Казалось, весь огромный дом ждал затаив дыхание. Даже буря снаружи тоже как будто затихла, хотя, мельком взглянув в окно, я увидела, что тяжелые свинцово-серые тучи еще больше вспучились и разбухли. Мы с Крисом сидели на изящной софе, и я чуть придвинулась к нему. Расположившийся напротив нас в кресле Джоэл замолчал, как бы собирая свои меланхолические воспоминания, и мы не торопили его.

— Куда же вы отправились? — спросил Крис, откинувшись на софе и скрестив ноги. Его рука дотронулась до моей. — Ведь очень трудно семнадцатилетнему парню жить самостоятельно…

Джоэл вернулся к действительности, с трудом отыскав себя в ненавистном мире своего детства.

— Да, было нелегко. Я ведь ничего не умел. Но у меня был музыкальный талант. Я устроился матросом на грузовое судно, чтобы добраться до Франции. Первый раз в жизни у меня появились мозоли на руках. Потом во Франции я нашел работу в ночном клубе и получал несколько франков в неделю. Скоро я устал от многочасовой работы и двинулся в Швейцарию, решив повидать мир и никогда не возвращаться домой. Я снова устроился музыкантом в ночной клуб при маленькой швейцарской гостинице близ границы с Италией и вскоре стал ходить в горы с группами лыжников. Я проводил на лыжах почти все свое свободное время, а летом совершал пешие прогулки или ездил на велосипеде. Однажды друзья пригласили меня принять участие в одном довольно рискованном предприятии — они хотели совершить скоростной спуск с очень высокой вершины. Мне тогда было около девятнадцати лет. Четверо других участников спуска шли впереди, смеялись и подшучивали друг над другом и не заметили, как я оступился и сорвался вниз головой в глубокую трещину во льду. При падении я сломал себе ногу. Полтора дня я пролежал там, почти без сознания, пока двое монахов, проезжавшие мимо на ослах, не услышали мои слабые крики. Они сумели достать меня из расщелины; каким образом, я не помню, так как был в полубеспамятстве от голода и боли. Я пришел в себя в монастыре и увидел над собой добрые, улыбающиеся лица. Этот монастырь находился в итальянской части Альп, а я ни слова не знал по-итальянски. Они учили меня своей латыни, пока не срослась моя нога. Потом они заметили, что у меня есть некоторые способности к рисованию, и попросили помочь им расписать стены и проиллюстрировать рукописи религиозного содержания. Иногда я играл на органе. К тому времени, когда моя нога зажила настолько, что я смог ходить, я понял, что мне нравится спокойная монастырская жизнь, занятия живописью, игра на органе во время утренних и вечерних служб, размеренное чередование молитв и трудов, монашеское самоотречение. Я остался с ними и в конце концов стал одним из них. В этом монастыре, высоко в горах, я наконец обрел душевный покой.

Джоэл окончил свой рассказ. Он сидел, глядя на Криса, затем перевел свои выцветшие, но горящие глаза на меня.

Смущенная его проницательным взглядом, я старалась не отводить глаз и не обнаружить смятения чувств. Он мне все-таки чем-то не нравился, хотя и напоминал отца, которого я очень любила. А поскольку явной причины такой неприязни не было, я решила, что всему виной мое беспокойство и боязнь того, что он все знает… Знает, что Крис мой брат, а не муж. Может быть, Барт рассказал ему о нас? Или он заметил, как Крис похож на Фоксвортов? Конечно, это были только догадки. Он улыбался мне, старался быть обаятельным, чтобы завоевать мое доверие. Он понимал, что завоевывать доверие надо именно у меня, а не у Криса…

— Почему вы вернулись? — спросил Крис.

Джоэл снова постарался наклеить на лицо улыбку.

— Однажды в монастырь наведался американский журналист. Он хотел написать статью о том, что заставляет людей в наше время становиться монахами. Поскольку только я один в монастыре владел английским, меня попросили побеседовать с ним. Пользуясь случаем, я спросил, не слышал ли он что-нибудь о Фоксвортах из Виргинии. Он слышал, поскольку Малькольм владел к тому времени огромным состоянием и так или иначе участвовал в политических делах. И только тогда я узнал о его смерти, а также о смерти моей матери. Когда журналист уехал, я стал все время думать об этом доме и о моей сестре. Однако проходил год за годом, дни сменялись такими же днями, а календарей мы там не держали… Но наступил день, когда я понял, что мне очень хочется домой, хочется увидеть сестру, поговорить с ней. Журналист не упоминал, вышла ли она замуж. Я так ничего и не знал, пока не вернулся в эти края почти год назад. Я поселился в мотеле и там услышал, что старый дом Фоксвортов сгорел в рождественскую ночь, что моя сестра была помещена в психиатрическую лечебницу, услышал и о ее ужасной судьбе. Но только когда Барт приехал сюда этим летом, я узнал все остальное: как она умерла, как он стал ее наследником.

Он опустил глаза.

— Барт — замечательный юноша. Я с удовольствием беседовал с ним. До того как он здесь появился, я бывал в этом доме, разговаривал со сторожем. Он рассказал мне о Барте, о том, как часто он приезжает сюда, как советуется со строителями и отделочниками, как он одержим желанием сделать новый дом точной копией старого. Я постарался быть здесь к его очередному визиту. Мы встретились, я объяснил ему, кто я, и мне показалось, что он даже обрадовался… Вот и все.

В самом деле? Я посмотрела на него в упор. А может быть, он вернулся в надежде получить свою часть от оставленного Малькольмом богатства? Не хочет ли он оспорить завещание моей матери и забрать себе добрую часть наследства? А если Джоэл имеет на это право, то Барт должен бы расстроиться, узнав, что «дядюшка» еще жив.

Я сдержалась и не высказала вслух ни одну из этих мыслей. Джоэл снова надолго замолчал. Крис поднялся с софы:

— Сегодняшний день уж очень насыщен событиями, жена устала. Будьте добры, покажите нам комнату, где мы могли бы отдохнуть.

Джоэл сейчас же вскочил, стал извиняться, что он недостаточно гостеприимен, и направился к лестнице.

— Я был бы рад снова увидеть Барта. Он был так любезен, что предложил мне комнату в доме. Но все эти комнаты слишком напоминают мне прошлое, моих родителей… Я занял помещение над гаражом, рядом с комнатами для прислуги.

Зазвенел телефон. Джоэл протянул мне трубку.

— Это звонит ваш старший сын из Нью-Йорка, — произнес он скрипучим голосом. — Если вы хотите оба говорить с ним, пусть один из вас подойдет к телефону в соседней комнате.

Крис поспешил в другую комнату, пока я здоровалась с Джори. Его счастливый голос немного развеял мое подавленное настроение и мрачные мысли.

— Мама, папа! Мне удалось отменить несколько выступлений, и мы с Мел свободны, поэтому вылетаем к вам. Мы оба так устали, что нам необходимо немного отдохнуть. Кроме того, очень хочется взглянуть на дом, о котором мы столько слышали. Он действительно так похож на прежний?

О да… Даже слишком похож… Я обрадовалась, что приедут Джори и Мелоди; а когда появятся Синди и Барт, то вся семья опять соберется вместе под одной крышей — этого уже давно не было.

— Нет, я, конечно, не думаю совсем отказаться от выступлений, — весело ответил он, когда я спросила об этом. — Я просто немного устал. Даже кости болят. Нам обоим нужен хороший отдых… и у нас есть для вас новость…

Больше он ничего не сказал.

Разговор был окончен, мы с Крисом улыбнулись друг другу. Джоэл ушел, чтобы не мешать нашему разговору, а теперь вновь появился, неуверенной поступью обогнул французский столик, на котором стояла огромная мраморная ваза с искусной композицией из засушенных растений, и сообщил, что Барт сам наметил для меня апартаменты. Он взглянул на меня, а затем на Криса и добавил:

— И для вас, конечно, доктор Шеффилд.

Скосив глаза, он посмотрел на выражение моего лица и, кажется, остался доволен тем, что увидел.

Под руку с Крисом я храбро направилась к лестнице, которая повела нас на верхний этаж, туда, где все начиналось, где зародилась удивительная, грешная любовь, настигшая нас в пыльной, затхлой темноте чердака, где был свален всякий ненужный хлам и старая мебель, на стенах висели бумажные цветы, а под ногами хрустели разбитые надежды.