Солдаты группировались неподалеку от брода. Лучники получали стрелы и складывали их в свои мешки. Французы, видя движение в нашем лагере, тоже начали выстраивать боевые порядки на том берегу.

— Все знают, что делать? — спросил граф де Бержерак, когда мы собрались снова.

«Знаем! Да! Да!» — почти одновременно ответили мы, все трое.

Но граф, словно не слышал нас, снова изложил план боя, который мы разработали еще вчера.

— Фовершэм, ты идешь с первой линией атаки. Твое дело связать французов боем, потом в дело вступаю я. Скин, отстрелявшись, идешь вслед за мной. Ну а ты, Роберт, смотри, как дела пойдут, а там действуй. Все, пошли! С Богом!

Мы направились каждый к своему отряду.

Я слышал, как Скин говорил своим парням:

— Не тратьте стрел впустую! Цельтесь, точнее цельтесь! Я хочу увидеть, как эти гады истекают кровью!

— Солдаты! На том берегу полно жратвы и вина! — соблазнял своих бойцов граф. — Когда мы их опрокинем, все будет ваше!

Только я молчал, изредка поглядывая на тридцать латников, отданных под мое командование. Мой первый бой. Мое состояние было трудно передать словами. Все чувства, сомнения и страхи образовали в желудке ледяной ком. Я уже сейчас хотел, чтобы все это закончилось.

От реки потянуло ветерком. Он принес с собой сырость, и я передернул плечами.

Наконец раздался голос графа:

— С нами Англия и Бог! Вперед!

Я подхватил его клич, закричав:

— С нами Англия и Бог! Святой Георгий!

Мои слова тут же повторили десятки глоток:

— Святой Георгий!

Под эти возгласы мы бросились бежать, стараясь как можно быстрее сократить расстояние до французов. Пока под ногами была трава, а затем слежавшийся песок, бежать было нетрудно, но когда мы достигли брода, то замедлили бег, люди начали скользить и падать. И тут ударили французские арбалеты. На наше счастье, их было немного. В ответ над нашими головами засвистели стрелы лучников Скина. Я уже видел раньше, как это делается. Лучники оттягивают тетивы до правого уха и отпускают. Пока первые стрелы еще летят, им вслед мчатся вторые, а когда первые достигают цели, на тетиве уже лежат третьи. Когда стрелы соприкасаются с доспехами врагов, в воздухе раздается многократный лязг, словно одновременно начинают бить сотни молоточков.

Я бежал среди лязга и грохота железа, свиста стрел, криков и стонов, и в голове билась только одна мысль: «Господи, только не в меня! Господи, только не в меня!»

Не знаю, что мне больше помогло: моя удача или наивная молитва, но мне повезло. Один арбалетный болт, ударив в мой шлем на излете, просто отлетел в воду, второй, пробив насквозь щит, застрял в нем.

Не успели мы выбраться на песок, как на нас скатилась волна французских всадников с кличем: «Монжуа и Сен Дени!» — решивших снова загнать нас в воду, но их фигуры оказались отличной мишенью для наших лучников. Взревел Скин, взметнулись луки с натянутыми тетивами, и снова, со свистом рассекая воздух, полетели стрелы. Я только успел прикрыться щитом от меча французского рыцаря, как тот, покачнувшись, стал сползать с седла со стрелой в горле. Поняв свой промах, французы развернули лошадей, а вместо них на нас бросились, яростно крича, латники с мечами и топорами. Мечи с громким лязгом сталкивались с топорами, фальшионы раскалывали шлемы и головы, во все стороны летели брызги мозгов и крови. Шум стоял, как в чертовой кузнице, а река постепенно стала окрашиваться в красный цвет. В двух шагах от меня рубился Джеффри, дико визжал Ляо, наступая на французского латника. Я сконцентрировался на защите, уходя от ударов насевших на меня двух французов. Один из них — спешившийся рыцарь, размахивал боевым топором, а другой был французским арбалетчиком с коротким мечом. Не будь такой толчеи, где им приходилось не только нападать на меня, но и защищать свои жизни, меня бы давно уже зарубили. Но даже в этой ситуации моя жизнь висела на волоске: очередной удар топора рыцаря почти расколол мой щит надвое, и рука, державшая его, настолько онемела, что я ее почти не чувствовал. К тому же я сильно устал и успел трижды пропустить удары, пусть даже и не прямые. Трудно сказать, насколько бы меня хватило, если бы у меня за спиной не раздались крики:

— Святой Георгий! Святой Георгий!

Это наши лучники, достигнув берега и обнажив мечи, бросились в атаку. Их приход был как нельзя кстати. Трое французских латников, зарубив двух наших лучников и латника, пробили брешь в нашей обороне и неожиданно оказались у нас в тылу. Это могло бы стоить нам победы, если бы не граф де Бержерак, преградивший им путь. Он сумел зарубить одного из них, до того как удар топора сбил с него шлем, а острие клинка другого француза пробило ему горло. Еще один воин, здоровенный француз с обоюдоострым топором, убив лучника, нанес нашему латнику удар такой силы, что прорубил ему шлем и голову до самой шеи, но это были последние успехи французов.

С криками: «Святой Георгий!» — примчались конники во главе с Робертом Манфреем. Всадники в кольчугах врубились в передние ряды французов, разя мечами направо и налево. Мощные кони, обученные для такого побоища, топтали живых и мертвых, а всадники кололи копьями и рубили мечами пеших. Залп французских арбалетчиков нисколько не поколебал воинственный порыв конницы, даже наоборот, некоторые воины, прорубившись сквозь ряды врага, взлетали на берег и там поодиночке схватывались с конными французами. Всадники хорошо проредили ряды французских латников, тем самым облегчив и мне жизнь. Не успел атаковавший меня французский рыцарь отвлечься на всадника, как я, оставшись один на один с лучником, изловчился и рубанул его мечом. Тот сумел подставить свой клинок, но сила удара была такова, что легкое лезвие было отброшено, и мой тяжелый меч врезался в шею лучнику. Отскочив, француз попытался зажать рану, но тут его колени подогнулись, и он рухнул лицом на песок. Французский рыцарь, отбив меч всадника, ударил топором, но попал в подставленный щит, затем дико взревел и обрушил топор на бедное животное. Жеребец встал на дыбы, сбросив седока, и сам рухнул на бок. Французский рыцарь уже занес свою секиру над беспомощным воином, но тут я вырос у него за спиной. Всю свою злобу на человека, который так старательно пытался меня убить, я вложил в свой удар. Этот удар по шлему был так силен, что мой клинок с треском сломался. Рыцарь пошатнулся, сделал попытку развернуться ко мне лицом, но, не закончив поворота, рухнул боком на старавшегося выбраться из-под коня нашего латника.

Враг дрогнул. Это произошло внезапно. Только что обе стороны, полные злости и боли, резали друг друга в тесной кровавой схватке, и вот уже французы бегут. Я даже сразу не понял, что происходит. Просто стоял, оглушенный ревом, казалось, несущимся со всех сторон:

— Святой Георгий!!!

Никогда до этого момента я не ощущал себя англичанином, но тут почувствовал себя частичкой английского воинства, и сердце загорелось жаром воинственного духа древних англо-норманнов. Скинув с плеч усталость, как скидывают плащ, я подхватил с земли чей-то меч и устремился вперед. Кто-то прокричал: «Бейте их! Убивайте! Пленных не брать!» — и мы, окровавленные и промокшие, уставшие и озлобленные, взбегали на берег и рубили французов, не обращая внимания ни на их мольбы, ни на протягиваемые вперед рукоятью мечи.

Когда читаешь или видишь сражение со стороны, в тебе нет и не может быть бури чувств, какую испытывает каждый человек, участвующий в массовой бойне. Битва — это сила, воля, вера и еще целая куча тончайших оттенков одной человеческой души, помноженной на количество их в отряде, сумевшем прорвать оборону. Ярость, страх, боль — именно они являются двигателями победы или поражения. Крики, усилие, с которым ты вонзаешь клинок в тело врага, беспомощность раненого на поле боя — тоже составляющие битвы. И какой полководец может учесть все это? В хаосе боя все сводится к бездумным движениям, уклонам и рывкам вперед, вбок, назад, грохоту и лязганью, режущим ухо крикам и хрипам. Все вокруг смазанное, нечеткое, кроме тебя самого и твоих ощущений. Страх заставляет тебя напрягать силы, отбивая клинок противника, ярость — рубить врага. Всем правят инстинкт и рефлексы — времени думать просто нет.

Все это я прочувствовал и понял потом, когда смог снова начать нормально думать, а сейчас просто лежал на траве, разбросав руки и ноги. Я настолько вымотался за этот бой, что у меня не хватило бы сил даже на то, чтобы прихлопнуть комара. Каждая клеточка тела, каждая мышца были настолько налиты усталостью, что я не мог пошевелить даже пальцем, только грудь ходила ходуном. В то же время я был рад, доволен и счастлив, так как был жив, не ранен, а главное, не струсил в своем первом бою.

Такое состояние было не только у меня. На захваченном нами берегу вперемежку с мертвыми лежали десятка два живых, таких же, как и я, обессиленных и расслабленных воинов, дышавших наподобие рыб, выброшенных из воды. Другие, у кого остались силы или было больше жадности, старательно обирали трупы, собирали оружие и доспехи, сгоняли в кучу немногочисленных пленных и добивали раненых.

Когда я, придя в себя, уже сидел на земле и тщательно вытирал клинок от крови, подошел Ляо. Радостно скаля зубы, начал восторженно что-то говорить, но, спохватившись, резко замолк. Опустив на землю мешок и сверток с оружием, посмотрел на меня, как бы спрашивая: показать? Я отрицательно покачал головой. Вторым пришел, прихрамывая, Хью. Ему не повезло. В схватке с всадником он рубанул по лошади, а та возьми и завались вместе с французом на него. Так бедняга и пролежал всю вторую половину битвы, пока солдаты не откликнулись на его зов и не вытащили из-под лошади.

— Джеффри видел?

— Да, господин. Он там с каким-то французом возился.

— Что значит, возился? — спросил я и тут же с удивлением увидел приближавшегося к нам телохранителя, который тащил на себе раненого француза.

Я просто не поверил своим глазам.

Не зарезал?! Блин! Да что это такое на белом свете делается?! Джеффри в добрые самаритяне подался!

Я уставился на бледное лицо мужчины, представшего передо мной. Его голова была замотана окровавленной тряпкой. Джеффри пояснил, что это не кто иной, как рыцарь с топором, который так настойчиво старался сжить меня со света. Как выяснилось, мой телохранитель, видевший концовку моего поединка с французом, определил по броне и оружию последнего, что тот является богатым и знатным дворянином. Сразу после окончания боя он нашел его и, увидев, что тот не убит, а ранен, оказал ему первую медицинскую помощь.

Следующая беседа с бароном Анри де Греном, так звали моего пленника, состоялась через неделю, когда тот оправился от ран. (Оказалось, что я знаю и французский язык! Это, наверное, тоже осталось мне в наследство от Томаса Фовершэма.) Говорили мы долго. Несмотря на то что француз был старше меня лет на десять и имел четырех сыновей, мы сошлись с ним, и пока он жил в английском лагере, много времени проводили вместе. Через несколько дней у нас состоялся разговор о выкупе. Хотя уже один раз я это проделал, но в той ситуации было больше мальчишеского желания показать свое «я», чем циничного желания обогатиться за счет других таким путем. Я предварительно проконсультировался у знающих людей по поводу суммы выкупа, но мнения настолько разнились, что я решил взять некий усредненный вариант.

— Сэр, я хотел бы уяснить для себя, что вы намерены предпринять в отношении моей особы?

— Как насчет выкупа, барон?

— Слушаю вас внимательно, сэр.

— Три тысячи венецианских дукатов.

— Договорились, сэр!

— Значит, у нас есть повод опрокинуть пару-тройку стаканчиков хорошего вина!

— Никогда не отказывался от подобных предложений!

С каждым днем я все больше привыкал к роли профессионального наемника. Научился хладнокровно убивать и сражаться, не теряя в бою головы. Привык тщательно протирать свой клинок после боя, уже не обращая внимания на то, что очищаю его от человеческой крови, так же как привык к диким, нечеловеческим крикам, доносящимся из лазарета, где вместо наркоза — деревянная колотушка, а вместо хирургического инструмента — нож мясника и пила. Правда, если раньше я смотрел на окружавший меня мир с любопытством, то серые солдатские будни и промозглая погода свели мои интересы к житейскому минимуму. К горячей еде, теплой постели и большой кружке подогретого вина. Уже через два месяца такой жизни я был готов выть подобно волку на пустоту и серость, но мое дальнейшее путешествие было никак невозможно по трем причинам: разбойники и мятежники на дорогах, ожидание выкупа за пленника и холодная осень с проливными дождями и раскисшими дорогами.

Глава 14

Штурм города

Практически вся зима прошла в мелких стычках с французами. Солдатскую жизнь отнюдь не скрашивала промозглая погода. Разъезжающиеся копыта лошадей на мокрой траве, прихваченной морозцем, бледные от холода лица солдат… Все это сказывалось на боеспособности и духе, как нашем, так и французов, лишая схватки азарта и ярости. И вот в самом начале весны у командира нашего отряда, Уильяма Богарта, графа Йоркширского, появилась идея, как поднять на высоту поникшее знамя английской рыцарской чести. Он решил взять город Ла-Дерьен. Как в лагере поговаривали, к этому походу графа подбили командиры двух сильных вольных отрядов. Томас Скит и Эйлвард Тимпс. Оба родом из крестьян, они имели за своей спиной по паре десятков лет непрерывных войн, которые не только не притупили их ум, но и развили данные им природой способности. Начинали свою карьеру простыми лучниками, а затем сумели разбогатеть. Другие бы на их месте давно уже купили землю или лавку в Англии, а эти вложили деньги в войну. И не прогадали. Теперь вместе они могли выставить более сотни латников и около трехсот лучников. После клича под знамя графа Йоркширского стали около пятидесяти рыцарей. Объединив эти силы со своими тридцатью рыцарями, восемью десятками латников и тремя сотнями копейщиков, а также отрядами Скита и Тимпса, граф действительно мог рассчитывать взять город.

— …А еще говорят, что сейчас, перед самым открытием судоходства, в Ла-Дарьене скопилось много товара. Не только из Франции, но и итальянских, и германских. Мне бы до них только добраться, уж я бы не растерялся!

Я сидел напротив говорившего, Джона Годлема, нищего рыцаря из Сассекса, за столом таверны «Серебряный дельфин». Уже пьяный, он подсел ко мне в расчете на дармовую выпивку. Сначала я слушал историю его жизни, которая состояла из неудачной женитьбы, кучи долгов и кредиторов, уже собравшихся посадить его в тюрьму, как вдруг неожиданно для всех он подал прошение королю о зачислении его на воинскую службу. В ответ получил от короля, сильно нуждавшегося в солдатах, охранное письмо, ограждавшее его от всех юридических исков и судов, пока он служит английской короне в заморской войне. Голубой мечтой этого вконец обнищавшего дворянина был захват в плен какого-нибудь французского или бретонского вельможи, выкупа за которого хватит, чтобы выплатить все долги. Упившись вином сверх всякой меры, он сейчас рассказывал мне, как разбогатеет, когда мы возьмем этот город богатых купцов. Его слова напомнили мне о проблеме, которую я пока не мог разрешить — ехать мне в поход с графом Йоркширским или нет. Я встал под его знамя, как вольнонаемный дворянин, желающий послужить стране, но при этом не давал клятвы верности английской короне, как тот же Годлем. Поэтому у меня было право выбора, а у того — нет. Лишний раз рисковать своей шкурой не хотелось, к тому же на днях я получил выкуп за пленника. Но было еще кое-что. Мне хотелось зарекомендовать себя хорошим солдатом перед командирами вольных отрядов, прежде чем проситься к кому-нибудь из них на службу. А этот поход был хорошим шансом проявить себя. Дело в том, что по военному лагерю начали ходить упорные слухи, что государи обеих стран собираются продлить перемирие, а это накладывало запрет на все военные действия, а значит, и на дальние походы. И рейд мог оказаться последним военным походом в этом году. А вот на действиях вольных отрядов продление перемирия никак бы не сказалось, недаром они назывались «вольными». Куда хочу — туда иду. Если я собирался продолжить свое путешествие и выполнить поручение настоятеля, то мне нужно было пойти наемником в вольный отряд, а туда не всех брали и просто так присоединиться к нему, не имея определенной известности, у меня было мало шансов. Оба командира, Томас Скит и Эйлвард Тимпс благодаря своей военной удачливости считались счастливчиками, а так как наемники верили, что удача командира обязательно коснется вступившего в их отряд человека, то многие мечтали стать под их командование. Удача в военном ремесле много значила, особенно для простого солдата, воспитанного на суевериях и чудесах.

— Когда мне было шестнадцать, я убил шотландца… Тогда я был оруженосцем у…

Я посмотрел на своего случайного собутыльника. Длинные жирные с проседью волосы лежали на его плечах неопрятными прядями. Бородка, грязная и неровная, была всклокочена от неоднократного запускания в нее немытых пальцев, глаза — бессмысленны и мутны. Я понял, что у рыцаря разум с телом окончательно разошлись в разные стороны. Поднялся, кинул монету на стол рядом с пустым кувшином и стал пробираться к выходу.

Я решил идти в поход.

— Дьявол! — в сердцах бросил кто-то из лучников. — Три дня стоим под стенами этого городишки и все взять не можем!

— А что ты хочешь? — откликнулся другой стрелок. — Эти горожане хоть и не солдаты, но свои жизни им дороги, как и нам. К тому же никто из них не желает, чтобы его жена легла под тебя, Джон!

— Верно, Грег! — вступил в разговор Томас Скит. — Но верно и другое. Мы пришли за деньгами и их женщинами! И не уйдем отсюда, пока не получим и то и другое!

Томас Скит был седым узколицым человеком с жестким взглядом. Множество шрамов на теле и на лице вместе с двадцатью годами непрерывных сражений говорили сами за себя… Сейчас он сидел, скрючившись, за остатками изгороди в пяти метрах от меня. Его латники остались в лагере, получив день отдыха после вчерашнего неудачного штурма. Этот штурм произвел на меня страшноватое впечатление. Мне еще повезло, что я шел во второй волне и не успел вступить в бой, когда трубы сыграли «отступление». Но видел весь тот ужас, что творился под стенами под громкие крики и стоны, лязг железа, свист стрел и жужжание арбалетных болтов. Кошмарные картины изрубленных, сожженных смолой и обваренных кипятком тел всю ночь тревожили меня.

Раздался грохот, а затем крики. Я приподнял голову и посмотрел поверх изгороди на городскую стену. Рядом с воротами была брешь, проделанная нашей катапультой. Она появилась вчера, но за ночь горожане успели заполнить пробоину бревнами и тряпьем. И вот сейчас удачно попавший камень разнес эту наспех сделанную защиту вдребезги. Осколки стены, перемешавшись с бревнами и бочками, брызнули в разные стороны. Отрывисто затрубили рога. Похоже, граф, воодушевленный удачным выстрелом, решил начать штурм. Солдаты, вдохновленные удачей, закричали:

— С нами Бог и Англия! Святой Георгий!

Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Выпрямился. Поднял щит, пальцы правой руки до боли сжали рукоять меча. Мгновение колебался, а потом сорвался с места. Обежав плетень, понесся что было сил к городу. Вокруг меня уже рвали воздух крики и стоны раненых, заглушая на какие-то мгновения свист стрел и гудение арбалетных болтов. Следом за мной бежали Джеффри, Хью и Ляо — Лю с Чжаном остались в лагере, — а также два десятка латников, во главе которых меня поставили на этот штурм. Восемь из них, помимо оружия, тащили с собой две длинные лестницы. Вдруг бежавший впереди меня воин дернулся и, не издав ни звука, рухнул на землю. Сейчас я, как и любой другой солдат, был зациклен только на себе, наверно, поэтому не ощутил ничего при его смерти. Бросив на него взгляд, я увидел стеклянные глаза, слепо смотревшие в небо, и оперенную стрелу, торчавшую из горла. Но его смерть не прошла для меня бесследно, заставив рефлексы автоматически сработать — поднял щит, чтобы прикрыть голову. Тут же в верхний край щита ударила арбалетная стрела, расщепив его.