Я бежал к городской стене, плохо соображая, что делаю, управляемый не рассудком, а только одной-единственной мыслью, бьющейся под сводами черепа: «Чему быть, того не миновать!»

Когда до стены оставалось метров тридцать, воздух над нами загудел, а потом раздался грохот, который тут же перекрыли крики и стоны людей. Новый камень, ударивший в брешь, снес еще с полметра стены, а вместе с ней десяток защитников города. Этот успех укрепил дух и словно влил новые силы в ряды атакующих. Опять послышались девизы английской армии:

— С нами Бог и Англия! Святой Георгий!

Латники графа Йоркширского, приставив к пробитой стене лестницы, тут же полезли по перекладинам, подбадривая себя кто диким бессмысленным ревом, кто отборными проклятиями. Герб графа на их плащах-сюрко, накинутых поверх кольчуг — красный лев на голубом поле, — был хорошо заметен издали. Не успели мои латники приставить лестницы, как ударил в набат церковный колокол в городе. Его подхватили другие колокола, и сырой воздух наполнился металлическим гулом.

Колокольный звон был встречен отдаленным ревом наших штурмовых отрядов, которые бежали к южным городским воротам. Их возглавлял сам граф Йоркширский, выделявшийся среди остальных рыцарей своими пластинчатыми доспехами. Их наполовину прикрывал плащ, украшенный графским гербом с красным львом. Уже потом я узнал, что их задачей было отвлечь часть сил горожан от основного удара. Наши ряды тем временем здорово поредели. Многие солдаты падали, не добравшись до стен. Наши лучники стреляли так быстро, как только могли, засыпая верх стены стрелами и прикрывая пытавшихся забраться на стены солдат, но горожане уже опомнились от растерянности. На крепостной стене их становилось все больше. Среди них появились арбалетчики, прикрытые большими щитами — павезами. Взбираясь по лестнице, я краем глаза заметил, как несколько горожан втащили на стену огромный котел, а затем опрокинули его. Хлынувший вниз кипяток водопадом обрушился на лезущих по соседней лестнице солдат. Вопли обваренных людей на какие-то мгновения заглушили звуки боя и заставили меня похолодеть, а тут еще карабкающийся впереди латник, взмахнув руками, с криком полетел вниз, только каким-то чудом не задев меня. В следующую секунду я почувствовал, как лестница покачнулась. Поднял глаза вверх — и сердце превратилось в ледяной ком. Солдат гарнизона и горожанин, натужно упираясь, пытались оттолкнуть штурмовую лестницу от стены. Падать пришлось бы с большой высоты. Я оцепенел от страха и беспомощности, но тут английская стрела пробила горло солдату. Глаза, злые и напряженные, в одно мгновение помутнели, а кровь, хлынувшая изо рта, унесла с собой последнюю искру его жизни. Я отстраненно наблюдал, как его тело упало на край стены, а затем скользнуло вниз. Горожанин при виде его смерти отпустил лестницу и чуть ли не на четвереньках юркнул куда-то вбок. И тут до меня дошло, что у меня появился шанс. Впереди врагов нет, а до края стены осталось не более полутора метров.

Забраться туда — и я останусь жив!

Почему-то я не думал о том, что там меня ждут разъяренные враги, которые с радостью сбросят меня вниз, как только у них появится такая возможность.

Я уже почти преодолел это короткое расстояние, когда ко мне скользнуло жало копья. Чуть отклонившись, рубанул по древку мечом, отсекая наконечник. Француз что-то выкрикнул и сделал новую попытку, теперь уже обрубком, столкнуть меня с лестницы. Но стрела скользнула по его железной каске, заставив француза невольно отпрянуть и пригнуться, тем самым подарив мне несколько секунд. Я взлетел на стену и напал на него. Он отбросил древко и выхватил меч, но ему не хватило времени, чтобы отразить мой прямой выпад. Острие клинка, пробив кольчугу, вошло ему в грудь. Почувствовав под ногами не перекладины лестницы, а камень, я ощутил неимоверное воодушевление. Кроме того, во мне вспыхнула неистовая злоба к врагу за испытанную мною беспомощность, когда я висел между небом и землей. Обуреваемый этими чувствами, я принялся отражать атаку другого солдата. И при этом настолько преуспел, что тот ушел в глухую оборону. Под вихрем моих ударов он продержался недолго и начал поспешно отступать. Я уже был готов нанести ему решающий удар, как тот резко подался назад, споткнулся о труп горожанина и упал спиной на двух защитников города, скатывавших в этот момент валун на лестницу, полную англичан. К треску сломанной лестницы и истошным крикам падающих английских латников прибавились вопли неудачливого солдата и горожанина, сбитого им с ног, летевших вслед за своими заклятыми врагами. Второй горожанин, оставшийся на стене, явно не горел желанием вступить со мной в схватку и бросился прочь с криком:

— На помощь! Англичане прорвались! На помощь!

Не успел я толком отдышаться, как на меня уже набегал с мечом в руке солдат в металлической шапке, привлеченный криками горожанина. Не успели наши клинки скреститься, как стрела вонзилась в лицо французу. Тело противника упало мне под ноги, но тут ко мне бросились двое горожан-ополченцев, только что своими рогатинами оттолкнувших от стены лестницу, по которой взбирались английские солдаты. Быстрым ударом меча я перерубил одну из рогатин, а удар другой принял на щит. Тем временем на стену поднялся Джеффри и один из моих солдат, Уильям из Ричмонда. Их появление было как нельзя кстати, так как на помощь горожанам уже пришли солдаты гарнизона. Даже втроем нам пришлось бы туго, если бы не прославленная меткость английских лучников. Удар копья, нацеленного на меня, в последний миг остановила стрела, пронзившая горло одному из французов, но облегченно вздохнуть мне не удалось, так как снова пришлось драться за свою жизнь. Отпрыгнув в сторону, пропустил мимо себя тяжелое лезвие алебарды, а затем всадил клинок в живот ее хозяину. Только вырвал меч из тела, как другой француз зарубил моего латника. Я видел краем глаза, как Уильям, дико крича, взмахнув руками, сорвался со стены. Еще один мой солдат, с арбалетной стрелой в глазу, упал на трупы двух горожан. Затем наступила передышка. Несколько мгновений я, задыхаясь, пытался понять, почему нас с Джеффри никто не атакует, а потом увидел. Метрах в двадцати от нас несколько латников из отряда графа Йоркширского рубились на стене, постепенно оттесняя защитников города и расширяя плацдарм. Именно туда сейчас бросилось большинство защитников этой части стены. Хотя горожан на стене было значительно больше, чем латников, но они мешали друг другу. К тому же профессиональный солдат по сравнению с обычным человеком, что матерый волк в сравнении с дворовой шавкой, умеющей только брехать из-за забора.

Секунды передышки закончились, как только по каменной лестнице, ведущей на крепостную стену, застучали башмаки. Кинул взгляд вниз. К нам быстро поднимались шестеро солдат гарнизона, а слева набегали еще четверо защитников города с копьями и мечами. Слишком много! Оглянулся на Джеффри, заляпанного кровью с головы до ног, с секирой в руке, которая заменила сломанный в схватке меч. Рядом с ним стояли два тяжело дышащих, в порубленных доспехах, латника с мечами. Из всех троих только у одного из солдат был щит. Что делать? Лестница, по которой мы забрались, во время схватки была отброшена и теперь валялась среди убитых и раненых под стеной. За нашими спинами тоже шел бой. Нужно было принимать немедленное решение.

Я ткнул мечом в сторону набегавших горожан:

— Парни, возьмите их на себя!

И с криком: «Бей!» — прыгнул на поднимавшихся по каменным ступеням солдат гарнизона, которые на данный момент представляли наибольшую опасность. Солдаты исходили из того, что им попытаются преградить дорогу, но что на них сверху прыгнет ненормальный, они явно не ожидали. Рухнув на головы первым двум французам всем своим металлоломом, я сбил их как кегли, заставив упасть на своих товарищей, идущих следом. Мы с грохотом, лязгом и криками железным клубком покатились вниз по ступеням. Меч я потерял при падении, но, даже будучи безоружным, продолжал бить по телам врагов всем, чем мог: щитом, руками и ногами. Мне тоже доставалось, хотя в сутолоке большинство ударов солдат приходилось на их же собратьев по оружию. Правда, мое везение длилось недолго — кто-то из французов изловчился и врезал мне по шлему так, что у меня все поплыло перед глазами.

Очнулся оттого, что меня трясли за плечи. С трудом открыл глаза. Надо мной склонился Джеффри. Когда с его помощью я поднялся на ноги, боль пронзила тело в нескольких местах, а мир перед глазами закачался еще сильнее.

— Томас, ты как?

— Ох! Круто. Почти… как американские горки.

Какое-то время приходил в себя, потом осмотрелся. В шаге от меня стоял Ляо, злобно скалящий зубы. Его шлем и доспехи были залиты кровью, изрядно помяты, а местами порублены. Джеффри выглядел не лучше. Хью видно не было. Только я подумал, какой у меня самого вид, как вдруг понял, что вокруг не свистят стрелы, не звенят клинки и не льется кровь. Нет, о тишине и речи быть не могло. Были слышны стоны и крики, также слышался звон сталкивающегося оружия, но все эти звуки доносились теперь из глубины городских улиц. Судя по возгласам: «Святой Георгий!» — эхом отдававшимся от стен домов, войска графа прорвали оборону и теперь теснили защитников города.

Голова болела так, что хотелось ее оторвать и пожить некоторое время без нее. Попытался осторожно потрогать, но Джеффри перехватил мою руку:

— Том, у тебя вся левая половина головы в крови, аж волосы слиплись. Вода нужна, да где ее сейчас взять.

От его слов мне захотелось пить, а затем появилось желание лечь. Такое сильное, что я даже осмотрелся, подыскивая место. И увидел в двух шагах от себя трупы солдат и горожанина, по виду совсем мальчишки, с разрубленной грудью. Вокруг, в лужах крови, лежали вперемешку с обломками оружия и прорубленных доспехов трупы французов и англичан.

Осторожно повернул голову к улицам. Две ближайшие были пусты, если не считать бочек, досок и десятка трупов, зато третью перегораживала баррикада из телег и ящиков, за которой засели с копьями не менее двух десятков защитников города. Перед ними, на земле, лежали три трупа английских солдат. Четвертый мертвец повис, свесив руки, на самой баррикаде, с разрубленной головой. И все же, несмотря на потери, отряд англичан целеустремленно штурмовал это препятствие.

— Святой Георгий! — неожиданно раздались крики на соседней улице. — Англия, вперед!

Но святой, должно быть, спал в это время, поскольку не оказал призывающим его никакой помощи, в чем я убедился, когда крики стали другими:

— На помощь!

— Джеффри, помоги! И ты, Ляо, тоже.

Чтобы тому было понятней, я мотнул головой в сторону криков. Оба рванулись с места, словно псы, науськиваемые хозяином на зверя, но помочь не успели. Только они успели сделать первые шаги, как из-за угла вывернул английский латник без шлема, с залитой кровью головой. Бежал он тяжело, поддерживая правой рукой раненую левую. Было видно, что каждый шаг дается ему с трудом. Следом за ним выскочил здоровенный молодец в кожаной куртке, обшитой металлическими бляхами, держа в высоко поднятой руке мясницкий топор. В два прыжка он настиг англичанина и одним ударом расколол ему череп надвое. Тело солдата еще падало на землю, когда острие клинка моего телохранителя пронзило горло французу, не успевшему отразить столь быструю атаку. Выскочившие следом за здоровяком двое горожан, увидев, что сила не на их стороне, резко развернувшись, со всех ног помчались обратно. Джеффри и Ляо, размахивая оружием, бросились за ними. Только они успели скрыться за углом дома, как раздался многоголосый клич в районе южных ворот:

— Святой Георгий! Англия!

Все, похоже, городу хана! И там англичане оборону прорвали.

Несколько минут я стоял, обдуваемый влажным холодным ветром, пока не почувствовал себя лучше. Голова болела, но уже не так сильно, да и ноги перестали подламываться. Нагнулся, чтобы подобрать шлем, но тот оказался прорубленным до кожаной обивки. Щит был расколот.

Хорошо же меня отделали!

Осмотрел себя и поморщился — все в крови, левый налокотник сорван, на наплечнике след удара меча. Кольчужные перчатки зияют прорехами. Лезвие клинка выщерблено и все, вплоть до рукояти, в пятнах и потеках крови. Повел плечами, попробовал согнуть руки и ноги. Все болит, но переломов нет. Только сейчас я вдруг осознал тот факт, что остался жив…

Я двинулся по той же улице, по которой умчались мои люди. Голова чуть кружилась, но земля уже не пускалась в пляс под ногами. Свернул за угол и услышал гулкий стук топора по доскам. Мародеры рубили дверь богатого дома. Я прошел мимо. Мародеры в поисках добычи, еще те твари! На следующей улице наткнулся на разрушенную баррикаду и с десяток зверски изрубленных трупов горожан. Протиснулся в щель между перевернутых телег, сделал пару десятков шагов, и тут до меня донеслись голоса. Прислушался — английский язык. Прошел до конца извилистой улочки, завернул за угол и наткнулся на солдат, готовящихся к бою. Поинтересовался, что происходит. Мне объяснили, что в ратуше, а также на прилегающих улицах засело около сотни горожан, которые дерутся как дьяволы, выпущенные из ада. Уже более трех десятков солдат сложили свои головы, пытаясь прорваться сквозь баррикаду. Теперь собрали несколько отрядов на прилегающих улицах, чтобы начать массированную атаку. Осталось только дождаться сигнала.

— Где граф Йоркширский?

— Господина графа сбросили с лестницы еще в начале штурма южных ворот. Сам видел, как трое солдат уносили его с поля боя, — сообщил мне один из латников. Помолчал и добавил: — А эти ублюдки будут рубиться до последнего!

— Город взят. Им как крысам по щелям прятаться нужно, а не геройство проявлять!

Латник недоуменно поглядел на меня, потом его лицо прояснилось, и он спросил:

— Ты, наверно, недавно пролив переплыл?

— В начале сентября.

— Клянусь святыми апостолами, так ты… — он явно хотел сказать что-то остроумное на мой счет, но, встретив мой далеко не дружелюбный взгляд, осекся и объяснил: — За баррикадой горожан церковь, где они собрали своих баб! Там же и их золотишко!

«Мне это не нужно», — подумал я.

Тут раздался звук труб. Солдаты бросились вперед, вытекая из узкой улочки, и вскоре до меня донеслись звуки боя. И я неожиданно для себя двинулся туда. Завернув за угол, оказался на площади. Англичане бежали, падали, ползли и умирали под градом стрел и арбалетных болтов, и все же продолжали неустрашимо рваться к баррикаде на противоположном конце площади. У позиции горожан было преимущество — открытое пространство перед ними, которое арбалетчики умело использовали. Французские стрелки собрали первый урожай, но уже новые ряды атакующих бежали по площади, перепрыгивая через трупы своих товарищей, утыканных арбалетными стрелами. Несмотря на потери, баррикады сумели достичь не менее пяти десятков солдат. Там их встретило колющее оружие — пики и алебарды, а на тех, кто с ходу сумел прорваться сквозь частокол копий, обрушились топоры и мечи французов. Как только первые солдаты добежали до баррикады, лучники, закинув луки за спину, присоединились к лавине атакующих, держа в руке меч или топор. Один из латников, сумев дотянуться алебардой до стоявшего за баррикадой горожанина с пикой, заставил того заорать от боли и отпрянуть, тем самым дав англичанину возможность взобраться на одну из телег, служивших основой баррикады. Срубив наконечник другого копья, направленного ему в грудь, он обрушил лезвие алебарды на голову его владельца. В следующий миг ему в бок воткнулась пика, но англичанин каким-то чудом сумел удержаться и продолжал сыпать проклятиями и рубить алебардой, пока арбалетная стрела не ударила его в лицо. Судорога пронзила его тело, и он рухнул на баррикаду. Судя по окаменевшим лицам горожан, перед ними уже не стоял вопрос жить или умереть, сейчас они хотели только одного: забрать с собой на тот свет как можно больше проклятых англичан. Они рубили, кололи, а потеряв оружие, душили, а то и рвали зубами ненавистного врага. Боевой азарт островитян постепенно выдыхался, а французы продолжали драться так неистово, словно только что вступили в бой. Не знаю, чем бы закончился штурм, если бы с соседней улицы с криками не хлынула новая волна копейщиков и лучников. Графские копейщики остановились только на несколько секунд, чтобы пропустить вперед юрких лучников, которые послали тучу стрел в сторону баррикады, а затем, выставив пики, плотной массой бросились на штурм с кличем: «Святой Георгий!»

Десятка полтора солдат еще на бегу погибли от арбалетных стрел, зато оставшиеся в живых, прорвавшись к баррикаде, с ходу накинулись на защитников города. Французы чуть ли не в исступлении кололи англичан пиками, рубили мечами и били булавами. Вскоре первый ряд атакующих был уничтожен, и под удары горожан попал второй ряд. Но все же, несмотря на потери, англичане то здесь, то там сумели проскользнуть меж ударами копий. Высокий лучник с топором на длинной рукояти добрался до гребня баррикады и опустил свое увесистое оружие на голову француза с лентой на шлеме, но тут же получил удар копьем в грудь, сбросивший его с баррикады. Другой лучник с мечом в руке только успел взобраться на перевернутую телегу, как был сражен арбалетной стрелой. Он упал не назад, а вперед, на головы горожан, дико крича и хватаясь за живот. Правда, кричал недолго. В его беззащитное тело тут же вонзились две пики.

Потери несли не только англичане, но и французы, несмотря на их доблестное сопротивление. Они падали, изрубленные мечами и топорами или проткнутые копьями. Вот завизжал француз, которому клинок перерубил руку и вошел в туловище. За ним упал с разрубленным черепом другой защитник баррикады, потом третий… В пробитую брешь ворвались расширяющимся потоком озверевшие от крови английские солдаты. Островитян охватило самое настоящее безумие, они рубили и кололи, не глядя на поднятые руки и не слушая мольбы о пощаде, пытаясь быстрее добраться до вожделенных богатств. Площадь и баррикада были завалены мертвыми телами. Кровь была везде: на камне, на дереве, на железе. Даже воздух, казалось, имел привкус крови. Наконец наступил миг, когда горожане дрогнули, а потом отступление превратилось в паническое бегство.

Развернувшись, я медленно пошел обратно. Меня не мутило, но стало противно на душе и пусто в голове. Все вокруг обесцветилось. Слышались крики: «Город наш! Грабь!» Трещали двери взламываемых домов. Где-то вдалеке раздался истеричный женский крик. Мимо меня пробегали солдаты с тюками за спиной. С одной стороны неслись крики: «Грегори, сюда! Давай топор! Ломай!» — с другой слышалась яростная ссора, похоже, кто-то не поделил добычу. Брань и проклятия мешались с криками боли и пьяными воплями.

Этот город был далеко не самым красивым городом Северной Франции, но и он не заслуживал такой участи. Однако война есть война — теперь пришло его время. Ворвавшаяся дикая орда грязных, окровавленных солдат нашла здесь все, о чем мечтала. Пришло время убийств, насилия и бессмысленных зверств. Всякий мужчина-француз был врагом, которого следовало зарубить, а женщину — изнасиловать. Людей резали, как свиней, их расстреливали из луков, как мишени, просто так, ради потехи. Но победителям хотелось не только крови и денег. Быть женщиной в Ла-Дарьене в этот день значило быть в аду. Пожаров было мало, так как солдаты предпочитали грабить дома, а не сжигать, но зверств хватало с избытком. Мужчины умоляли не трогать их жен и дочерей, а потом были вынуждены смотреть, как тех насилуют. Многие женщины прятались, но солдаты находили их на чердаках и под лестницами, насиловали, а затем выволакивали на улицу, срывали с них одежду и гнали, как добычу. Какую-то женщину, очень толстую, голой запрягли в тележку и гоняли по улице, стегая кнутом. Солдаты хохотали до слез над ее трясущимися складками жира, а когда наскучило, просто перерезали ей горло. Рыская в поисках добычи, завоеватели нередко натыкались на пиво и вино. Напившись, становились от этого все безумнее, а зверства, творимые ими, все страшнее.