Долговая тюрьма! Тень ее всегда висела над бедняками. Полный крах отчаявшегося человека, которого так часто не удавалось избежать!

Он рассмеялся, увидев, как она побледнела.

— Не нужно бояться, моя дорогая. Лучше будьте ласковой. Это все, о чем я прошу.

— Вы обещали мне, что я смогу выплачивать долг по частям.

— Я передумал.

— Но...

— Я хочу, чтобы вы вернули долг сейчас. Не будьте дурой, Дороти, вам не понадобятся деньги, чтобы расплатиться со мной.

— О... Вы...

— «Невыносимы!» Это вы уже говорили. Не повторяйтесь, моя дорогая. Можем мы увидеться сразу после спектакля? Я дам вам адрес. Это недалеко. Перестаньте ломаться, это вам не к лицу. Вы созданы, чтобы наслаждаться жизнью, и, Бог даст, будете. Сегодня вечером вы станете нежной и любящей, и я обещаю вам, что вы забудете все свои неприятности с долговой тюрьмой и маленькими ролями. Все это для вас кончится. Дороти, дорогая, единственное, что вы должны помнить, — нельзя платить хозяину насмешками.

Он слегка подтолкнул ее, он не сомневался в успехе.

Дороти уходила, не разбирая дороги, как слепая. Что ей делать? Сбежать вместе с семьей? Куда? Грейс еще не вполне здорова. Это убьет ее. Если же она согласится, Грейс ничего не узнает... Она вернет свои большие роли... Что мне делать, спрашивала она себя.

С того дня она стала любовницей Дэйли.

На сцене Смок-Али Дороти пела песню о девушке, продавщице устриц, пришедшей в город с корзиной, которую она непринужденно и изящно несла на голове. Дни и ночи ходила она по городу, предлагая всем устрицы. А потом... потом, после того, как ее бросил возлюбленный, она стала развлекаться с разными людьми на маскарадах, и больше не продавала устриц... Дороти пела под гром аплодисментов. Зрителей не трогали ни банальные слова песни, ни ее простая мелодия. Их волновала сама Дороти Фрэнсис, маленькая, изящная, искренняя, смотрящая на мир так, словно это она сама раньше бродила по городу с корзиной устриц, а теперь превратилась в гулящую девицу и веселится, где придется.

Теперь, когда к ней вернулись лучшие роли, слава ее росла, и на спектаклях, в которых она была занята, театр всегда был полон; когда она исполняла свои песни, публика не отпускала ее и заставляла бисировать.

Популярность Дороти не вызывала сомнений. Миссис Дэйли слегка ворчала.

— Неужели эта молодая особа должна получать все лучшие роли?

— Нет, дорогая, только те, которые не годятся для вас. Дороти — комедийная актриса. У нее нет вашего величия. Пусть себе играет легковесные роли. Вам нужна настоящая драма, — отвечал ей Дэйли.

И миссис Дэйли соглашалась с этим. Она перестала ревновать Ричарда. Было прекрасно известно, что у него в любовницах побывали все заметные молодые женщины в труппе, и она устала бороться с этим. Единственное, о чем она беспокоилась, были роли, лучшие роли должны были принадлежать ей. И если она их получала, а театр приносил доход, она не мешала мужу развлекаться.

Зима и весна были трудными для Дороти. Она презирала себя и положение, в котором находилась; ее ненависть к Дэйли, виновнику ее унижений, росла с такой силой, что оставаться в театре она больше не могла.

Лежа в своей комнате, по соседству с комнатами матери и сестры, она думала о возможном отъезде. У нее есть некоторая известность, но достаточно ли этого? Слышал ли кто-нибудь про нее на том берегу Ирландского пролива? Кажется, нищета ей не грозила. Дэйли отказался взять небольшие проценты за деньги, которые она была ему должна, и она знала, что этим он намерен еще больше привязать ее. В нем не было благородства, он любил ощущать свою власть над женщиной, особенно если она была хорошей актрисой и физически привлекательна для него.

До сих пор ей удавалось скрывать свою связь, но есть ли у нее надежда, что эта возможность сохранится? Из беззаботного сорванца она превратилась в женщину, имеющую обязательства. Если бы она должна была заботиться только о себе, все было бы иначе. Она вспоминала с тоской о былых днях в Кроу-Стрит и чем больше она думала, тем сильнее ненавидела Дэйли. Она всегда была уверена, что надо что-то делать. Вопрос был один — что? Она уже твердо знала, что ей предстоят перемены, когда сделала ошеломляющее открытие — у нее будет ребенок.

Это не могло больше оставаться тайной, и Грейс, всегда наблюдательная, поняла все; она не могла в это поверить, хотя именно этого больше всего боялась, думая о своих дочерях. Никогда еще Дороти не ненавидела Дэйли так сильно, как сейчас, глядя в полные страдания глаза матери.

— Да, — сказала она, — у меня будет ребенок. Он изнасиловал меня, а потом угрожал долговой тюрьмой.

Грейс рыдала.

— Ты сделала это ради нас, — сказала она, — ради меня и ради семьи.

— Я не видела другого выхода, и после того... первого случая...

Она задрожала, и Грейс воскликнула:

— Не продолжай, не надо. Я все понимаю, мое дорогое дитя. Но этому надо положить конец. Я не могу позволить, чтобы с тобой так обращались.

— Но что же нам делать? Куда деваться? Не забудь, что сейчас... что будет ребенок.

Грейс забыла про свои недуги и снова превратилась в мужественную женщину, которая убежала из отцовского дома искать счастья на театральных подмостках. Речь шла о ее дочери, которую чрезмерная преданность семье поставила в такое ужасное положение. Грейс всегда боялась именно этого, но сейчас худшее произошло, и она должна встретить беду мужественно.

— Мы должны немедленно уехать.

— Куда же мы можем ехать?

— В Лидс, — ответила Грейс уверенно. — Не так давно я читала про труппу Тэйта Уилкинсона. Когда-то я выступала вместе с ним, он играл Отелло, я — Дездемону. Он не сможет отказать в помощи старому другу.

Дороти почувствовала облегчение. Наконец она смогла поделиться своей ужасной тайной, и ее мать, слишком хорошо знающая театральные нравы, не могла не понять все. Она уже давно не чувствовала себя такой счастливой.

ТРУППА ТЭЙТА УИЛКИНСОНА

Денег хватило на билеты для всей семьи на паром до Ливерпуля, и в течение нескольких следующих дней они готовились к отъезду втайне от всех. Когда наступило время, они потихоньку выскользнули из своей квартиры и сели на ливерпульский паром. Так начался их путь в Лидс.

Найти Тэйта Уилкинсона не составило труда: многие знали владельца театральной труппы, который незадолго до этого, после смерти своего компаньона, унаследовал театры в Йорке, Ньюкасле и Галле.

Они поселились в гостинице недалеко от театра, и Грейс предложила, не теряя времени, повидать Тэйта: у них почти не оставалось денег, а нужно было сделать кое-какие покупки, так как они взяли с собой только самые необходимые вещи из страха, что кто-нибудь заметит их сборы и сообщит об этом Дэйли, который не только ссудил Дороти деньги, но и имел заключенный с нею контракт.

Когда Тэйт Уилкинсон узнал, что миссис Грейс Бланд приехала из Дублина и хочет его видеть, он сразу же вспомнил ее. Он слишком хорошо помнил то время, когда он, молодой актер, вел борьбу за существование и играл в Дублине Отелло. Он был добр и сентиментален, как бывают часто сентиментальны актеры, и встретил Грейс очень сердечно, но остальное семейство явилось для него полной неожиданностью.

Он пригласил всех сесть, и Грейс принялась рассказывать ему о том, что они приехали из Дублина, где ее дочь сделала вполне успешную карьеру, ее имя стало известно в Ирландии, и теперь она хотела бы показать свой талант и в Англии. Он, как и большинство владельцев театров, всегда интересовался молодыми артистами, но в данном случае чувствовал некоторое сомнение: зачем они уехали из Дублина, если дела у молодой женщины шли так хорошо, как говорит ее мать? Его всегда окружали нуждающиеся актеры и актрисы, ждущие своего часа, но он был, кроме всего прочего, еще и деловым человеком.

- Моя дочь Дороти — первоклассная комическая артистка, — сказала Грейс. — Видели бы вы, сколько народу приходило на ее спектакли в Ирландии. Где бы она ни выступала...

Уилкинсон смотрел на угнетенную и усталую молодую женщину, которая очень мало напоминала комическую артистку. Он уже собирался сказать, что ничего не может сделать для них, но общее с Грейс прошлое и что-то неуловимое в Дороти, несмотря на ее молчание, заставили его передумать. Он попросил Дороти прочесть ему что-нибудь. Она ответила, что очень устала и предпочла бы сделать это через несколько дней.

Мамаша была в нетерпении, и Уилкинсон решил, что за всем этим кроется какая-то загадка. Он попросил принести еду и бутылку мадеры и заметил, что семейство ест с большим аппетитом; во время трапезы он вспоминал о прошлом, о Дублинском театре и о сестре Грейс, мисс Филлипс, которая теперь работала в его Йоркской труппе. Все время он не переставал внимательно рассматривать Дороти и сказал, что в свое время ее тетушка, мисс Филлипс, имела необыкновенный успех в роли Каллисты в «Кающейся красавице».

Дороти сказала, что эта роль ей хорошо знакома, и когда она по собственной инициативе стала произносить некоторые реплики, Уилкинсон тотчас же пришел в восторг от ее мелодичного, хотя и слегка глуховатого, голоса и решил, что она, без сомнения, актриса.

— Ваше амплуа? Трагедия, комедия, опера?

— Все, — ответила она к его изумлению. Прежде, чем они переехали из гостиницы, Уилкинсон согласился подписать с Дороти контракт, и первой ее ролью должна была стать Каллиста в «Кающейся красавице».

Это была превосходная идея — приехать в Лидс. Грейс поздравила себя с этим, ее самочувствие улучшилось, она давно не испытывала такого подъема. Она была нужна семье: когда Дороти попала в беду, она обратилась за помощью к матери, и именно Грейс нашла выход.

Уилкинсон смог предложить Дороти только пятнадцать шиллингов в неделю для начала. Это было прекрасное жалование для неизвестной актрисы, и ей еще предстояло показать себя в Англии, но разница между тем, что ей платил Дэйли, и этим жалованием была очень велика.

— Зато на душе спокойно, — сказала Дороти с присущим ей оптимизмом.

Душевный покой, думала Грейс, да. Хорошо, если бы Дэйли не нашел их здесь и не начал преследовать Дороти из-за контракта, на что, и Грейс это первая признавала, он имел полное право, подлец.

Помня о том, что именно пение принесло ей успех в Дублине, Дороти очень хотела ввести песню в финал пьесы.

— Каллиста умерла. Как она может воскреснуть и петь? — недоумевал Уилкинсон.

— Петь будет не Каллиста. Петь будет Дороти Фрэнсис. Вот увидите. Пожалуйста, я прошу вас, позвольте мне спеть. Если публика не примет, я больше не буду.

— Спойте для меня сейчас, — сказал Уилкинсон, ожидая услышать неплохой голос. Иначе зачем ей было стремиться его показывать? Но когда она запела «Мелтонские устрицы», то сразу же покорила его. Этой молодой женщине дано все, что нужно актрисе для успеха: ярко выраженная индивидуальность, стройная фигура, скромная и чувственная одновременно, лицо, хоть и не отличалось красотой, несомненно было очаровательным и становилось совершенно неотразимым, когда она улыбалась, голос завораживал слушателей, а в ее пении было столько чувств, очарования и мягкости, что трудно было сдержать восторг. Он начинал испытывать радость от того, что мамаша привезла ее к нему. Но почему же она уехала из Дублина? Почему никто из тамошних владельцев театров не потрудился удержать такую талантливую актрису?

Он указал в афишах ее имя — Дороти Бланд, и она попросила его исправить — Дороти Фрэнсис. Она рассказывала об этом Грейс, когда внезапно ее осенило: если она добьется успеха, нельзя допустить, чтобы Дэйли узнал про нее и где она находится.

— Я должна срочно сменить имя, имя Дороти Фрэнсис не должно появиться на афишах, которые могут попасть в руки к Дэйли, — сказала она.

Грейс согласилась с ней, и Дороти, которая за это короткое время успела проникнуться доверием к Уилкинсону, пошла к нему.

— Я должна вам кое-что рассказать, — начала она. — Я жду ребенка.

У него вытянулось лицо. Актрисы постоянно беременны, но обычно умудряются не терять много времени по этой причине. Однако он не был уверен, что и Дороти это тоже удастся, и для него это было ударом. С другой стороны, это могло объяснить ее бегство из Дублина, а такую причину он воспринимал спокойнее, чем возможный скандал в театре.

— Когда? — спросил он.

— Через шесть месяцев.

— Через шесть месяцев? Ну что же, у нас есть немного времени.

Она почувствовала облегчение.

— Я буду работать до последнего момента, но я хотела бы сменить имя.

Он согласился.

— В этом нет большого труда.

— В моих обстоятельствах я предпочла бы, чтобы меня знали как миссис.

— Конечно. Вы не хотите быть Бланд?

— Нет, родственники моего отца возражают против этого.

— И вы не можете носить имя Филлипс, ваша тетушка выступает под этим именем, и будет путаница. Можно назвать вас Джордан, потому что вы только что пересекли реку.

Он пошутил, но она ответила:

— Миссис Джордан. Дороти Джордан. Не хуже любого другого имени.

Так она стала миссис Дороти Джордан.

Успех был грандиозный. Как только она появилась в простом муслиновом платье и чепце и спела песенку Фебы, она уже знала, что успех ей обеспечен. Какое значение имела смерть Каллисты? Она воскресла в прелестном облике Дороти Джордан, которая пела им так прекрасно, что они в восторге не отпускали ее со сцены. Она стояла, принимая их аплодисменты, и думала о том, что наступит день, когда она сможет играть только комические роли, будет петь и танцевать, и ей не придется выступать в пьесах вроде той, в которой она играет Каллисту.

До поры до времени, однако, она радовалась и тому, что имела; она не могла поверить в то, что еще совсем недавно планировала бегство от этого подлеца Дэйли. Если бы этого человека не было на Земле, если бы она не носила в себе его ребенка, она была бы вполне счастлива. Но она будет счастливой, и хотя ребенка ей навязали, она станет любить его, когда он появится на свет. Что же касается ее контракта с Дэйли, то она приложит максимум усилий, чтобы забыть про него. Тэйт Уилкинсон был ею очень доволен.

Жизнь в театре научила ее не ждать слишком многого. В то время, как семья и мистер Уилкинсон радовались ее успеху, некоторые члены труппы совсем не склонны были разделять их энтузиазм. «Кто такая эта Дороти Джордан?» — интересовались некоторые актрисы. «Почему она появилась, неизвестно откуда, и сразу же получила лучшие роли? Как ей удалось добиться успеха у публики? Уилкинсон сделал для нее больше, чем для кого бы то ни было другого в труппе». Старые завистники начали поднимать голову. «Черт бы их побрал, — кричала Дороти. — Они получат то, что заслужили».

— Миссис Джордан, — говорила миссис Смит, одна из ведущих актрис труппы, поддерживаемая не только коллегами, но и мужем, признававшими только за ней право называться «миссис», — миссис, тогда должен быть и мистер Джордан, ибо я могу поклясться, что она беременна.

Миссис Смит сама ждала ребенка и, по собственному признанию, очень этим гордилась. Словом, им не давала покоя миссис Джордан неожиданно появившаяся в их среде, ее небольшой ирландский акцент, который многие находили очаровательным, и тот успех, которым она пользовалась у зрителей. Тот факт, что она была в положении, мог объяснить ее внезапное появление в труппе: она сбежала из театра, где раньше выступала, от позора и сочинила сказку про свое внезапное вдовство. И если она не снизошла до рассказа об этом, то в виду она имела именно ее.

Миссис Смит наблюдала за игрой Дороти, стоя в кулисе, и громко выражала свое мнение. Дороти смеялась: у нее всегда была возможность делать то же самое. Миссис Смит передразнивала Дороти, исполняя «Мелтонские устрицы» и песенку Фебы, но потерпела полное фиаско, ибо ее голос не имел ничего общего с голосом Дороти. Она говорила каждому встречному, что Дороти — беспомощная артистка.

Грейс была в ярости и вступила в борьбу на стороне дочери. Она приходила на спектакли и тяжело вздыхала при каждом появлении миссис Смит на сцене, спрашивая у соседей, что будет с театром, в котором выступают такие актрисы. Тэйт Уилкинсон не вмешивался в эти сражения, ибо считал их обычным делом в театре.

Между тем Дороти добилась своего самого большого успеха — в роли Присциллы Томбой из пьесы «Сорванец». Не было сомнения в том, что именно в этой роли она должна блистать: небольшого роста, подвижная и быстрая, умеющая подурачиться на сцене, она заставляла зрителей буквально визжать от хохота. За Присциллой последовала роль Арионелли в «Зяте», и то, что она смогла позволить себе надеть мужской костюм и выступить в мужской роли, сильно упрочило ее репутацию. Зрители хотели смеяться, и Дороти Джордан могла их рассмешить, они хотели полюбоваться парой стройных ножек — Дороти могла доставить им и это удовольствие. Никто из труппы Тэйта Уилкинсона не выглядел в мужском костюме так привлекательно, как Дороти Джордан.

— Через несколько месяцев она будет выглядеть иначе, — радостно заметила миссис Смит. Она была в восторге: хоть Дороти и может потеснить ее во время ее вынужденного отсутствия, зато она вернется, когда не будет Дороти, и наверстает упущенное.

Уилкинсон был отчасти доволен этой конкуренцией и признался Корнелиусу Свону, театральному критику, что, по его мнению, это поддерживает труппу в хорошей форме: миссис Смит так страстно хочет добиться большего успеха, чем миссис Джордан, что играет на пределе своих возможностей, то же самое происходит и с миссис Джордан.

— Миссис Джордан — великая актриса, — сказал Корнелиус Свон. — Однако ее игре можно придать еще больше блеска. Правда, я боюсь, что тогда она очень скоро завоюет и Лондон.

— Я предпочитаю удержать ее здесь.

— Да, но вы не можете стоять на ее пути, дружище. Представьте меня ей. Я хочу сказать ей, какое удовольствие доставляет мне ее игра.

— И предложить улучшить ее?

— Всегда есть возможность улучшить игру любого актера, даже игру миссис Джордан, и я думаю, что вы полагаетесь в этом на меня.

Уилкинсон представил Корнелиуса Свона Дороти, и он показался ей очень забавным. Он рассказал ей, что критиковал даже Гаррика и советовал ему, как улучшить исполнение. Прислушается ли она к его мнению? Дороти ответила, что сделает это с удовольствием, потому что ей многому надо учиться, и хотя она не обещает всегда следовать его советам, готова выслушать их с благодарностью. Этот ответ восхитил пожилого джентльмена, который постоянно бывал в театре и с большим интересом наблюдал, как прогрессирует Дороти, он писал хвалебные рецензии на ее выступления, но в них, тем не менее, присутствовала и доля критики, которая отвергала всякую мысль о покровительстве.

Дружественные связи очень много значили для Дороти в то время. Беременность начала тяготить ее, она ругала себя за то, что не открылась матери раньше и не убежала из Дублина до этого несчастья. Если бы после пережитого на чердаке Смок-Али она уехала из Дублина, она могла бы продолжать выступать без этих осложнений; оставшись и подчинившись его воле, она не только связала себя его ребенком, но и потеряла уважение к себе. Но ей не было свойственно оглядываться назад, и она не должна делать это и сейчас. Ее вина — молодость и неопытность, и она дорого заплатила за эту вину.