Георг решил, что больше не будет тратить время на то, чтобы занимать своего зятя, и уехал в Кью к Шарлотте и детям.

— Я непрестанно думаю о том, как нам с тобой повезло, а? Как только представлю себе, как живет моя сестра в Дании… и Августе не лучше в Брауншвейге. Нам повезло, а? Что?

Шарлотта согласилась с ним. Она вновь ждала ребенка и в тот год родила девочку, которую назвали Августой Софией.

Теперь у нее было шестеро детей после семи лет замужества. Как приятно видеть детскую, полную малышей, но она начала чувствовать, что ей необходима передышка, хотя бы небольшая.

Тем временем закоренелому смутьяну Джону Уилкису изгнание начало немного надоедать, и он с ностальгией вспоминал о доме.

Прибыв в Париж, он нашел крайне занимательным то, как его встретили литературные круги этого города. В отеле де Сакс он устроил свой маленький двор, и когда позднее он переехал на улицу Сен-Никез, с ним поселилась потрясающая и столь желанная для многих куртизанка Коррадини, пожелавшая скрасить его изгнание.

Такая жизнь пришлась ему вполне по вкусу, и после непродолжительного пребывания в Париже, парочка отправилась в Рим и Неаполь. В Неаполе он повстречался со своим земляком Джеймсом Босвеллом. У них оказались общие пристрастия, особенно к женщинам и литературе, и по сему они получали огромное удовольствие от общения друг с другом.

Уилкис строил планы написать «Историю Англии», но когда Коррадини бросила его и ушла к другому любовнику, он потерял интерес к своей работе и вернулся в Париж и поселился на улице Сен-Пер.

Он еще больше начал тосковать по дому. Все было бы иначе, если бы он мог зарабатывать деньги своим литературным трудом и… если бы его не оставила Коррадини. Эти два факта заставили его прийти к выводу, что у него нет больше желания жить среди французов. Он тосковал по лондонским улицам, кофейням и закусочным, по своим друзьям в литературных кругах. Он хотел быть в гуще борьбы, жить полной опасностей жизнью, выпускать свои скандальные листки и ждать реакции общества… и, конечно же, денег. Необходимо было дать образование своей горячо любимой дочери Мэри — единственному на свете человеку, о котором он заботился. Он хотел дать ей все, что она, по его мнению, заслуживала, а это было достаточно много.

С мрачным видом Уилкис бродил по улицам Парижа и мечтал о Лондоне. Его уродливое лицо нельзя было назвать комичным; на нем лежала печать уныния, это делало его косящий взгляд еще более тревожным, и не озорным, а зловещим.

— Я должен вернуться, — говорил он себе. — Я умру здесь от тоски.

Он с жадностью ждал новостей из Лондона. Питт вернулся в правительство… теперь он стал лордом Чатемом. Боже, что он за глупец, если думает, что титул графа даст ему большее величие, чем просто фамилия Питт. А с ним к власти пришел Графтон, человек, который мог бы протянуть ему, Уилкису, руку помощи. Уилкис не доверял Чатему, ведь тот умыл руки, когда Уилкис попал в беду. Он и теперь не собирался просить благодеяния у этого человека. А вот Графтон — другое дело. Графтон мог бы что-нибудь сделать для него.

Уилкис вернулся в Лондон и написал Графтону письмо. Графтон тут же отправился к Чатему. Это случилось еще до того, как Чатем изолировался от всех и заболел той загадочной болезнью, которая лишила его умственных способностей. Чатем посоветовал Графтону не связываться с мистером Уилкисом.

Удрученный Уилкис вернулся в Париж, но в том же году вновь приехал в Лондон и арендовал дом на углу Принсез-корт в Вестминстере.

Георг разволновался, получив письмо от Джона Уилкиса. Король нередко оставался в Букингемском дворце, если ему не удавалось уехать в Кью или Ричмонд. Но спокойной жизни в Букингемском дворце пришел конец, когда там появился слуга Уилкиса с письмом от него.

— Что нужно этому человеку, а? — бормотал Георг. — Неприятностей, а? Что? Приедет, чтобы морочить нам голову… Пусть бы сидел себе во Франции. Лучше пусть убирается туда поскорей. Он еще просит прощения! А после захочет компенсации за причиненный ущерб!

Возможно, Уилкис и желал вернуться в Лондон, но Лондон не хотел его принимать, по крайней мере, король и большая часть министров.

Георг сжег письмо и попытался выбросить из головы этого смутьяна. Но Уилкис не из тех, кто мог позволить забыть о себе.

Он вел себя тихо до того, как началась кампания по выборам в парламент, и тогда он неожиданно появился на трибуне одного из предвыборных митингов и попросил лондонцев избрать его своим представителем в парламенте. В Лондоне этот маневр не удался, но зато он сумел проскочить в парламент от Миддлсекса.

Тут-то и начались все беды. Новый член парламента от Миддлсекса оказался человеком вне закона, приговоренным к ссылке. Он вернулся в Англию без разрешения, но благородно сдался королевским судьям и был заключен в тюрьму.

Когда его везли в тюрьму, на улицах собрались толпы людей, чтобы посмотреть на него. Уилкис, со своим дьявольским лицом, зловеще косящим глазом и со своими криками о свободе, снова был в центре внимания и чувствовал себя в своей стихии.

— Такие люди, как он, — негодовал король, — способны нарушить покой целых государств.

Сити бурлил. Люди разгуливали по улицам, выкрикивая: «Свободу Уилкису! Уилкис — борец за свободу!» Они вполне могли бы освободить его по пути в тюрьму, но он сам того не захотел. Уилкис стремился в тюрьму, так как понял, что пока он там, на его стороне будут симпатии народа. Он будет героем, заключенным в тюрьму за то, что откровенно высказывает свое мнение.

Тюрьма находилась в районе Сент-Джордж-Филдз. Целыми днями возле нее толпились люди, чтобы поговорить об Уилкисе и потребовать его освобождения.

Разогнать эту толпу смогли только войска, и Уилкис, узнав об этом, расхохотался от удовольствия. Ничто не могло бы его обрадовать больше.

После месяца пребывания в тюрьме, его приговорили к году и десяти месяцам лишения свободы и штрафу. Он обжаловал этот приговор и в Палате общин, и в Палате лордов.

«Уилкис! Уилкис! Уилкис!», — только и слышалось вокруг. Он завладел умами. Все дискутировали о том, что справедливо и что несправедливо в его деле. Серьезная полемика развернулась в печати. В одном журнале, поддерживаемом вигами, печатались статьи под псевдонимом «Джуниус», а доктор Сэмюел Джонсон выступил с несколькими невразумительными извинениями за действия правительства.

Победителем из этого конфликта выходил Уилкис. Он возбудил дело против лорда Галифакса, выиграл его и получил большую компенсацию за причиненный ему ущерб. Таким образом, попав в тюрьму, он не имел за душой ни гроша, а выходил оттуда вполне обеспеченным человеком.

Короля до глубины души огорчали эти события. Ему казалось, что все идет не так, как следует. Он хотел быть хорошим королем, которого окружали бы довольные им подданные. В течение всего этого томительного года возникали неприятности не только с министрами и споры вокруг Уилкиса. С каждым месяцем становились напряженнее отношения между Англией и американскими колониями.

Скрыться от Уилкиса ему не удавалось даже в Кью. Нет, он не обсуждал дело Уилкиса с Шарлоттой. Жизнь здесь текла так, как он того хотел, в полной изоляции от внешнего мира. Королева, естественно, была беременна, и следующим летом должна родить их седьмого ребенка, а поскольку ей исполнилось только двадцать с небольшим, то вряд ли можно было ожидать, что она остановится на этом.

Принцу Уэльскому исполнилось семь лет, он стал еще живее и смышленее. Он с любопытством прислушивался ко всем сплетням и разговорам, а потом пересказывал их родителям, чтобы показать им, что он в курсе всех дел. Своих младших братьев он дразнил, а в лучшем случае относился покровительственно, и действительно был маленьким королем в детской. Всякому, кто осмеливался сделать ему замечание, он никогда не упускал случая напомнить, что он все-таки принц Уэльский. Но своей привлекательной внешностью, живым умом и зачастую своей общительностью он завоевывал большую любовь окружающих, а все няни, воспитательницы и фрейлины просто обожали его.

Даже королева не могла удержаться, чтобы немного не побаловать его. Он — ее первенец. Именно этот ребенок показал всем, что хоть она и некрасивая и ничего из себя не представляющая маленькая женщина, но тем не менее, смогла произвести на свет такого очаровательного сына.

Люди не любили ее, и она это знала. Шарлотта не могла забыть того случая, когда они ехали с королем через Ричмонд, и к карете, выкрикивая проклятия, подбежала какая-то женщина. Это ужасно, узнать, что тебя так ненавидят, и, главное, трудно было понять причину подобной ненависти.

— Убирайся туда, откуда явилась, крокодилица! — верещала та женщина.

Они невзлюбили ее потому, что она была иностранкой, да к тому же дурнушкой. Это действительно так: она — маленькая, щупленькая, невзрачная, а рот и вправду делает ее похожей на крокодила. Она сама признавала, что похожа на это животное, когда разглядывала себя в зеркале.

Женщина сняла башмак и бросила в нее. Он чуть не угодил ей в лицо и ударился в обшивку кареты.

— Эй, ты — немка! Убирайся туда, откуда явилась! — не унималась женщина.

Карета остановилась. Стража арестовала бедняжку, которая оказалась сумасшедшей. Ее собирались сурово наказать, но король и королева воспротивились этому.

Безрассудная ненависть толпы пугала, но как предполагала Шарлотта, все короли и королевы рано или поздно сталкивались с подобным отношением.

В своих апартаментах в Кью она чувствовала себя в приятной защищенности, словно ее завернули в кокон и отгородили от остального мира. Приехав в Англию, Шарлотта воображала, что будет править вместе с королем; теперь она поняла, что этого ей никогда не позволят. Поэтому она правила своим домом в Кью… милом маленьком Кью, где она могла жить со своими детьми, отгороженная от неприятностей окружающего мира. Политиканствовать, как делала вдовствующая принцесса — это не для нее, по крайней мере, сейчас. Она довольствовалась тем, что правила своим домом.

Шарлотта действительно управляла, проявляя интерес к малейшим деталям. Следуя примеру короля, она установила себе за правило изучать все домашние счета, желая знать, на что потрачен каждый пенни. Шарлотту начало увлекать ведение домашнего хозяйства, что вовсе не способствовало любви к ней со стороны прислуги.

Первым восстал ее парикмахер Альберт, которого она привезла из Мекленбурга. Однажды он пришел к ней и сказал:

— Мадам, я хочу вернуться в Мекленбург.

Она удивилась. Уехать из Англии, этой великой страны в маленькое герцогство! Альберт, должно быть, сошел с ума.

— Нет, мадам, — был ответ, — я уверен, что мог бы найти в доме герцога более прибыльную работу. Я достаточно искусен в своем ремесле, и меня там должны хорошо принять, и если бы Ваше Величество позволили мне уйти с вашей службы на пенсию…

— Пенсию! — пришла в ужас королева. Снова дополнительные расходы. Она и подумать об этом не могла.

Альберт с грустью заметил, что надежды, с которыми он приехал в Англию, не оправдались.

— Так часто бывает с многими из нас, — ответила она ему, и на этом разговор закончился. Она не намерена была отпускать Альберта.

Фрейлины говорили, что королева становится похожей на старую скупую крестьянку, выдающую по мерке запасы из своей кладовой. И зная об их недоброжелательном к себе отношении, Шарлотта становилась все более властной, но при этом во всем подчинялась воле короля.

Она установила для фрейлин правило — покупать и носить только английские товары.

— Я сама, — сообщила она леди Шарлотте Финч, — одену английскую ночную сорочку. — Она улыбнулась. — Королю это нравится. И вы, леди Шарлотта, последуйте моему примеру.

Леди Шарлотта, любившая сама выбирать себе одежду, почувствовала себя несколько униженной, но учитывая свое положение в детской, не нашла ничего лучшего, кроме как повиноваться.

— И детям тоже следует носить английскую одежду.

— В таком случае, не желает ли Ваше Величество, чтобы я заказала для них что-нибудь новое?

— Бог мой, ни в коем случае. Просто грешно тратить деньги попусту. Только тогда, когда это будет необходимо, леди Шарлотта.

Леди Шарлотта улыбнулась. Как и другие женщины при дворе королевы, она любила немного подразнить ее, но, конечно, так, чтобы та не догадалась.

Королева попросила, чтобы ей принесли список детской одежды. У каждого мальчика на весь год было шесть полных комплектов одежды и кроме того несколько повседневных костюмов; раз в две недели по мере надобности они получали новую обувь и шляпы.

— Что-то уж больно много шляп изнашивается принц Уэльский?

— Ему нравится играть с ними как с мячом, Ваше Величество.

— Это баловство и пустая трата денег. Не разрешайте ему делать этого.

Но даже Шарлотте нравился живой характер ее сына.

— А башмаки Уильяма! И у Эдварда тоже! Уверена, что им не нужно столько пар обуви! По паре на весну и осень — вполне достаточно.

— У них просто страсть подшвыривать ногами камни, Ваше Величество. Если им попадется что-либо, что можно ударить ногой, они не упустят такого случая.

— Маленьким проказникам нужно запретить делать это. И где только они научились таким привычкам?

— У принца Уэльского, Ваше Величество. Все сходилось на принце Уэльском.

— Маленький негодник, — сказала Шарлотта с нежностью; она так любила своего первенца, что даже могла позабыть возмутиться его экстравагантными выходками.

Приятно текли дни в милом Кью, где она ждала рождения своих детей, радовалась еще одной мордашке в детской.

Сюда, конечно, часто приезжал король, чтобы скрыться здесь от государственных забот и немного отдохнуть так, как ему нравилось.

Временами Шарлотте хотелось поговорить с ним, спросить его, почему он не обсуждает с ней свои дела. Как бы ей тогда было интересно с ним! Ведь по своему характеру она вовсе не тихоня. Она не могла забыть те ужасные недели его болезни, когда он бредил и был — да, она должна признать это — несколько не в своем уме. Тогда вдовствующая принцесса и лорд Бьют не допускали ее к королю, тем самым ясно дав ей понять, как сложится ее жизнь, если она вдруг лишится мужа.

Порой, когда глаза Георга казались еще более выпученными, когда его речь убыстрялась и чаще, чем обычно, прерывалась этими бесконечными «Что?», на нее находил ужасный страх. Она боялась, что Георг вновь может заболеть той жуткой болезнью.

Кью, действительно, служил для него убежищем, впрочем как и для нее. Здесь он играл милую ему роль сельского джентльмена, мастерил пуговицы, ходил по фермам, вел разговоры о том, стоит ли отводить часть парка под пашню, следил за учебой детей, их диетой, гардеробом, за всем домом.

Занимаясь этими, столь важными для него мелочами жизни, он испытывал огромное наслаждение.

— Побольше физических упражнений, моцион, — говаривал он, — побольше бывать на свежем воздухе, а? И не переедать. Что? Овощи. Вот, что хорошо для тебя. И никакого вина. Следи, чтобы дети получали постное мясо.

Георг следовал тем правилам, которые установил для детей, так как свято верил в то, что подобный образ жизни полезен всем.

В самый разгар беспорядков, связанных с именем Уилкиса, когда на площади Сент-Джорджа возле тюрьмы народ даже взбунтовался, король уехал в Кью, чтобы дать себе небольшую передышку.

Шарлотта, слышавшая, как фрейлины болтали об Уилкисе, о котором, по существу, говорили все, как перешептывались слуги, называя его имя, когда думали, что она не слышит их, попробовала заговорить о нем с королем, но Его Величество прореагировал весьма странно.

— Послушай, Шарлотта, — сказал он, — я полагал, что тебе известно, что я приезжаю сюда, чтобы отдохнуть от всех этих утомительных дел. Разве не так? Разве ты это не знаешь, а? Можно ли быть спокойным, если в Сент-Джеймсе слышишь об Уилкисе, и в Кью — ничего, кроме Уилкиса, что? Что?

Шарлотта ответила, что имя этого человека, по-видимому, у всех на устах, поэтому она сочла уместным тоже заговорить о нем.

— Только не здесь. Я приезжаю, чтобы оторваться от всего этого. Стоило ли приезжать, зная, что Уилкис поджидает меня и тут, а?

Чтобы успокоить его, Шарлотта предложила ему пойти к детям и посмотреть, как они обедают. Сейчас они как раз сидят за столом и, несомненно, будут рады видеть своего отца.

Это предложение подняло настроение короля, и они вместе с королевой покинули главный дворец в Кью и прошли к небольшому зданию, в котором жили дети.

Шарлотта была права, дети только рассаживались за обеденным столом.

Шарлотта вспомнила, что сегодня рыбный день и проверила, нет ли на столе такого блюда, которое король запрещал своей семье есть в этот день.

Дети радостными криками приветствовали своих родителей, особенно старался маленький Эдвард, которому вторила малышка Шарлотта, только недавно стала обедать вместе с остальными детьми за столом. Естественно, здесь не было самой маленькой Августы Софии.

Принц Уэльский заявил, что он, впрочем, не забывал повторять за столом в рыбный день, что любит мясо, и когда станет королем, то будет есть его каждый день.

— Тогда из тебя получится толстый король.

— Толще, чем ты? — спросил маленький Георг.

— Гораздо толще. А такой толстяк сможет передвигаться только в карете. Думаю, тебе такое не понравится. А? Что?

— А вот и понравится, — ответил принц Уэльский.

— А я тебе говорю, что тебе это не понравится.

— Понравится, — упрямо твердил принц Уэльский. — Я ненавижу рыбу. Я хочу мяса.

Королева посмотрела на леди Шарлотту Финч, которая заметила, что принц Уэльский должно быть забыл, что он находится в присутствии короля и королевы.

— Разве я мог забыть, когда они здесь, передо мной.

— Но принц Уэльский, по-видимому, совсем не помнит о хороших манерах. Что? — сказал король, глядя столь сердито на леди Шарлотту, что она покраснела.

— Я помню о них, — ответил принц, — просто я не всегда ими пользуюсь.

Королева пыталась сдержать улыбку, но мальчик по выражению ее лица понял, что он забавен и высокомерным тоном продолжал:

— Если я не хочу ими пользоваться, то и не буду.

— Возможно, — сказал король, все еще пристально глядя на леди Шарлотту, — следует попросить принца Уэльского оставить комнату и поискать свои манеры, которые он где-то потерял. А? Что?

Маленький Эдвард начал заглядывать под стол, словно решил, что манеры — это нечто такое, что действительно можно носить с собой или положить в карман. Фредерик, во всем подражавший своему брату, заявил:

— Я тоже не буду есть рыбу.

— Тогда, — произнес король, — ты и твой брат можете покинуть стол и выйти из комнаты. Вы меня поняли? А?

— Вполне, — надменно ответил принц Уэльский. — Пошли, Фред.

Оба мальчика с чувством собственного достоинства направились к двери, когда они очутились за дверью, принц упрямо сказал:

— Все равно я никогда не буду любить рыбу.

— Щенки, — вырвалось у короля, когда дети вышли из комнаты, а Уильям тут же принялся рассказывать родителям о своем новом щенке.

Королева живо отвечала ему, пытаясь сделать вид, что двух ее старших сыновей отправили из комнаты вовсе не за плохой поступок.

— Я поговорю с ними позже, — успокаивающим тоном сказала она. — Маленький Георг такой проказник, а Фред во всем подражает ему.

Король хмыкнул; у него все время появлялись новые идеи на счет того, как поддерживать более строгую дисциплину в детской.

Король и королева посидели с младшими детьми, пока те обедали, затем, когда детей увели в детскую, король взволнованно заговорил о маленьком Георге.