Виктория Дьякова

Королевский лабиринт

…— Сходите, фрау, приехали, колесо повредилось, — грубый голос немецкого кучера вывел Анну из состояния полусна, в котором она находилась, — придется обождать.

— Скажите, Франц, это надолго? — Анна распахнула дверцу кареты и поставила ногу на ступеньку: — Скоро ли починим?

— А что случилось? — Миша высунулся вслед за графиней. — А, товарищ? То есть, простите, герр?

— Да кто ж знает, — ответил кучер равнодушно, — видать, в чистом поле ночевать придется. До ближайшей деревни далеко, только к рассвету доберетесь, коли пешком идти. А так, может, проедет кто, подсобит…

— В чистом поле? — Миша спрыгнул с подножки, оглядываясь вокруг. — Да, ничего себе, ночью в поле совсем невесело, а, ваше сиятельство? — Он бросил взгляд на графиню.

— Помогите мне сойти, фанен-юнкер, — попросила она.

Запахнув плотнее ворот соболиной шубы, Анна сошла на дорогу. Было темно, краешек полумесяца едва проглядывал из-за нависших снеговых туч. Дул пронизывающий, сырой ветер.

— Вот попали, ваше сиятельство, — Миша поддержал ее под руку, — папенька-то волноваться будут.

Анна только вздохнула. Она и сама не предполагала, что ее дорога из Вены в Петербург окажется столь долгой и трудной. Казалось бы, до границ Российской империи рукой подать — через Венгрию да Бессарабию до Киева, а там уж прямиком до столицы.

Ан нет, столкновение трех империй под Аустерлицем и поражение России от Бонапарта вызвало отголоски в самых неожиданных уголках Европы, подняли головы старые недоброжелатели русского государя. Не осталась в стороне и Османская Порта, давний враг Российской империи на Востоке. К тому же в последние сто лет турки были тесно связаны с Францией, это было известно в Петербурге. Французские инженеры строили туркам крепости и корабли, завозили артиллерию, учили турецких офицеров и всячески старались, чтобы турки вели войны, которые служили бы интересам Франции. Так поступали в Париже при Людовиках, не отказался от этой практики и император Наполеон Бонапарт. Сразу после отступления русских из Австрии французский посол в Константинополе генерал Себастиани убедил султана Селима III, что теперь Россия ослабла, и Османская Порта сможет вернуть себе наконец Крым и Причерноморье, утраченные во времена суворовских походов. Не объявляя русскому государю войны официально, турки начали постепенно занимать одну за другой русские крепости в Бессарабии и Румынии, вытесняя малочисленные русские гарнизоны. Все это Анна узнала в Бухаресте от престарелого командующего молдавской армией князя Прозоровского, который, конечно, никак не мог противостоять натиску османов. Он был глух и весьма дряхл телом — командующему давно уж перевалило за семьдесят — и заслужил прозвище «Сиречь», так как употреблял это словцо в речи с излишней частотой. Все утро Сиречь проводил за затягиванием в корсет — только так главнокомандующий еще мог держаться прямо и даже ездить на лошади, но не более чем полдня. К вечеру силы покидали старика, и он ложился в постель.

— Ох, Анна Алексеевна, голубушка, каков Аустерлиц сиречь! — вздыхал главнокомандующий, потягивая мадеру. — Вот где война идет ползучая, так это у нас. Позабыли турки, как совсем недавно в союзе с нами под командой адмирала Ушакова били французскую эскадру у Ионических островов. Снова силу почувствовали. Снова вспомнили прошлую удаль, как флюгер в сторону Франции поворотились, бесстыдники сиречь! А чем мне их держать? Всю же силушку государевым указом на войну с Бонапартием забрали. Про нас и забыли вроде, ни к чему им там в столицах делишки нашенские. А у меня крепостей здеся, что грибов на поляне, и все ветхие, того гляди, сами развалятся. Да еще по обеим сторонам Дуная они разбросаны. Так вот и ходим по кругу: первые полгода турки крепости у нас отбирают, а во вторую половину мы у них назад забираем. Они ж, негодники сиречь, тем временем за другую половину принимаются. А у меня ж в подбрюшье ни много ни мало Украина, Крым. А как нахлынут они толпой янычарской? Пикнуть не успеем — все снесут. Так-то, графинюшка. А это кто с вами? — прищурившись, Прозоровский взглянул на Мишу. — Из драгунов, гляжу.

— Фанен-юнкер Громов, — ответила Анна, — приставлен батюшкой ко мне для охранения, поручений и секретарских обязанностей.

— А он не немой? — с подозрением осведомился главнокомандующий. — Что-то все молчит да молчит.

— Исключительно из уважения к вашему высокопревосходительству, — вскочив, Миша почти прокричал, так как уже уяснил для себя — старик глуховат, ему погромче надо.

— Оглушил, оглушил, — Прозоровский замахал руками. — Сядь, сядь, любезный. Кушай.

— Так что же, Александр Александрович, — осведомилась Анна серьезно, — никак не проехать нам нынче через Бухарест и Яссы? Придется поворачивать?

— Проехать, может, и есть возможность, любезная Анна Алексеевна, — ответил ей фельдмаршал, закусывая вино жареным рябчиком, и тут же добавил: — Сегодня. Только я вам не поручусь, что и с ночи на завтра все останется на своих местах. Пропустить я вас никак не могу, уж простите старика, любезная графинюшка. О вашей же безопасности пекусь. В охрану вам у меня нет людей, самому не хватает. Ну а куда ж турок движется, кто ж его знает. Турок, он что ветер в поле. Выскочил, стрельнул, а потом ищи его, свищи. Вас могут захватить в плен, любезная Анна Алексеевна, а это было бы ужасно! Графиня Орлова в гареме турецкого паши! Что скажет на это государь император, нам всем тогда не сносить головы. — Прозоровский закашлялся и вытер платком испарину с лысины. — К тому же зима нынче, время сырое, — продолжил он. — Лихорадка снова зверствует, косит кого ни попадя. Так что вы, Анна Алексеевна, голубушка, воды непареной [Некипяченой.] не пейте, и еды у местных не берите, только то потребляйте, что с собой привезли. Ты, юнкер, приглядывай за этим, — он взглянул на Мишу. — Если нет ничего, так скажите, я провиантеру прикажу, он со склада выпишет. Да что за угощение у нас, Анна Алексеевна, сухари и те гнилые по большей части, — жаловался кисло князь, но с аппетитом при том откусывал рябчика.

— Что же делать будем, Анна Алексеевна? — спросил Миша, когда они вышли от князя. — В Петербурге донесения ждут, да и батюшка ваш тревожатся, давно уж вестей не получали.

— Что ж делать? — повторила Анна задумчиво и вздохнула. — Ничего не поделаешь, фанен-юнкер. Поедем через Берлин. Я знакома с русским послом в Пруссии. Он поможет нам добраться до Петербурга, а еще быстрее доставить государю сведения о предательстве австрийцев и их примирении с французами.

Так неожиданно пришлось менять направление и сворачивать на северо-запад. Проезд через немецкие княжества значительно увеличивал время, которое Анна рассчитывала затратить на дорогу. Теперь их путь лежал через Пруссию и Силезию на Витебск и Гродно. Она думала добраться до Петербурга за несколько недель. Мысли об отце не оставляли ее ни на мгновение, она понимала, что долгое отсутствие известий о ней ослабляет его и без того пошатнувшееся здоровье. По пути в Бухарест Анна послала несколько писем австрийской кронпринцессе Терезии с просьбой переслать их ее отцу. Но от кронпринцессы так и не пришло ответа. Возможно, она не получила посланий Анны, или ее ответы затерялись. Дошло ли до Петербурга хоть краткое известие — Анна терялась в догадках.

— Может, через этого глуховатого старика графу письмо о вас послать? — предложил Миша.

— Это невозможно, Михаил Петрович, — ответила графиня, усаживаясь в экипаж. — Почта молдавской армии частенько перехватывается турками и становится достоянием французского посла в Константинополе. Так что вместо папеньки мое письмо вполне может прочитать генерал Себастиани. А мне бы совсем не хотелось, чтобы генерал Себастиани оказался в курсе моих личных дел. Самое надежное — это воспользоваться дипломатической почтой в Берлине. К тому же я надеюсь, что князь Хворостовский, наш посол в Пруссии, поможет нам скорее получить проездные листы до Польши.

— Что ж, вам виднее, ваше сиятельство, — Миша пожал плечами, усаживаясь напротив Анны.


Столица Пруссии встретила их нешуточными морозами. Город предстал в искрящемся снежном одеянии, небо темнело сумерками. По улицам спешили прохожие — хруст снега под их ногами смешивался с веселым бряцанием колокольчиков на санях, криками кучеров и громкими выкриками палаточных зазывал на площади — у кого мед горячий, у кого пиво, у кого сосиска в тесте. В домах по Фридрихштрассе постепенно загорались огни, у подъездов мерцали фонари, из пивных лавок и трактиров то и дело вырывались клубы пара и растворялись в желто-красных отблесках света. Шум и суматоха на берлинских улицах усиливались с каждым часом. Шутка ли — на дворе Рождество! Десятки служанок, придворных лакеев в разноцветных одеждах, егерей спешили по поручениям своих господ. Они сновали по улицам, нередко устраивая заторы. Кто тащил огромные коробки, кто узелки, кто делал покупки или разносил спрыснутые духами записки. Кто побогаче, подкатывали к магазинам в экипажах и подолгу переговаривались при встрече о политике и продвижениях по службе. Даже нищие и те высыпали на замороженные берлинские мостовые — собрать милостыню от сочувствующих богатеев. Целые группки закутанных в лохмотья женщин с окоченевшими на морозе босыми детьми бросались под колеса экипажей, выпрашивая на хлеб. Анна никогда не видела ничего подобного в Петербурге, — нищим было принято подавать на паперти у церкви в Рождество или отсылать пожертвование в приютные дома. Но чтобы они ползали на коленях по Невскому — петербургская полиция никогда не позволяла подобного. Анне стало не по себе, ее кучер безжалостно стегал кнутом попадавших под руку бездомных. Но все равно карета двигалась медленно. Колеса и оси ее пронзительно скрипели, обросшие снегом. Клубы пара вырывались из ноздрей лошадей, то и дело дергающих поводья. В довершение всего при выезде с Фридрихштрассе они попали в вереницу повозок и еле-еле катились за ними, останавливаясь поминутно.