— Ладно, не из Лондона, а из Нью-Йорка, но все-таки кого мы будем слушать?

— Люси и Нору Морлан. Сестер Морлан, — ответил Гордон.

— И они выступают сегодня вечером. В такой день.

— Вы думаете, «Занзибар» отменит выступление певиц, за приезд которых они заплатили немалую сумму, только из-за смерти какого-то премьер-министра?

На углу улицы Сив Кристина свернула к метро, но Гордон осторожно развернул ее к Октогону.

— Дорогая, только взгляните на проспект Андраши! Когда вы еще увидите его таким спокойным? К тому же нам нужно на кольцевой проспект Марии-Терезии, думаю, вы дойдете даже на высоких каблуках.

— А вы тогда скажете, почему такой нервный?

Гордон кивнул:

— Вчера ночью на улице Надьдиофа кое-что произошло.

— Там всегда что-то происходит.

— Но это особый случай. — Гордон застегнул пальто, взял Кристину под руку и рассказал все, что происходило вчера ночью и сегодня вечером. Девушка молча выслушала и заговорила уже только на кольцевом проспекте Марии Терезии.

— И что вы собираетесь делать? — спросила она.

— Делать? Что я собираюсь делать?

— Да! Что вы собираетесь делать? Кажется, я это спросила.

— А почему я вообще должен что-то делать?

— Потому что это очень подозрительно, Жигмонд. Вы так не думаете?

— Не совсем, но кое-что не сходится.

— Не сходится? — Кристина остановилась. — Кое-что?

— Кристина, не устраивайте драму! На улице Надьдиофа умерла девушка. Все. Это неблагополучный район.

— Спрошу иначе. Допустим, вы не нашли бы фотографию в ящике Геллерта. Вам самому не кажется странным, что недалеко от площади Клаузала найдена еврейка?

— А что странного? Там и улица Дохань рядом. [На улице Дохань находится синагога.]

— И часто вы встречались с еврейскими проститутками с улицы Дохань?

Гордон взглянул в сторону площади Луизы Блахи и вздрогнул, услышав дребезжание проезжающего мимо трамвая.

— Нечасто.

— А распутную еврейку с молитвенником в сумочке — и подавно. Чего стоит только один «Мириам»!

— Да что мне с того? Как будто я должен знать, что такое «Мириам».

— Жигмонд, вы уже пять лет назад вернулись на родину, но еще многого здесь не знаете.

— Не начинайте.

— Нет, я скажу. Здесь и сейчас. В этой стране имеет огромное значение, кто еврей, а кто нет.

— Сейчас опять начнете про свои саксонские корни и про то, что у вас в Трансильвании были друзья евреи и румыны.

Кристина отпустила руку Гордона, развернулась на углу и решительным шагом пошла в сторону Октогона. Мужчина поспешил за ней:

— Не сердитесь!

— Иногда вы ведете себя как дикарь, понятия не имею, как я вообще пускаю вас в свою кровать.

— В свою кровать? Это современное чудовище подарил вам я.

— Но сплю в ней я. И вы, когда не забываете обо мне.

Гордон сделал глубокий вдох. Он не хотел накалять обстановку.

— Хорошо. Не сердитесь, я виноват, потому что повел себя как дикарь. Вы правы, дело действительно кажется странным.

Кристина кивнула.

— Что вы собираетесь делать?

— Понятия не имею. Или же… — Гордон на секунду задумался. — Или же можно разыскать Фогеля. Возможно, он знает, кто сделал фотографии обнаженной девушки.

— Вы так говорите, будто я должна знать, кто такой Фогель.

— Репортер-следователь газеты «Венгрия», — ответил Гордон. — Я же показывал вам его блестящую серию статей про любовную жизнь города.

— Про Чули и его банду?

— Вот видите, все вы помните, все вы знаете…

Яркие неоновые огни «Занзибара» резко выделялись на фоне вымершего Большого кольцевого проспекта. Гордон открыл дверь, они сдали пальто в гардероб и присели за столик подальше от сцены. Бронзовые светильники на столах горели оранжевым светом, оркестр негромко разыгрывался, готовясь к вечернему выступлению, официанты суетливо ходили с полными подносами, парочки старались уединиться, в воздухе запах сигаретного дыма перемешался с ароматами гуляша из фасоли и венского шницеля.

Гордон закурил, жестом подозвал официанта, заказал красное вино для Кристины, а себе — французский коньяк. Музыканты прекратили играть, конферансье объявил десятиминутный перерыв, после которого должно было начаться шоу с певицами из Нью-Йорка. Гости сразу же загудели, и Гордон не услышал, как Кристина к нему обратилась, потому что увлеченно прочесывал взглядом публику.

— Что вы сказали?

Та недовольно вздохнула.

— Я сказала, что у меня сегодня тоже кое-что произошло.

— И что же? — Гордон облокотился на стол.

— Я получила письмо из Лондона.

— Из Лондона.

— Да. Там говорится, что… — Она запнулась, полезла в сумочку и достала конверт. — Прочитайте.

Гордон взял конверт, вытащил из него письмо. В шапке значилось: «Госпоже Кристине Экхардт, Будапешт», а немного выше была нарисована какая-то глупая фигурка пингвина. Гордон пробежал глазами письмо и отдал его Кристине.

— Вы не рады? — спросила она.

— Почему же? Я рад.

— Не хотите, чтобы я уезжала?

— Я этого не говорил.

— Хотите, чтобы я осталась?

— Такого я тоже не говорил.

Кристина встряхнула волосами, посмотрела на сцену и сделала глоток вина.

— Руководитель совершенно нового английского издательства увидел ваши работы на Олимпийских играх в Берлине и решил, что вы нужны им на должности иллюстратора. — Гордон замолчал и закурил.

— Совершенно верно.

— Хорошо. Поймите меня правильно, я не издеваюсь и не веду себя как дикарь. Но объясните мне, зачем иллюстратор издательству, которое печатает книги без картинок, да еще и с одинаковой обложкой? Каждая поделена на три части, средняя белая, верхняя и нижняя какого-то другого цвета.

— Значит, вы знакомы с издательством «Пингвин».

— Знаком.

— Тогда вам следует знать, что у них не все обложки одинаковые. И я могу разработать новый дизайн.

— Было бы неплохо.

— Я хочу поехать туда только на год.

— Вы уверены?

— Помните, пару недель назад меня пригласили подготовить материал для Международного евхаристического конгресса? Точнее, для одной его секции.

— Но конгресс будет только через полтора года.

— Знаю, поэтому я хочу вернуться через год. И раз уж речь зашла об этом, я предлагаю вам поехать со мной. Я должна дать ответ через неделю. Если откажусь, им придется искать кого-то другого. Но если соглашусь, вы можете поехать со мной.

— В Лондон.

— Именно.

— Я не поеду, Кристина, и вы сами это прекрасно знаете. Я не могу уехать. Из-за дедушки.

— Знаю. А мне, как вы считаете, стоит поехать?

— Раз уж это для вас так важно.

— А для вас важно, чтобы я осталась? — спросила Кристина.

— Для вас важно уехать, — ответил Гордон.

Они вышли из бара после десяти вечера. Кристине абсолютно не понравилось представление двух американских певиц, Гордон, напротив, слушал увлеченно, заметно наслаждаясь пением двух белозубых, улыбчивых женщин, прыгающих по сцене в тюлевых юбках и с большими париками на головах.

— Покажите мне это место. — Кристина сильнее укуталась в пальто.

— Какое место?

— Тело девушки. Где его нашли?

— На улице Надьдиофа.

— Это вы уже говорили, — сказала Кристина и пошла в направлении площади Луизы Блахи.

— Вы куда? — окликнул ее Гордон.

— Туда, — ответила Кристина. — Там спрошу, у каких ворот лежало тело.

Жигмонд сделал глубокий вдох, бросил недокуренную сигарету на проезжую часть и пошел за девушкой.

— Что на ней было? — спросила Кристина, когда Гордон ее догнал.

Он рассказал.

— А ногти? Руки?

Гордон начал вспоминать: руки у девушки были ухоженными, ногти аккуратно подстрижены.

— А волосы?

Тут репортер попал впросак: он думал, что Кристина спросила про прическу, но нет.

— Я имею в виду: жирные, растрепанные, крашеные?

— Нет. — Гордон покачал головой.

Девушка продолжила допрос, мужчина терпеливо отвечал, если знал, что говорить.

— Вы вообще хоть что-нибудь замечаете? — взглянула на него Кристина, когда они дошли до пересечения улицы Вешшелени и кольцевого проспекта Елизаветы. — Из вас вышел бы никудышный детектив.

Гордон не проронил ни слова, пока они не оказались на улице Надьдиофа. Он повернул у второго дома справа и остановился.

— Ее нашли здесь, — показал он Кристине.

Над ними открылось окно.

— Манци! Домой, кому сказал! — раздался пьяный крик.

— Все еще не хотите знать, как здесь оказалась проститутка-еврейка? — Кристина устремила на Гордона пристальный взгляд. — К слову, вы сами-то видели проституток-евреек? Если хотите знать мое мнение, важно не то, как она умерла, а почему девушка из порядочной еврейской семьи пошла в проститутки.