Виктория Холт

Индийский веер

АНГЛИЯ И ФРАНЦИЯ

Большой Дом

Меня всегда восхищал большой дом Фремлингов. Возможно, это чувство возникло тогда, когда мне было два года и Фабиан Фремлинг похитил меня и продержал там две недели. Я обнаружила, когда шла в поисках веера из павлиньих перьев, что это был дом, полный призраков и тайн. В длинных коридорах, в галерее, в безмолвных комнатах прошлое, казалось, смотрело на вас из каждого угла, незаметно наступая на настоящее и почти — хотя и никогда полностью — уничтожая его.

Насколько я помню, леди Фремлинг безраздельно царствовала в нашей деревне. Когда проезжала ее карета, украшенная гербом с величественными доспехами Фремлингов, фермерские рабочие, стоя на обочине, с уважением подносили руку ко лбу, а женщины приседали в почтительном книксене. О ней всегда говорили тихим шепотом, как будто боялись произнести вслух ее имя; в моем детском воображении я ее сравнивала с королевой и уступала она только Богу. Неудивительно, что, когда ее сын, Фабиан, потребовал от меня быть его рабой, — мне тогда было всего шесть лет — я не смогла воспротивиться. Казалось совершенно нормальным, что мы, простые люди, должны служить Большому Дому так, как от нас требуется.

Большой Дом, известный в округе как Дом, был Фремлингом. Не Фремлинг Холл или поместье Фремлинг Манор, а просто Фремлинг, с ударением на первом слоге — так звучало более внушительно. Фремлинги владели домом на протяжении четырех столетий.

Выйдя замуж за простого баронета, леди Харриет вступила в неравный брак, так как она была дочерью графа, а это означало, как сказал мне отец, что она так и осталась леди Харриет, вместо того, чтобы стать леди Фремлинг Ее муж, бедняга, уже умер. Но я слышала, что она никогда не позволяла ему забывать о своем более высоком положении и, хотя приехала в деревню только после замужества, сразу посчитала своим долгом управлять нами.

На протяжении нескольких лет совместной жизни они оставались бездетными, что было источником сильного раздражения леди Фремлинг. Я предполагала, что она постоянно жаловалась Всевышнему на такую его оплошность; но Небеса не могли всегда игнорировать леди Харриет, и когда ей исполнилось сорок лет — через пятнадцать лет после свадьбы — она родила Фабиана.

Ее радость была безграничной. Она обожала мальчика. Само собой разумеется, что ее сын должен быть совершенством. Малейший каприз его должен был выполняться всеми подчиненными; и слуги из Фремлинга сходились во мнении на том, что сама леди Харриет лишь снисходительно улыбалась, глядя на все мелкие шалости ребенка.

Через четыре года после появления Фабиана родилась Лавиния. Она в семейной иерархии, безусловно, стояла немного ниже своего брата, но тем не менее была дочерью леди Харриет и поэтому значительно превосходила всех других в округе.

Мне всегда было забавно наблюдать, как они приходят в церковь и шли в боковой придел — леди Харриет, за ней Фабиан и следом Лавиния. Присутствующие с благоговением следили, как они занимают свои места, опускаясь на красные и черные молельные коврики с вышитой на них буквой "Ф". Находящиеся позади прихожане имели возможность быть очевидцами обращения коленопреклоненной леди Харриет к Высшей Власти — событие, которое восполняло все то, чего не хватало службе.

Стоя на коленях, я с изумлением смотрела на них во все глаза, забывая, что нахожусь в церкви, пока легкий толчок локтя Полли Грин не напоминал мне о выполнении долга.

Фремлинг — Дом — доминировал в деревне. Он был построен на вершине небольшого склона, и это создавало впечатление, что он всегда наблюдает за нашими грехами. Хотя дом стоял здесь еще со времен Завоевателя [Вильгельм Завоеватель (ок. 1027-1067), из Нормандской династии, в 1066 г . стал английским королем, высадившись в Англии и разбив при Гастингсе англосаксонское войско], в течение последующих столетии он перестраивался, и от дотюдоровского здания вряд ли что сохранилось. Пройдя под помещением над дворцовыми воротами с имеющими бойницы башнями, вы попадаете в нижний двор, на стенах которого вьются растения, а из кадок с железными обручами в артистическом беспорядке свешиваются кустарники. На дворе стоят скамьи, на которые обращены темные и таинственные окна. Я всегда воображала, что кто-то наблюдает из этих окон, докладывая обо всем леди Харриет.

Через густо обитые гвоздями двери вы попадаете в банкетный зал, на стенах которого висят портреты давно умерших Фремлингов — лица одних жестокие, других кроткие. Потолок — высокий, сводчатый; от длинного полированного стола исходит запах пчелиного воска и терпентина; родословное дерево над огромным камином простирает ветви во все стороны; в одном конце зала находится лестница, ведущая в часовню, а на другом — дверь.

В юные годы мне казалось, что все мы, жители деревни, как планеты, вращаемся вокруг ярко сияющего солнца, каким был Фремлинг.

Наш собственный дом, расположенный справа от церкви, был хаотичным и продувался насквозь. Я часто слышала, как говорили, что прогреть его стоит целого состояния. Конечно, по сравнению с Фремлингом, он был ничтожным, но действительно, даже если в гостиной был сильно растоплен камин и в кухне было достаточно тепло, подниматься зимой в верхние комнаты — все равно, что попадать за полярный круг. Мой отец не обращал внимания на это. Его мало интересовали все дела, так как сердце его принадлежало Древней Греции, а Александр Великий и Гомер были ему ближе, чем прихожане.

Я немного знала о своей матери, так как она умерла, когда мне было два месяца. Ее мне заменила Полли Грин, но произошло это позже, когда мне исполнилось два года и я впервые познакомилась с обычаями Фремлингов. Когда она появилась в нашей семье, ей было около двадцати восьми лет; она была вдовой и всегда мечтала иметь ребенка. Поэтому, заняв место моей матери, я стала для нее ребенком, которого она так желала иметь. Все оказалось прекрасно. Я любила Полли, и не было никаких сомнений, что Полли любила меня. В критические моменты я прибегала к ее помощи. Именно к Полли я обращалась за утешением, когда горячий рисовый пудинг опрокидывался мне на колени или когда я падала и обдирала ноги, когда ночью я видела во сне гоблинов и жестоких великанов. Я не могла представить себе жизни без Полли Грин.

К нам она приехала из Лондона — по ее мнению, самого лучшего из всех мест. «Погребла себя в деревне, все из-за тебя», — обычно говорила она. Когда я объясняла ей, что быть погребенным — значит быть в могиле, под землей, она, делая гримасу, отвечала: «Ну, можно сказать и так». Она с презрением относилась к деревне; «Здесь много полей и нечего делать. Мне нужен Лондон». И она начинала рассказывать об улицах города, где всегда «что-то происходит», о рынках, освещаемых ночью лигроиновыми фонарями, о прилавках, ломящихся от фруктов и овощей, старой одежды и «всего, о чем только можно подумать», о продавцах, зазывающих каждый на свой неповторимый манер. «В один прекрасный день я возьму тебя туда, и ты все сама увидишь».

Среди нас Полли была единственной, кто не испытывал большого уважения к леди Харриет. «Что она есть сама по себе? — часто удивлялась она. — Она ничем не отличается от всех нас. Единственное, что у нее есть, это титул перед именем».

Полли была бесстрашной. От нее нельзя было дождаться смиренных приседаний. Она не старалась прижиматься к ограде, когда проезжала карета, а крепко хватала меня за руку и решительно шла вперед, не глядя ни вправо, ни влево.

У Полли была сестра, которая вместе с мужем жила в Лондоне. «Бедная Эфф, — повторяла Полли. — Ее муж не бог весть что». Я никогда не слышала, чтобы Полли называла его иначе, чем «он» или «его». Казалось, что он недостоин иметь имя. Он был ленив и все дела возлагал на Эфф. Я говорила ей в день помолвки: «Если ты согласишься связать свою судьбу с ним, Эфф, ты хлебнешь горя через край». Но она не обратила на мои предостережения ни малейшего внимания".

Я многозначительно покачала головой, поскольку слышала это уже неоднократно и знала ответ.

Так в мои ранние годы Полли была главной в моей жизни. Ее прогородская позиция воздвигала барьер между ней и жителями деревни. При малейших признаках нападения на нее Полли имела обыкновение складывать руки на груди и принимать воинственную позу. Это делало ее грозным противником. Она, как правило, говорила, что «ничего ни от кого не примет», и когда я, посвященная в сложности математики моей гувернанткой мисс Йорк, объясняла, что минус на минус дает плюс, она просто спрашивала: «Ну что же, ты издеваешься надо мной, что ли?»

Я горячо любила Полли. Она была моим союзником, полностью моим. Вместе с ней мы противостояли леди Харриет и ее миру. Мы занимали верхние комнаты дома приходского священника. Моя комната располагалась рядом с ее; так было со дня приезда Полли, и мы ничего не хотели менять. Близость с ней вызывала у меня чувство спокойствия. В мансарде была еще одна комната. Здесь Полли соорудила хорошенькую уютную печку, и зимой мы поджаривали тосты и каштаны. Я смотрела на пламя, а Полли рассказывала мне истории из лондонской жизни. Я видела рыночные ряды и Эфф, и «его», и небольшую квартирку, где Полли жила со своим мужем-моряком. Я видела Полли, ожидающую его возвращения домой, — в мешковатых брюках и маленькой белой шапочке с надписью «ХМС Победоносный» [ХМС — сокращение «Корабль Его Высочества» — английский военный] и с белой сумкой-мешком на плече. Ее голос немного задрожал, когда она рассказала мне, как он утонул вместе с кораблем.

— Не осталось ничего, — сказала она, — даже малыша, напоминавшего бы мне о нем.

— Я ответила, что, если бы у нее был ребенок, она не была бы со мной, поэтому я рада, что все так сложилось.

Тогда на глазах у нее навернулись слезы и она живо проговорила:

— Ну-ка, посмотри на меня. Ты стараешься разжалобить меня на старости лет?

И мы крепко обнимались.

Из окон мы смотрели вниз… на кладбище… на неустойчивые старые могильные плиты, особенно на некоторые из них, под которыми лежали давно погребенные. Я обычно читала надписи, пыталась представить, что за люди покоились под ними. Некоторые надписи были такими давними, что почти стерлись.

Наши комнаты были достаточно просторными, с окнами, выходящими на обе стороны. С противоположной от кладбища стороны они смотрели на деревню — зеленую, с прудом и скамейками, на которых любили собираться старики, иногда разговаривающие, иногда сидящие в молчании, глядя на воду, прежде чем отправиться в трактир, чтобы выпить пинту пива.

— Смерть с одной стороны, — отметила я, обращаясь к Полли, — и жизнь с другой.

— Однако ты забавная штучка, — отвечала Полли.

В нашем доме, кроме нас с отцом, жили моя гувернантка мисс Йорк, Полли, миссис Янсон, кухарка-экономка, и Дейзи с Холли, две веселые сестры, которые помогали по хозяйству. Позже я узнала, что гувернантка была приглашена потому, что моя мать оставила немного денег. Они были отложены на мое воспитание, и я должна была получить лучшее образование, невзирая на все трудности, которые придется перенести, чтобы добиться этого.

Я любила своего отца, но он не занимал в моей жизни такого важного места, как Полли. Когда я видела, как он идет по кладбищу из церкви в дом в белом стихаре с молитвенником под мышкой и ветер треплет его пушистые седые волосы, я испытывала огромное желание защитить его. Он казался таким уязвимым, неспособным заботиться о себе, что было странно думать о нем, как о хранителе его духовной паствы, — особенно если она включала леди Харриет. Ему приходилось напоминать о времени еды, о том, когда надевать чистую одежду, а его очки постоянно терялись и находились в самых неожиданных местах. Он входил за чем-нибудь в комнату и забывал, за чем. Он был красноречив на кафедре, но я была уверена, что деревенские жители не понимали его ссылок на классиков и древних греков.

— Он забыл бы где-нибудь свою голову, если бы она не была прикреплена к плечам, — таков был комментарий Полли относительно его в ее полулюбящем, полувысокомерном тоне, который я так хорошо знала. Но она обожала его и в случае необходимости защищала бы его со всем красноречием своего языка — временами совершенно отличного от нашего.

Мне было два года, когда произошло то приключение, о котором я помню так мало. Я знаю эту историю с чужих слов, хотя она заставила меня почувствовать, что, я как-то связана с Большим Домом. Если бы Полли была со мной в то время, этого никогда бы не произошло, и я уверена, что именно благодаря этому мой отец осознал, что у меня должна быть няня, которой можно доверять.

То, что произошло, было показателем натуры Фабиана Фремлинга и одержимости его в отношении к матери.

В то время Фабиану было около семи лет. Лавиния была на четыре года моложе, а я родилась через год после нее. Я услышала подробности этой истории благодаря дружбе слуг — наших и Фремлингов.

Эту историю рассказала мне миссис Янсон, наша повар-экономка, которая очень хорошо обслуживала нас и приучила всех в доме к дисциплине.

— Это была самая странная история, о которой мне когда-либо приходилось слышать, — сказала миссис Янсон. — Она была связана с молодым мастером [Молодой хозяин, господин.] Фабианом. Его светлость заставлял всех в доме плясать под его дудку… Для леди Харриет ее сын был единственным светом в окошке. Она ни в чем не могла ему перечить. Маленький Цезарь, вот он кто. Он должен был делать то, что хотел, иначе начинались неприятности. Бог знает, что с ним будет, когда он станет немного старше. Ну так вот, его маленькой светлости надоели все игры. Ему захотелось чего-то нового, и он решил, что будет отцом. Если он чего-то надумал… так и будет. Они мне там так и говорили, чтобы все, чего он требует, выполнялось. Но это никому не сулит ничего хорошего, помяните мои слова, мисс Друзилла.

Я приняла соответствующее выражение заинтересованности, поскольку жаждала от нее продолжения истории.

— Вас выпустили в сад при доме священника. Вы медленно ходили по саду, вам это очень нравилось. Вас не должны были оставлять одну. Это все Мэй Хигтс, вертихвостка. Понимаете, она любила малышей… но в то же время она обхаживала этого Джима Феллингса, а он как раз проходил мимо. Ну, и она начала хихикать с ним… и не видела, что случилось. А мастер Фабиан, решив быть отцом, увидел вас и понял, что его ребенком будете вы. Поэтому он вас подхватил и взял с собой в Дом.

Миссис Янсон, подбоченясь, посмотрела на меня. Я рассмеялась. Мне эта история показалась очень забавной:

— Продолжайте, миссис Янсон. Что же случилось дальше?

— Мой Бог, хорошенькое было дельце, когда домашние обнаружили ваше исчезновение. Они не могли даже предположить, куда вы делись. Затем леди Харриет прислала за вашим отцом. Бедняга, он был в полном замешательстве. Он взял с собой Мэй Хиггс. Та была вся в слезах, проклиная себя, что было совершенно справедливо. И знаете, я думаю, это было началом разрыва между ней и Джимом Феллингсом. Она обвиняла его. И, представьте, она вышла замуж за Чарли Клея на следующий год.

— Расскажите мне о том, как мой отец пошел в Дом вызволять меня.

— Ну вот, расскажу о буре! Это был один из торнадо. Мастер Фабиан был в ярости и кипел от злости. Он не собирался отказываться от вас. Вы были его ребенком, он нашел вас и собирался быть вашим отцом. Мы все просто онемели от ужаса, когда священник вернулся один. Я спросила его: «Где ребенок?», и он ответил: «Она осталась в Большом Доме, только на день-другой». Потрясенная, я произнесла: «Она ведь еще младенец». «Леди Харриет уверила меня, что за ней будут хорошо присматривать. О ней позаботится няня мисс Лавинии. Ей не причинят вреда. Фабиан пришел в такой гнев при мысли, что его собираются лишить малышки, что леди Харриет подумала, как бы это не навредило ему». «Помяните мои слова, — сказала я, — этот мальчик — хотя он и сын леди Харриет — плохо кончит». Мне безразлично, если это дойдет до леди Харриет. Я должна была это сказать.

— И я в течение двух недель жила в Большом Доме?

— Действительно так и было. Говорят, просто смех было смотреть, как мастер Фабиан ухаживал за вами. Он обычно сам кормил и одевал вас. Он всегда предпочитал грубые игры, а здесь он играл роль матери. Он бы перекормил вас, если бы не Ненни Каффлей. Она сразу же заняла позицию, проявила твердость, и он слушался. Он, видимо, действительно был без ума от вас. Одному Богу известно, как долго это могло продолжаться, рели бы не приехала погостить леди Милбенке со своим юным Ральфом, который был на год старше мастера Фабиана. Он высмеял его и сказал, что это то же самое, что играть в куклы. И то, что эта «кукла» живая, не делало исключения. Это девчачья игра. Ненни Каффлей сказала, что Фабиан был по-настоящему удручен этим. Он не хотел, чтобы вы ушли… но, я полагаю, он думал, что ухаживание за ребенком ляжет пятном на его мужественности.

Я любила эту историю и просила повторять ее много раз.

Почти сразу же после этого инцидента появилась Полли.

Когда бы я ни видела Фабиана — обычно на расстоянии — я украдкой смотрела на него и мысленно видела, как он нежно заботится обо мне. Это было так забавно, что всегда вызывало у меня смех.

Я также воображала, что он смотрит на меня как-то по-особому, хотя он всегда делал вид, что не замечает меня.

Учитывая наше положение в деревне — пастор был на одном уровне с врачом и адвокатом, хотя, конечно, пропасть отделяла его от тех вершин, на которых обитали Фремлинги, — меня, когда я стала старше, время от времени приглашали на чай с мисс Лавинией.

Хотя общение с ней и не доставляло мне удовольствия, сами походы в Дом всегда волновали меня. До этих небольших чаепитий я очень мало что знала о нем. Я видела только холл, потому что один или два раза, когда прием в саду был в разгаре, пошел дождь и нам разрешили спрятаться в Доме. Я всегда буду помнить тот трепет, который я ощутила, поднимаясь по лестнице мимо рыцарских доспехов. В моем воображении они должны были выглядеть в темноте очень пугающими. Я была уверена, что они живые и когда мы поворачиваемся к ним спиной, они смеются над нами.

Лавиния была надменной, властной и очень красивой. Она напоминала мне тигрицу. У нее были рыжевато-коричневые волосы, и в зеленых глазах светились золотистые искры. Ее верхняя губа была узкой, и прекрасные белоснежные зубы слегка выступали вперед; самый кончик ее маленького носа был немного вздернут вверх, что придавало ее лицу пикантность. Но ее гордостью были прекрасные густые вьющиеся волосы. Да, она была очень привлекательной.

Тот первый раз, когда я пошла к ней на чай, сохранился в моей памяти. Меня сопровождала мисс Йорк. Нас встретила мисс Эзертон, и между нею и мисс Йорк сразу же установилось взаимопонимание.

Нас провели в школьную комнату, которая была просторной, с панелями на стенах и решетчатыми окнами, большими стенными шкафами, где, я думаю, находились грифельные доски, карандаши и, возможно, книги. Там был длинный стол, за которым не одно поколение Фремлингов учило уроки.

Лавиния и я рассматривали друг друга с определенной долей враждебности. Перед уходом к ним Полли наставляла меня: «Не забывай, что ты такая же хорошая, как и она. Я считаю, даже лучше». Так что, помня слова Полли, все еще звучащие у меня в ушах, я смотрела на нее, скорее, как на соперника, чем как на друга.

— Мы будем пить чай в классной комнате, — сказала мисс Эзертон, — а затем вы сможете ближе познакомиться друг с другом. — Она заговорщицки улыбнулась мисс Йорк. Было ясно, что этим двоим хотелось бы немножко отдохнуть от забот.

Лавиния провела меня к окну, и мы сели.