва вроде произошла в тысяча четыреста… пятнадцатом году».

Выдержав паузу, мужчина продолжил:

— Мы поехали небольшой группой разведать местность и столкнулись с французским отрядом. Барон Гиссард тогда нас возглавлял. Погиб одним из первых. Только схватились, как подоспела их пехота. Тебя в толчее боя сбили с коня алебардой. Я успел зарубить пехотинца, который собирался проверить твой череп на прочность, но на меня насел рыцарь с львиной головой на щите. Тремя ударами топора развалил мой щит, а четвертый обрушил на шлем. Я видел тебя. Видел, как ты сражался. Ты только зарубил спешенного рыцаря, как на тебя напали сбоку. Булаву на твою голову обрушил здоровяк в черных доспехах и с головой быка на щите. Очнулся я, когда прибыла помощь. Начал искать тебя. Нашел в луже крови. Доспехи порублены. Шлем помят. Привез в лагерь, а лекарь начал ругаться. Дескать, зачем привез, он почти покойник — тащи на кладбище. Зато потом, когда ты начал выздоравливать, все удивлялся, как ты сумел отбиться от костлявой. Как я обрадовался, когда ты в первый раз открыл глаза! И как клял все на свете, когда с тобой случился первый приступ ярости. Чем больше ты набирал силы, тем больше становился похожим на зверя. Все это время я находился при тебе, но стоило мне раз ненадолго отлучиться, как ты чуть не убил человека, и тогда господин барон, твой отец, отдал приказ посадить тебя на цепь в башне. Ты здесь сидишь уже с Рождества Христова, а значит, всю зиму и весну. Вот такие дела, Томас.

Пару минут я переваривал все, что мне только что сказал этот человек. По всему выходило, что я воин и сын барона. Вернее, не я, Евгений Турмин, а Томас Фовершэм, чье тело я временно занял. Тут опять было явное противоречие с институтской версией, но я уже решил для себя, что раз мне отмерено здесь двое суток, то нет смысла терять время на построение теорий, а надо просто знакомиться с местной жизнью. Теперь у меня появился шанс посмотреть замок и его обитателей… Упс!

Похоже, зря заговорил! Ведь через два дня я исчезну, и на руках у этих людей останется буйный псих. Впрочем, что сделано, то сделано! Просто предупрежу их перед своим уходом. Зато впечатлений наберусь! Жаль, что нельзя прихватить с собой парочку-другую сувениров. Впрочем, и без этого будет немало, что вспомнить!

— Эй! Том! Ты чего?! — голос мужчины пробился словно издалека. — Снова, что ли?..

— А? Что? — я резко вынырнул из мыслей, как из воды. — Ты что-то сказал, Джеффри?!

— Ты вспомнил, как меня зовут, мой мальчик?! Господь милостив! Я даже не знаю, что и сказать…

Я был изумлен не меньше, чем сам Джеффри, правда, радоваться не стал, так как не понимал, хороший это для меня знак или плохой. Минута раздумий ушла на то, чтобы понять: где-то в глубине помутившегося разума молодого Томаса Фовершэма осталось нечто такое, что очень дорого его сердцу. Например, имя его телохранителя. Правда, тут же возник вопрос: почему не матери или отца? Странно. Неожиданно мне пришли на память отточенные и резкие движения Томаса при вспышке ярости. Словно он кого-то рубил. Похоже, его бойцовские навыки также остались при нем, типа выработанных рефлексов у животных.

Вот уж повезло так повезло. Иметь при себе двойника, который может впасть в буйство в любой момент… Ха! О чем я думаю? Мне-то какая разница?! Ведь все равно разбежимся в разные стороны! Так, о чем это он?

— …Ты с младенчества у меня на глазах был. После того злополучного боя, когда твой отец получил две тяжелые раны, одну в грудь, другую в бедро, он три месяца не вставал с ложа, около года харкал кровью, а хромает до сего дня. Осенью и зимой вообще никуда не выезжает, так раны ноют. Только когда уже совсем потеплеет, летом, может себе позволить сесть на лошадь. Восемь лет я постоянно был при нем, а после произошедшего с ним он приставил меня к тебе, Том. С четырнадцати лет мы с тобой неразлучны. Война, охота, пирушки — я всегда был рядом. Дважды был с тобой во Франции, один раз — на шотландской границе. Сражались с французами, немцами, шотландцами, испанцами. Помню, как…

— Подожди. Сколько мне лет?

— Двадцать один год исполнился. Ровно месяц назад.

— И мне двадцать один исполнился! Э-э… Ладно. Я хотел сказать… впрочем, неважно.

— Каждое утро я прихожу сюда в надежде, что Господь Бог смилостивится и вернет тебе разум. Ты, Томас, для меня почти как сын родной. Ведь моя жена была твоей кормилицей, и ты был одногодком моего сына, — тут крепыш повесил голову и горестно вздохнул. — Меня тогда в замке не было. Сопровождал господина барона в походе. Когда приехал, сказали: горячка. В три дня сгорели. И жена, и сын. Эх! Впрочем, это дело прошлое и не будем его ворошить. Бог дал — Бог взял! Тогда же умерла и твоя мать, Томас. Щедрой души была женщина, добрая и скромная. Хорошего парня родила…

— Я что, рыцарь?

— Нет, Томас, но боец знатный, и война тебе не в диковинку. Не раз довелось тебе биться конному и пешему, на копьях и мечах, со щитом и без щита. Ты был неистов и бесстрашен в бою. Одним из первых шел в битву и последним покидал ее.

Воин! Неистов и бесстрашен в бою! Ха! И это про меня? Лестно!

— Э-э… Скажи, Джеффри, а ты при мне кто? Оруженосец?

— Больше, конечно, телохранитель. Но и оруженосец тоже.

— Понятно…

Я был загружен информацией до предела.

А сын барона — это кто? Не баронет — это точно. Они позже появились. О! Вспомнил! Эсквайр! А мое предположение оказалось верным! Хм. И годы странным образом совпали… Такое ощущение…

— Побегу к господину барону! — заявил Джеффри. — Он должен прямо сейчас узнать радостную весть!!

Последние слова он произнес, уже скрываясь за дверью.

Глава 2

Замок и его обитатели

Услышав шаги в коридоре, я тут же оказался на ногах. Первым вошел телохранитель. Бросив на меня внимательный взгляд и убедившись, что я в прежнем нормальном состоянии, быстро отошел в сторону. Все это время, пока его не было, я пытался выстроить разговор с «отцом», которого никогда в жизни не видел. Естественно, это у меня не получилось, и теперь мне только и оставалось, что застыть в напряженном ожидании, словно солдату перед появлением высокого начальства.

Войдя, барон несколько секунд привыкал к солнечному свету, затем, припадая на левую ногу, сделал два шага в мою сторону и остановился. Как и Джеффри, в первый его приход, он стал вглядываться в меня. Я с неменьшим любопытством принялся изучать его. Длинные темные волосы с приметной сединой. Строгое чеканное лицо. Высокий лоб. Твердый взгляд серых глаз. Небольшая ухоженная бородка. Бархатная рубаха с широкими и пышными рукавами, золотая цепь на груди, на поясе тяжелый нож с красивой рукоятью. Штаны в обтяжку и мягкие кожаные башмаки с длинными носами, украшенные серебряными цепочками.

— Сын? — в его голосе, как и в лице, не было даже намека на какие-либо чувства.

— Отец, — я постарался вложить в свой голос как можно больше уверенности, хотя, кроме нарастающего напряжения и неловкости, ничего не испытывал.

Он вздрогнул при звуке моего голоса. Выражение его глаз смягчилось. Несколько мгновений он продолжал всматриваться в меня, затем подошел, взял мою голову в руки, секунду вглядывался в глаза, скупо улыбнулся и обнял меня. В ответ я обнял его. На этом торжественная часть нашей встречи закончилась. «Отец» отступил на шаг и легонько поморщился.

«Не спорю, — мысленно согласился я с ним. — От меня как от козла воняет. Нет, скорее как от целого стада козлов».

— Я рад, мой сын, что ты вернулся к нам. Правда, Джеффри сказал, что память твоя спит, но, думаю, с Божьей помощью, воспоминания вернутся к тебе. Однако хочу спросить тебя прямо сейчас: неужели при виде меня в тебе не проснулось чувство любви и почтения сына к отцу, которое заложено в тебе природой и родительской любовью?

Вот чего я никак не ожидал, так это подобного вопроса. Мою растерянность барон, очевидно, посчитал за нерешительность, поэтому, не дождавшись ответа, сказал, тем самым подталкивая меня к откровенности:

— Сын, даже если твой разум не помнит меня, твое любящее сердце должно тебе подсказать нужные слова.

— Отец мой, я чувствую любовь и уважение к тебе, но не в той мере, как бы чувствовал, помня всю твою отеческую заботу и любовь… — тут я запнулся, так как просто не знал, чем закончить эту витиеватую фразу.

Я понятия не имел, как сумел построить столь диковинное для меня предложение, но, к моему немалому облегчению, продолжения не потребовалось. Моя фраза, похоже, произвела на барона нужное впечатление.

— Не надо много слов, мой сын. Ты всегда был честен со мной. Уже то, что ты превратился из неразумного злобного зверя в человека — бесценный подарок для меня! Господь услышал мои молитвы! Надеюсь, он не остановится в своем благодеянии и прольет свой божественный свет дальше, очистив твою голову от черной пелены неведения! Я верю в это, но все-таки не хочу испытывать судьбу, так как не знаю, насколько глубоко твое выздоровление. Поэтому, Томас, давай пока отложим весть о твоем исцелении. Оставим в тайне до завтра. Джеффри принесет тебе воды для мытья и чистую одежду, а вместе с нашим славным священником, отцом Бенедиктом, ты поблагодаришь Господа Бога за свое выздоровление! Вечером я еще раз навещу тебя, мой сын.

Вновь приблизившись ко мне, он прижал мою голову к своему плечу. Затем отпустил и, резко развернувшись, ушел. За ним тут же затопал своими сапожищами Джеффри.

Да-а… Наверно, про таких говорят: суров, но справедлив. Вот уж нежданно-негаданно обзавелся отцом. Здесь у меня все наоборот. Отец есть, а матери нет.

Я настолько ушел в свои мысли, что некоторое время не замечал ничего вокруг, и, увидев в дверном проеме сухонького старичка, невольно вздрогнул. У старичка были редкие седые волосы и изрезанное морщинами лицо. Коричневая ряса висела на его худеньких плечах, как на вешалке. Пояс-веревка, распятие на груди и деревянные сандалии на ногах дополняли облик священника.

Он дал рассмотреть себя как следует, потом подошел ко мне и, кротко улыбаясь, спросил:

— Сын мой, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Ответ был короток и осторожен. От приятелей-историков я наслышался рассказов с плохим концом, где главным героем выступала средневековая инквизиция. Вот возьмет этот благообразный старичок да донос на меня напишет в местное отделение. Дескать, я душу дьяволу продал! И добро пожаловать на костер! Впрочем, чем больше я всматривался в его морщины, подслеповатые глаза и кроткую улыбку, тем все бледнее становились мысли о темном сыром подвале, дыбе и костре. Задав, в свою очередь, мне несколько вопросов и убедившись, что я ничего не помню, он откровенно этому обрадовался, принявшись хвалить Господа Бога за его мудрость.

Несколько опешив от подобной реакции, я некоторое время просто слушал его восхваления, не решаясь их прервать. Но любопытство пересилило, и я поинтересовался столь неожиданной причиной его радости, на что получил исчерпывающий ответ:

— Прежний Томас Фовершэм был плохим христианином. Он пренебрегал церковными службами и молитвами, отдавая предпочтение вину и развратным девкам. К тому же нечестивец Джеффри, постоянно сопровождавший тебя в военных походах, далеко не образец для благочестивого юноши. После того как Бог прибрал его жену и сына, вера в милосердие Божье в нем пошатнулась. Хотя мне трудно осуждать его за это, уж очень сильно он их любил, но деяния Господа нашего не должны вызывать гнев в наших сердцах. Впрочем, сейчас не о нем речь, а о тебе, Томас. Сын мой, ты словно родился заново, а поэтому можешь снова стать на дорогу добродетели, отринув извилистый путь греха, тем более что у тебя перед глазами есть достойный пример для подражания — твой отец. Он не только храбрый и доблестный рыцарь, но и истинный христианин. Пусть не настолько богобоязненный, какой была твоя покойная матушка, но соблюдающий церковные каноны. Бери с него пример, Томас, и Господь не оставит тебя в своей милости! А сейчас, сын мой, мы преклоним колени и восславим Господа Бога за проявление его милосердия! Ибо только он способен даровать исцеление любой болезни, если ты искренне в него уверуешь!