Глава 4

Новость о происшествии на озере взбудоражила всю деревню. Первые дни Гвендилену трясло, как в лихорадке, но о том, что случилось с сестрой, девушка говорила вполне разумно и уверенно, хотя каждый раз при этом начинала плакать, повторяя: «Айя… Бедная моя сестра… Она хотела найти сокровище… Быть самой красивой невестой на свадьбе…»

Ей поверили все — и семья, и соседи. Люди, что отправились к озеру и нашли там тело Айи, вполне подтвердили ее слова. Правда, старух, что обмывали ее перед похоронами, немного смутили синяки на плечах покойницы, но и этому нашлось вполне убедительное и правдоподобное объяснение:

— Я трясла ее… Пыталась привести в чувство, — рыдала Гвендилена, — сперва она еще дышала… А потом затихла. А я… Я не смогла ей помо-очь!

Странно, конечно, было, что девушка явилась домой лишь под утро… Но в окрестностях озера Трелоно издавна случалось всякое, а Каменный Лес почитался недобрым и опасным местом. Бывало, что люди там и вовсе пропадали бесследно! Некоторые, впрочем, объявлялись снова — иногда в тот же день, иногда через годы, — но внятно объяснить, что с ними произошло, эти несчастные уже не могли, бормотали что-то невнятное и до конца дней оставались немного не в себе. Так что, можно сказать, Гвендилене еще повезло! «Радуйся, что не потеряла обеих дочерей! — повторяли соседки, стараясь утешить мать. — У тебя осталась хотя бы младшая…»

Но это не очень-то помогало. Узнав о смерти Айи, мать сначала впала в странное оцепенение, не могла ни есть, ни говорить, ни даже плакать — просто сидела, уронив руки вдоль тела и глядя куда-то в пустоту.

Когда Айю привезли домой, она всплеснула руками и зарыдала. Старухи шептались, что это хороший знак — мол, поплачет и успокоится, ведь всем известно, что слезы смывают печаль! Но женщина вся ушла в свое горе, будто утонула в нем. Слезы струились у нее по лицу, что бы она ни делала — прибирала дом к похоронам, готовила угощение для поминок, спешно заканчивала вышивку на подвенечном платье для дочери… Даже во сне она продолжала плакать, так что подушка была мокрой наутро.

По старинному обычаю Айю похоронили в свадебном платье. Мать как раз успела его дошить… Рану на виске заботливо прикрыли широкой алой лентой, и в гробу девушка лежала как живая. Казалось, что она просто прилегла отдохнуть и заснула. Ее белое, словно из мрамора изваянное, лицо было холодным и отстраненно-прекрасным, как никогда в жизни.

Стоя у свежевыкопанной могилы, Гвендилена вспомнила последние слова сестры. «Буду самой красивой невестой…» Что ж, в каком-то смысле ее желание сбылось! Смерть выявила ее особую, скрытую красоту, и в памяти людей, что пришли проститься с ней, она останется такой навсегда.

Провожать Айю в последний путь пришла вся деревня. Плакали навзрыд ее многочисленные подружки, мать голосила, напрасно зовя дочку, и даже отчим уронил скупую мужскую слезу. Неизвестно, правда, что было тому причиной — то ли жалость к падчерице, то ли досада на то, что зря кормил девчонку целых пять лет.

Зато конюх Вилерд, жених, так и не ставший мужем, так убивался по юной невесте, что, казалось, его сердце вот-вот разорвется. «Видно, он все-таки любил ее по-настоящему! — запоздало думала Гвендилена, глядя на его покрасневшие глаза, трясущиеся рыхлые щеки и обвисшие, мокрые от слез усы. — И все-таки какой он старый и некрасивый…»

Когда гроб опустили в могилу и комья земли застучали по крышке, Гвендилене вдруг показалось, будто на самом деле хоронят ее, а не сестру. Перед глазами потемнело, зашумело в ушах, и ноги почему-то перестали держать… Обессиленная, она опустилась на землю и заплакала отчаянно и безутешно. В этот миг ей больше всего хотелось признаться во всем, чтобы только сбросить с души эту тяжесть, а там — будь что будет, пусть хоть убивают… Но из горла вырывались только судорожные рыдания.

К счастью, все вокруг увидели не раскаяние убийцы, а просто горе девушки, потерявшей сестру. Соседки заботливо помогли ей подняться, обнимали за плечи, приговаривая какие-то слова, приличествующие случаю, даже воды принесли… Уже в следующий миг Гвендилена сумела взять себя в руки. Она благодарила за помощь и сочувствие, сокрушалась о сестре, но душа трепетала от радости из-за того, что, будучи на волосок от гибели, она все же сумела удержаться на самом краю и не выдать свою тайну.

Вскоре Гвендилена почувствовала себя значительно лучше. «К счастью, людей не так уж трудно обмануть… — думала она, шагая домой во главе похоронной процессии, — главное, говорить то, что они хотят услышать!»

Старухи заметали следы вениками из свежесрезанных веток, чтобы умершая не смогла больше вернуться и тревожить живых, а маленькая девочка с белокурыми кудряшками разбрасывала хлебные крошки для птиц. Было жарко, небо сияло чистой и яркой синевой, но в воздухе уже висело предчувствие близкой осени.

И на миг у многих появилось странное ощущение, что совсем скоро что-то должно измениться и маленький, тесный мирок сельской общины, в который так неожиданно и грубо вторглась смерть, уже никогда не будет прежним.

Глава 5

Лето кончилось. Осенние дожди в тот год зарядили необычно рано, так что сено не успели убрать окончательно, и рачительные хозяйки в деревне горестно вздыхали — опять придется зимой скотину резать!

После случившегося Гвендилена сильно изменилась — стала тихой, задумчивой и словно устремленной вглубь себя. О том, чтобы отправить ее в монастырь, речь не шла — по крайней мере, до следующего года, когда истечет срок траура, но девушка и так почти перестала выходить из дома, шутить, смеяться, бегать на деревенские танцульки…

Она жила как прежде — ела, спала, помогала матери по хозяйству, — но почти не замечала происходящего вокруг. Все это больше не имело для нее никакого значения. Лишь иногда, застывая перед зеркалом, она подолгу всматривалась в свое отражение. Даже самой себе она не смогла бы признаться, что каждый раз втайне надеялась увидеть ту зеленоглазую красавицу, что когда-то смотрела на нее из глубины озера Трелоно!

Но лицо в зеркале оставалось таким же, как раньше, только в глазах появилось новое выражение — одновременно горестное и жестокое. Уголки губ опустились, щеки залила бледность, волосы повисли безжизненными прядями, будто пакля… Гвендилена с досадой отворачивалась. Смотреть на себя, такую жалкую и некрасивую, было неприятно. Хотелось разбить зеркало или, по крайней мере, спрятать его подальше, но проходили дни, и девушка снова с тайной надеждой всматривалась в холодное равнодушное стекло — а вдруг?

Мать разом сникла и постарела. Работала она старательно, но все валилось у нее из рук. Выстиранное белье нередко оказывалось в пыли, сваренный суп — разлит по столу, рубаха — сшитой сикось-накось… Иногда она, забывшись, окликала Айю, а потом начинала плакать тихо и безутешно.

Бывало, Гвендилена ловила на себе острый, сухой, почти ненавидящий материнский взгляд. «Ты должна была оказаться на ее месте! — говорили ее глаза. — Почему ты жива, а ее больше нет?» Ответить было нечего, и девушка опускала голову. Она боялась, что мать рано или поздно догадается, что произошло на самом деле…

Или уже догадалась, но не хочет говорить об этом.

Отчим все чаще пропадал в кабаке. Не то чтобы смерть падчерицы так уж сильно опечалила его, но, видно, жизнь в доме, похожем на склеп, скоро опостылеет кому угодно.

Когда осенние дожди сменились метелями, мать и вовсе перестала вставать с постели. Она гулко кашляла, и порой на платке, которым она вытирала губы, расцветали алые пятна крови. Деревенская знахарка Милва отпаивала женщину травяными отварами, но каждый раз, когда она приходила в дом, Гвендилена читала на ее лице, что все труды и хлопоты бесполезны.

Так и вышло. Когда мать умерла, за окнами завывала вьюга, и ветер швырял колючую снежную крупу. Мать задыхалась и кашляла, ночь казалась нескончаемо долгой… Когда к рассвету измученная женщина наконец затихла, ее лицо разгладилось и стало таким спокойным и умиротворенным, словно она сама была рада, что для нее все кончилось.

Потом были похороны — на этот раз тихие и скромные. Зимой многие сельчане стараются не выходить из дома без особой надобности… Могильщик ворчал, что трудно рыть могилу в промерзшей земле. Пришлось разводить костры, чтобы отогреть ее хоть немного, и отчим был вне себя из-за того, что похороны обошлись ему дорого.

На поминках он сильно напился и в первую же ночь попытался влезть в постель Гвендилены. По обычаю, после похорон огни в доме не гасили, и в мерцающем свете масляной лампы красное лицо, бессмысленно вытаращенные мутные глаза и слюнявый рот казались особенно отвратительными. От запаха перегара, лука, гнилых зубов и пота девушку чуть не вырвало. В первый момент она оцепенела от неожиданности, страха и отвращения, но быстро взяла себя в руки. Злость придала ей решимости… Откуда только силы взялись!

Молча, с каким-то холодным ожесточением, словно отчим был не человеком, даже не животным, а каким-то грязным предметом, который неизвестно почему оказался не на своем месте, Гвендилена вытолкала его из постели и уже метнулась было за отцовским охотничьим ножом, по старой памяти висящим на стене, но этого не понадобилось. Отчим свалился на пол и захрапел, а она просидела до утра, забившись в угол и сжимая нож в руках.