Виктор Точинов

Защита Ковача

Пролог

Этого дня они ждали двадцать два года. На самом деле чуть меньше, не дотянули до годовщины несколько месяцев, но откладывать выход наружу на середину лета лишь ради красивой даты Полковник не стал. Он имел склонность к внешним эффектам, но не в ущерб делу.

Яркий свет заливал тоннель — в дополнение к штатному освещению ради торжественного момента подтянули еще и пару прожекторов. Обычно на освещении экономили, берегли и электроэнергию, и лампы (запас их был велик, но все же не бесконечен), — но только не сегодня.

По-хорошему должен бы звучать сейчас оркестр, но оркестра у них не было, — запись гимна доносилась из динамиков.

Когда-то эта запись служила будильником, каждое утро поднимая обитателей Базы, в рабочие дни в шесть утра, в выходные и по праздникам на два часа позже. Но лет пятнадцать назад случилась эпидемия самоубийств, и по настоянию доктора Рымаря гимн перестали применять для побудки, заменили на бодрые жизнеутверждающие шлягеры. Насколько действенной оказалась та давняя мера, неизвестно. Эпидемия и в самом деле пошла на убыль, затем и вовсе прекратилась, но причины тому могли быть другие: например, произошел естественный отбор и бойцы, склонные к депрессии и суициду, попросту закончились.

Под звуки гимна Ковач поглядывал на застывший строй не то чтобы с тревогой, но по привычке, — ему, как главному особисту, полагалось приглядывать за всем и за всеми, не оставлять без внимания даже мелкие события, способные обернуться большой бедой.

Но нет, стоят спокойно, никто не хватается за оружие, чтобы выстрелить в голову себе или соседу. Хреновый все-таки из Рымаря психолог…

Доктор двадцать лет занимался самообразованием и превратился из гарнизонного костоправа, склонного к выпивке, в специалиста широчайшего профиля, мог хоть зуб запломбировать (и пломбировал), хоть роды принять (и это доводилось делать). Но во всех освоенных медицинских дисциплинах, что греха таить, стал он специалистом хреновеньким, на троечку с минусом. Иначе и не бывает, если изучать предмет самоучкой, по книгам, без наставников-профи, руководящих первыми практическими шагами. Да и склонность к выпивке никуда не подевалась, а она росту профессионализма не способствует.

Зато Ковач не был особистом-самоучкой. Старая гвардия, старая закалка. Принесла нелегкая из штаба округа с проверкой на объект, проверить сигнал о хищениях казенной тушенки в особо крупных размерах (не подтвердившийся, кстати), — так и застрял здесь, когда грянуло.

Гимн отзвучал. Полковник шагнул к микрофону — дородный, седой, одышливый. Было ему под семьдесят, но здесь, под землей, юнцов вообще не осталось. Даже сопливым солдатам-срочникам, ушедшим в штольни, сейчас в районе сороковника, офицеры еще старше. Самому Ковачу недавно стукнуло пятьдесят четыре, стариком он себя пока не ощущал, но понимал: обратный отсчет идет, песка в песочных часах остается все меньше.

Если не считать четверых детей, родившихся здесь (выжили двое), то самый молодой Кирилл Званцев по прозвищу Малой, — сын Полковника. Угодил он на Базу четырехлетним дошкольником Кирюшей, а сейчас первый зам отца, можно сказать, наследный принц, — подземная жизнь давненько идет не по Уставу, и власть у Полковника вполне самодержавная. Ковач даже мысленно не возражал против передачи командования Базой по наследству. При своем регентстве, разумеется, в одиночку мальчишка власть не удержит, тут хватка волчья нужна… Не возражал, но все же надеялся, что хоть на пяток лет Полковника еще хватит. Выход на поверхность и обустройство там — не тот момент, когда уместны все пертурбации, связанные со сменой командира.

Речь начальника особист слушал вполуха. Известные вещи: об их священном долге в деле возрождения цивилизации… Разумеется, они представляли, что творится снаружи, по крайней мере в ближних окрестностях, какой раздрай и бардак. Сначала были лишь короткие вылазки — недалеко и ненадолго, в костюмах радиационной защиты. Но уровень радиации неуклонно падал, и в последний год Филин, глава разведчиков, провел снаружи времени чуть ли не больше, чем на Базе.

Закончил Полковник патетически: победа будет за нами!

Ковач мысленно кивнул: дураками они будут, если просрут победу, — с такими-то ресурсами. За спиной — многокилометровые штольни, где некогда добывался горючий сланец. Они превращены в подземные склады госрезерва, ломятся от запасов всех видов: там и оружие, и боеприпасы, и провиант длительного хранения, и обмундирование, и ГСМ, и даже техника в консервационной смазке… Государства не стало, и охранники сокровища превратились в его владельцев.

Их осталось восемьдесят шесть человек, хотя под землю ушло свыше трех сотен, считая офицерские семьи. Но были попытки бунта, была эпидемия самоубийств, были болезни, с которыми Рымарь не смог справиться. И был Раскол.

Вновь заиграл гимн. Огромные металлические створки поползли в стороны по направляющим. Внутрь немедленно устремились солнечные лучи, время церемонии специально подгадали так, чтобы добровольные узники подземелий первым делом увидели солнце, — никто, кроме выходивших наружу разведчиков Филина, двадцать с лишним лет не видел светила… И свежим, не прошедшим многократное рекондиционирование воздухом никто не дышал, а он немедленно ворвался в тоннель вслед за солнечным светом — пьянящий, наполненный смесью самых разных запахов, никакого сравнения со стерильной и мертвенной атмосферой Базы.

Прожектора погасли. Штатные лампы тоже. В живом свете, залившем тоннель, Ковач заметил, какие мертвенно-бледные у всех лица, а только что выглядели нормальными при галогеновом белесом освещении. Черные очки, надетые на всех без исключения, еще сильнее подчеркивали эту бледность, и Ковачу пришла дурная мысль, что он стоит в толпе мертвецов, отчего-то сохранивших способность ходить и говорить, и сам тоже мертвец, что все они умерли и сами того не заметили.

Затем произошло ожидаемое (Ковачем ожидаемое, по крайней мере) — резкое и спонтанное падение дисциплины. Все устремились наружу, не дожидаясь команды и не оглядываясь на начальство. Да и само начальство с Полковником во главе не пыталось остановить и привести в разум подчиненных, тоже потопало вперед, к распахнувшимся воротам, ведущим в огромный и настоящий мир… Слишком долго все ждали этого дня.

Семьдесят девять человек, собравшихся у выхода, на какое-то время превратились в неуправляемую толпу — и могли погибнуть все разом, если бы снаружи поджидали враги, готовые к атаке и жаждущие поживиться громадными подземными запасами. Но снаружи нес вахту Филин с пятеркой своих бойцов при двух пулеметах — Ковач подстраховался от неприятных сюрпризов. Не стоило считать, что о сокровищах Базы никто не знает или все позабыли.

Раскольники точно помнят… Хоть и забрали очень многое, уходя, но то была лишь малая доля от хранившихся в штольнях богатств. Хотя неизвестно, чем обернулось воплощение их идеи-фикс: не дожидаясь окончательного снижения уровня радиации, быстрым маршем выбраться из зараженного района. Может, все загнулись от лучевки. Но если живы, то способны на любую пакость, Раскол происходил не очень мирно, едва-едва дело до стрельбы не дошло… После ухода отщепенцев главный выход перекрыли, обрушили взрывами своды тоннеля, избегая неприятных сюрпризов. Пробили новый, времени у них хватало, они и без того постоянно долбили скальную породу, расширяя Базу, — от безделья под землей живо съедешь с катушек. Хотя и без того с психикой сейчас у личного состава не очень, в былые времена половину комиссовали бы как непригодных к службе.

…Полковник и снаружи повел себя патетично. Опустился на колени (Ковач отметил, что движение неловкое, старческое), поцеловал землю, вернее, растущую на ней молодую траву. Поднялся таким же стариковским движением, по лицу текли самые натуральные слезы. Особист бросил быстрый взгляд на Малого, на лице у того явственно читалась досада и неловкость за поведение отца, — и Ковач удовлетворенно кивнул своим мыслям.

Остальные реагировали не столь пафосно, но их тоже зацепило, что уж скрывать…

Потом был банкет в большом и ярко освещенном зале, тоже выдолбленном уже при подземном житье, на былых складах не имелось помещений такого размера. Вообще-то Полковник относился к распитию строго, понимал, что пьянка еще опаснее, чем безделье. Но сегодня не поскупился. Пили открыто и вволю, и не технический либо медицинский спирт, — коньяк, бывший пятнадцатилетним еще в те далекие времена, когда его закладывали здесь на хранение.

Рымарь, раскрасневшийся от выпитого, приставал к Филину:

— Ну теперь-то доставишь мне хоть несколько экземпляров? У меня аж слюни текут от твоих рассказов…

Доктор не впервые просил командира разведчиков доставить с поверхности образцы новой, невиданной ранее фауны, но каждый раз получал отказ: Полковник, дескать, разрешил лишь наблюдение, крайне осторожное, а любые биологические образцы запретил доставлять на Базу.

А у Рымаря была теория: наверху вместе с обычным ядерным оружием применили какое-то новое, ранее не известное, воздействующее на генетику, — слишком уж много расплодилось жизнеспособных мутантов, не похоже, что причина лишь в радиации. Целились, разумеется, в людей, но и животный мир зацепили. И растениям досталось, и грибам, и прочим простейшим. Доктор очень хотел найти подтверждение своим идеям.