Глушь-то какая! Где цивилизация, я спрашиваю?

Оглянулся на Джеффри, чтобы спросить его, но тут же передумал. Зачем мне вся эта местная география? Завтра меня уже здесь не будет! Удовольствуюсь тем, что видел. Вечером «папа» поляну накроет, а там, считай, и день прошел!

Я повернулся и стал смотреть с высоты на внутреннее пространство замка.

Да-а! Пишут и рисуют одно, а в натуре — другое! Ох, уж эти историки! Где высокие мощные башни? Где роскошь, где все эти флюгера и прочее? Сплошной обман!

Я еще не знал, что родовой замок Фовершэмов был воздвигнут в боевые годы двенадцатого столетия, когда люди придавали большое значение своей безопасности и очень малое — комфорту. Он был предназначен служить незатейливой цитаделью, непохожей на более поздние роскошные постройки, где мощь укрепленного замка сочеталась с великолепием дворца. Именно поэтому замок, который был домом уже не одному поколению Фовершэмов, хмуро высился над округой почти в том же виде, как его замыслили изначально.

Мы спустились с галереи, и оруженосец вдруг предложил мне пойти на конюшню. Спорить не стал, только подумал: «Чего я там не видел?» — и мы направились туда. Войдя в полумрак конюшни, я остановился, давая глазам привыкнуть. Дождавшись, когда темные массивные силуэты превратились в лошадей, стоящих в стойлах, прошел вглубь. Огляделся. Ясли, деревянные ведра, наполненные водой, сено, разбросанное под ногами.

И что такого замечательного он хотел мне показать?

Уже было собрался обратиться за разъяснениями к телохранителю, как увидел, что тот что-то или кого-то ищет. Потом Джеффри вдруг схватил деревянную лопату и с силой запустил ее в копну сена у дальней стены.

Раздалось «ай!» — и оттуда выскочил босоногий человек. Рубаха, штаны и волосы — все было в сене. При виде меня его глаза округлились, затем отпала челюсть, и, только переведя взгляд на Джеффри, он опомнился. Выдавив из себя: «Мой господин…» — он стал раболепно кланяться.

Ситуация была ясна как божий день. Конюх спал, вместо того чтобы трудиться на хозяина в поте лица. А теперь отбивает поклоны, пытаясь загладить вину.

Что теперь делать? Пальчиком погрозить? Отвесить пинка?

Только я успел так подумать, как из-за моего плеча раздался голос Джеффри:

— Господин, разрешите мне с ним разобраться?

— Разрешаю.

Двумя быстрыми шагами Джеффри сократил расстояние до работника и буднично ударил его кулаком в лицо. Конюх упал и замычал от боли. Однако на этом его «воспитание» не закончилось. Джеффри стал без особой злобы пинать его ногами. Конюх поджал ноги к животу и, закрыв голову руками, только негромко постанывал при наиболее болезненных ударах.

Жестокая расправа закончилась так же резко, как и началась.

— Вставай, шлюхино отродье!

Ну и нравы! Впрочем, это их разборки. Им тут жить. Я здесь только проездом…

Больше не обращая внимания на стонущего конюха, телохранитель снова вернулся на свое место позади моего левого плеча. И я вдруг понял, что пока мы бродили по замку, он все время находился там, за моим левым плечом.

Из разбитого носа конюха текла кровь. Он встал на колени и начал причитать:

— Добрый господин! Хороший господин! Бес попутал!

Он явно хотел господского прощения, перед тем как приступить к работе.

— Иди, работай! — сказал я.

Конюх вскочил на ноги, схватил лопату и бросился в глубь конюшни. Глядя, как он сгребает навоз, я неожиданно для себя улыбнулся. Сын барона — это тебе не хухры-мухры! Будет что рассказать дома! И как в заточении сидел, и как замком управлял! Жалко, что не удалось английскому королю пару советов дать по поводу обустройства государства или какую-нибудь историческую битву выиграть, но ничего — это в следующий раз! И вдруг до меня дошло, как мне повезло оказаться в теле сына барона, а не конюха, или, хуже того, в теле еретика, сжигаемого заживо на костре, или воина, умирающего на поле битвы. Брр! Только я это представил, как меня прямо передернуло, что не осталось незамеченным для Джеффри. Подавшись ко мне, он спросил:

— Все хорошо, Томас?

— Да, Джеффри. Что ты мне хотел здесь показать?

Оруженосец протянул руку к стойлу, где стоял крупный конь. К животному я приблизился с опаской, так как до этого вообще не имел дела с лошадьми.

— Смотри, Чалый, кого я тебе привел, — сказал Джеффри, выйдя из-за моей спины. — Наш молодой господин! Что ты фыркаешь? Не узнаешь своего хозяина?

Конь, кося в мою сторону большим влажным глазом, нервно переступал ногами. Похоже, он не испытывал большой радости от свидания со мной. Джеффри похлопал его по шее и повернулся ко мне:

— Погладь его. Дай ему почувствовать свою руку, и он тебя сразу вспомнит!

Ага, погладь! А он мне копытом в глаз?! Ладно. Попытка — не пытка!

Осторожно провел по морде жеребца рукой. Раз. Другой. Тот сначала слегка подался в сторону, а потом вдруг тихонько заржал и ткнулся носом в мою руку.

— Вот видишь?! — воскликнул Джеффри. — Он тебя узнал! Видишь, как обрадовался?!

Неожиданно я почувствовал, как нечто отдаленно похожее на нежность поднялось откуда-то из глубин моей души и коснулось сердца. Замер на мгновение, не понимая, чье это проявление чувства: мое или Томаса Фовершэма? Пытаясь разобраться, провел рукой по шее Чалого, потрепал гриву, но, так и не поняв, вышел из ворот конюшни в некоторой растерянности.

Мы подошли к группке из четырех человек — солдат гарнизона замка. Грубые, обветренные лица. Широкие плечи и сильные руки. В отличие от прислуги, они отнеслись ко мне с уважением, но без подобострастия, воспринимая меня не столько как господина, сколько как собрата по оружию. Завязался оживленный разговор, начало которому положил Джеффри. Он пошел о том злосчастном походе, где Томасу проломили голову. Как оказалось, в нем помимо меня и Джеффри участвовало еще трое солдат. Двое из них погибли во время похода, а Хью — невысокий худощавый арбалетчик, свитый из жил и мышц, — вместе с моим телохранителем привез меня, раненого, домой.

Прервал воспоминания дребезжащий удар церковного колокола, после чего Хью, коротко поклонившись, попросил у меня позволения уйти, чтобы сменить часового. Я важно кивнул. За пару часов общения с аборигенами я уже вошел в роль господина. Правда, пока так и не понял: нравится мне эта роль или нет. С одной стороны, вроде как интересно, с другой стороны — ощущение неудобства и неловкости. Уходом солдата я воспользовался, чтобы уйти самому. Если честно говорить, я уже устал общаться с обитателями замка. Приходилось постоянно обдумывать каждое слово и быть начеку, чтобы не сказать ничего лишнего. Джеффри проводил меня до моих покоев и, коротко поклонившись, ушел.

Бо?льшую часть светлой комнаты с высоким потолком занимало обширное ложе с балдахином, подвешенным к одной из балок. Вся остальная обстановка состояла из стола, двух сундуков у стены, двух кресел у камина и лавки со спинкой рядом с кроватью. На стенах висели гобелены, на полу лежали ковры.

В дверь постучали. Я открыл ее и увидел девушку с тоненькой талией, пышной грудью и миловидным личиком. У нее в руках был поднос, на котором стоял серебряный кубок с вином и нечто похожее на вазочку с печеньем.

— Э-э… Входи.

Девушка прошла к столу, поставила поднос и обернулась ко мне. Несколько долгих секунд мы смотрели друг другу в глаза: она с ожиданием чего-то, я — не понимая, что именно от меня ждут. Не дождавшись, она сама начала действовать. Подошла ко мне, обняла за шею и осыпала мое лицо жаркими поцелуями. Я пытался сообразить, что все это значит, а девушка вдруг оторвалась от меня и, робко улыбаясь, спросила:

— Господин мой, что-то не так?

— Хм. Так. Все так…

Только я успел это сказать, как девушка стала распускать шнуровку своего платья.

…После часа неистовой любви я лежал в приятном изнеможении и слушал болтовню Катрин. Она оказалась настолько же словоохотливой, насколько и любвеобильной. Из бурного словесного потока, который буквально захлестнул меня, я вынес несколько фактов, которые меня в большей или меньшей степени заинтересовали. Месяц назад ей исполнилось семнадцать лет, а на Михайлов день у нее назначена свадьба с кузнецом. Господин барон дал свое согласие на этот брак и обещал ей в подарок новое платье.

Семнадцать! Кузнец? Так мужику далеко за тридцать! Да-а…

Не успел осознать эту новость, как узнал другую: о наших с ней отношениях. Оказалось, что эта девочка является моей любовницей на протяжении двух последних лет! Не успел я прийти в себя, как девушка прильнула ко мне жарким телом, предлагая продолжить любовную игру.

Еще через полчаса Катрин стала собираться. Я с интересом наблюдал, как она надевает на себя юбки, одну за другой, поправляет складки, подвязывает и шнурует лиф. Огладив многочисленные ленточки и поправив прическу, она взглянула на меня. Я тоже оделся.

Катрин всплеснула руками и восторженно произнесла:

— Какой же вы все-таки красавчик, мой господин! Просто прелесть!

Днем я уже проходил через этот зал, но вечерний сумрак и пламя громадного камина совершенно изменили его, придав ему своеобразный романтический колорит. Несмотря на летний вечер, в зале было довольно прохладно, поэтому огонь, полыхавший в камине, был как нельзя кстати. Под потолком, на цепях, висел деревянный круг, где горело десятка два свечей. Их колеблющееся пламя, вместе с огнем камина и свечами, стоящими на столе, с немалым трудом рассеивало мрак, отражаясь в доспехах и оружии, висевших на стенах, и в серебряной посуде. Под этой своеобразной люстрой стоял длинный массивный дубовый стол, покрытый скатертью. С двух его сторон стояла дюжина тяжелых стульев с высокими спинками. Бо?льшая часть их была свободна. В торце стола возвышалось широкое кресло-трон с узорчатым балдахином, на котором восседал барон Джон Фовершэм. На нем был камзол синего цвета (буду называть эту одежду именно так, хотя, помнится, камзолы появились гораздо позже), ворот и обшлага которого были отделаны, насколько я понял, мехом горностая. Госпожа Джосселина надела длинное, ниспадающее на пол зеленое платье. Тонкую талию подчеркивал узкий узорчатый пояс золотого шитья. Голова ее была покрыта белым платком с серебряным обручем, а с плеч спускался длинный плащ, отороченный мехом. Джеффри сменил кожаную куртку на нарядное одеяние, и только старичок-священник пребывал все в той же рясе.

Я на секунду замер, не зная, куда сесть, но быстро сообразил, что свободное место по правую руку от хозяина замка — мое.

Только я сел, как начали подавать горячие блюда. На столе уже стояли вино и эль, вперемешку с караваями, свиными окороками и паштетами из дичи.

Я не удивился отсутствию вилок, так как знал, что вилка своей формой заслужила репутацию дьявольского творения, и поэтому ее не могло быть в руках христианина. Мужчины ели много, громко, чавкая и рыгая в свое удовольствие. Мясо резали ножами, а птицу просто рвали на части руками. Джосселина вела себя гораздо приличней.

Разговор между переменами блюд постоянно менял тему. Начали говорить о предстоящей свадьбе дочки ткачихи, затем Джосселина пыталась выяснить у меня, что я чувствую, не имея памяти, после чего разговор перекинулся на ближайшую ярмарку, которая должна была состояться через три недели. Дальше вперемешку пошли отдельные беседы о способах заточки клинков, новом указе короля и приглашении на охоту, полученном от соседа барона. Затем я услышал отрывок из новой любовной баллады, исполненный дамой, и короткую речь о грехе чревоугодия отца Бенедикта.

Первыми вышли из-за стола господин барон вместе со своей дамой сердца, следом за ними ушел отец Бенедикт. Когда мы остались за столом вдвоем с Джеффри, тот хитро подмигнул мне, а затем кивнул на объемистый кувшин с вином. Я отрицательно покачал головой. Выпить еще пару кубков вина с ним за компанию для меня не представляло особой проблемы, но сейчас мне просто не терпелось добраться до кровати и заснуть, чтобы, наконец, проснуться в своем времени.

Вышел во двор. Ночь уже полностью вступила в свои права, окунув землю в чернильную темноту. Горел факел у входа во дворец, да еще один на посту часового. Посмотрел на небо. Там сияла россыпь звезд.

Вот что точно не меняется! Звезды. Как светили, так и светят. Плевать им на шестьсот с лишним лет разницы!

Повернулся, чтобы идти в дом, и вдруг тишину нарушило тонкое ржание.

Чалый? Прощается?

Глава 3

Начало пути

То, что я ощутил, когда открыл глаза, трудно передать словами. Ярость, страх, разочарование, растерянность.

Ничего не изменилось. Балдахин над головой и рассвет, встававший над Англией четырнадцатого века. Сжав зубы, усилием воли попытался усмирить рвавшие меня на части чувства и заставить себя думать. Первое, что пришло в голову, — еще не настало время моей отправки. Просто счетчик времени в институте не отсчитал положенные сорок восемь часов! Эксперимент когда начался? Где-то в половине десятого. А сейчас только часов пять или начало шестого утра. Надо только подождать! Я верил и не верил тому, что сам только что придумал; слишком многое не сходилось с объяснениями ученых. Слишком многое, чтобы не понять… Нет! Этого не может быть! Пытаясь уйти от подобных мыслей, я начал считать минуты. Сбился. Начал снова.

Не знаю, сколько я так провел времени, но у меня появилось ощущение, что все это происходит не наяву. Сон? Может быть, это только сон? Так почему меня не будят?! Почему?!! Черт вас всех возьми! Где же вы там?!!

В узкое окно скользнул лучик солнца. Трижды пропел рог. При этих звуках у меня внутри словно что-то оборвалось. Будто смертнику зачитали приговор!

Мать вашу! Что мне теперь делать?! Что делать… в этих… мать их, Средних веках?!!

Снаружи лязгнул засов. Дверь отворилась, и в комнату заглянул Джеффри. Вчера я сам попросил его прийти закрыть дверь, а утром, даже если будет тихо, входить с осторожностью. Мне не хотелось, чтобы зверь, оставшийся после моего ухода, причинил кому-либо вред.

Наши глаза встретились. Не знаю, что он увидел в моем взгляде, но подходить не стал, оставшись стоять возле двери. Если до его появления в самом уголке моего сознания жила надежда, что я вот-вот… то теперь она пропала, а вместо этого внутрь хлынула волна отчаяния, затопившая мое сознание. В одно мгновение я потерял все. Имя, накопленный жизненный опыт, навыки, привычки. Правда, в этот момент я еще не осознал, что стал пустым местом, мне пока хватало факта, что я стал узником этого времени. И, может быть, навсегда.

Попытка утопить этот факт в вине, за которым я послал Джеффри, почти не удалась, настолько велико было державшее меня напряжение, и я послал за новым кувшином. Что я тогда говорил, помню урывками, но и этого вполне хватило моему телохранителю, чтобы понять: у молодого господина начался приступ. Срочно были вызваны барон и священник.

Джон Фовершэм пробыл недолго. Несколько минут моего бреда ему хватило, после чего он развернулся и ушел в сопровождении Джеффри, так и не сказав ни слова. Священник еще некоторое время слушал меня, а потом оборвал на полуслове:

— Помолимся, сын мой! Обратись к Господу Богу за помощью, да не откажет он тебе в своем милосердии!

Я стал на колени и принялся молиться. Только теперь я не делал вид, что молюсь, а действительно просил Господа Бога смилостивиться надо мной и отправить меня в мое время. Спустя некоторое время выпитое вино с такой силой ударило мне в голову, что я не помнил, ни как расстался со священником, ни как заснул.

Проснувшись, снова стал самим собой, если, конечно, в моей ситуации может подойти такое выражение.

…Каждое утро я открывал глаза с надеждой. Но тут же обнаруживал, что начался еще один день моей жизни в Средневековье. Свою тоску по двадцать первому веку я делил между вином и церковью. Нет, я не начал верить. Просто после того, как отец увидел своего сына в «новом ненормальном состоянии», он приказал моему телохранителю не отходить от меня ни на шаг. В большей или меньшей степени приказ владельца замка касался всех обитателей: следить, а если заметят что-нибудь странное в моем поведении — немедленно докладывать! Поэтому теперь, как я ни хотел, меня не оставляли в одиночестве ни на минуту. Как-то, на четвертый день своего пребывания в образе Томаса Фовершэма, я зашел в церквушку отца Бенедикта. С распятия, из-под копоти, на меня смотрело лицо Сына Божьего. Пахло ладаном и миррой. Меня окутала тишина. Потом скрипнула тяжелая дверь, и мимо меня тихонько, серенькой мышкой, прошмыгнул отец Бенедикт. Зажег свечи перед распятием Христа, опустился на колени рядом со мной и стал молиться. Горячо. Истово. Молился за меня. Затем священник встал и ушел. И я остался один.

Глядя на теплящиеся огоньки свечей, я не раз пытался понять, что мне делать и как жить в этом диком и жестоком мире. К тому же следовало помнить о вспышках ярости. Полученная мною в наследство, готовая вырваться в любой момент, она могла подвести меня. Как ее избежать, я понятия не имел. К тому же незнание местной жизни автоматически делало меня каким-то придурком среди людей, которых я, в свою очередь, считал невежественными и тупыми дикарями.

Единственный плюс в моем положении состоял в том, что мне повезло оказаться в теле Томаса Фовершэма, эсквайра и сына рыцаря, а дальше шли одни минусы. Несмотря на храбрость, проявленную в войне против Франции, сэр Джон, кроме увечий и ран, не получил ни земель, ни денег, а честь и гордость не позволили ему просить их у короля. Именно поэтому владения отца Томаса ограничивались замком и земельными угодьями на расстоянии двух километров от его стен, полученными родоначальником их рода от Генриха II Плантагенета, куда также входили две деревеньки. Только благодаря плодородию этой земли — реке, полной рыбы и раков, густому лесу, не оскудевающему орехами, ягодами, грибами и зверем, — меню господина барона имело некоторое разнообразие. В противном случае есть ему одну свинину с черным хлебом. Из случайно услышанного разговора прислуги я узнал, что кроме золотой рыцарской цепи на груди барона и золотого кубка, украшенного драгоценными камнями, полученного им на одном из турниров, из дорогих вещей в замке было еще полтора десятка столовых приборов из серебра, которые составляли часть наследства моей «матери». И все. Сундуки, предназначенные для денег, были пусты.

Будучи рыцарем не только по крови, но и по духу, Джон Фовершэм презрел «женитьбу на деньгах» и выбрал девушку, которую любил. Она стала ему верной женой, одарив любовью и нежностью, но никак не богатством. Из-за этого он сейчас балансировал на краю бедности, а я как его сын и наследник ничего не имел, кроме боевого коня, взятого в качестве трофея в бою, и старых доспехов. Впрочем, на данный момент все это мне было без надобности, так как по меркам этого времени воин из меня был, что пуля из дерьма. Я даже не представлял, как надо на лошади сидеть. Собака на заборе — очень верное определение для меня в качестве наездника.

Правда, мой телохранитель, недолго думая, решил искоренить мои недостатки в военном деле, причем довольно оригинальным способом. Утром пятого дня он явился ко мне в комнату с двумя мечами. Только я сел на кровати и начал ворчать на тему: «Чего притащился спозаранку?» — как в меня полетел меч. Рука ловко, на автомате, вцепилась в рукоять. Вскочив на ноги, я вдруг почувствовал себя человеком, который некогда потерял нечто ценное, а теперь снова нашел. Захлестнувшее меня чувство уверенности и непобедимости оказалось таким сильным, что я был готов сразиться с целым миром. Не знаю, что телохранитель смог прочитать на моем лице, но то, что он с поспешностью, абсолютно не свойственной ему, помог мне одеться, говорило о многом. Потом он буквально потащил меня во двор, однако, уже спускаясь по лестнице, я ощутил, как неистовость средневекового воина уходит, уступая место здравому смыслу парня из двадцать первого века.