Виталий Егоров
Проклятие огненной лошади
Предисловие
Когда перед женским праздником шестьдесят шестого у семьи Ерофеевых появился на свет долгожданный ребенок, радости родителей не было предела.
Супруги пять лет тщетно корпели над зачатием, но надежды заиметь ребенка с завидным постоянством разбивались, как морская волна о прибрежные камни, заставив молодых даже немного охладеть друг к другу. Без всякого основания, по устоявшейся в то время традиции в этом семейном несчастье виновной считалась мама, которая и не пыталась оправдываться, откладывая в долгий ящик поход к доктору для установления точной причины своего бесплодия.
И вот теперь в семье появилась она — крохотная девчушка, которая, смешно корча рожицу, искала губами груди матери, всегда готовые вскормить ее животворящим материнским молоком, что весьма умиляло и радовало молодую семью.
Когда родильница выписалась из больницы, на третий день отец семейства твердо заявил, что дочку следует назвать Людмилой. Мама не возражала, хотя и знала, что так звали первую любовь мужа, существование которой последний тщательно скрывал от жены. Но что скроешь от умной и догадливой женщины?!
Родители души не чаяли в ребенке, любовно называя ее Милой или Милочкой, а в пылу особой нежности и Милюсенькой.
Девочка росла хорошенькой: ангельское личико, рыжие волнистые волосы, шустрый и веселый нрав…
Так ступила на свет прелестная девочка с огненными волосами, которой сверху было предначертано стать роковой искусительницей, за обладание которой не один мужчина положит свою голову на плаху, ни на секунду не задумываясь о занесенном топоре.
1
Когда Миле было чуть менее двух лет и волосы приобрели окончательный родной цвет, в один из вечеров, когда малышка, без умолку болтая о чем-то своем на понятном только ей языке, носилась по квартире, между мужем и женой произошел разговор следующего содержания:
— Настя, в кого она такая рыженькая? Я брюнет, а ты блондинка, а девочка — ни то и ни се…
— Не знаю, Леша. Наверное, в твоем или в моем роду когда-то были рыжие, откуда и унаследовала она окрас волос. Говорят же, что некоторые признаки человеку передаются через поколения, иногда у белой пары совсем неожиданно рождается черненький ребенок. Все потому, что какая-либо женщина в незапамятные времена согрешила с африканцем, при этом родив белого ребенка, а дети или внуки того ребенка могут быть и черненькими.
— Не знаю, не знаю, — в задумчивости произнес муж. — Надо поспрошать бабку, может быть, она знает про наших рыжих родственников. Да и тебе не помешало бы поинтересоваться у своей родни.
— Обязательно поинтересуюсь, — нахмурилась женщина, притянув и прижав к груди ребенка. — Какая разница, какого цвета у нее волосы?
— А ты полюбопытствуй, полюбопытствуй, — резко бросил муж, быстро удаляясь на кухню.
Женщина с отрешенным видом осталась сидеть на месте, крепко прижимая к груди дочку, пока та не стала брыкаться и освобождаться из крепких объятий матери.
С этого времени отношения между супругами стали портиться, муж перестал уже так любовно тискать дочку, часто являлся домой в пьяном виде и устраивал скандалы, всегда намекая, что воспитывает чужого ребенка. Мама всеми силами пыталась сохранить семью, но женским сердцем чувствовала, что беда неумолимо приближается и достаточно маленького толчка, чтобы она приключилась. И этот толчок нагрянул в виде соседки Анисии, вездесущей и всезнающей бабки, которую все побаивались и всячески избегали с ней встречи, дабы не услышать очередную порцию грязи в отношении кого-нибудь из соседей.
В один из вечеров отец семейства Ерофеевых, нетрезво ступая, зашел в полумрак подъезда и лицом к лицу столкнулся с Анисией.
— Уйди, нечистая! — от неожиданности вскрикнул мужчина, широко размахнув рукой. — Почто человека пугаешь?!
— А что, мне уже нельзя ходить по подъезду? — прошипела старуха. — А ты, Лексей, все пьешь?
— Тебя не спрашивал! — резко ответил Ерофеев, напирая на старуху, которая преградила дорогу. — Дома воспитывают, на работе воспитывают, не хватало мне еще одного наставника!
— Постой, Лексей, об этом хочу с тобой поговорить, о семье твоей…
— А зачем сдалась тебе моя семья? — угрожающе высказался мужчина. — Хочешь излить какую-то гадость?
— Почему обязательно гадость-то, — обиженно хмыкнула старуха. — Вижу, что мучаешься, парень, и потому хочу кое-что подсказать. О ребенке вашем…
— При чем тут ребенок?! — процедил сквозь зубы Ерофеев, схватив ее за ворот халата. — Выкладывай, что ты хотела этим сказать!
— А то, что дочь не твоя, ты знаешь? Или догадываешься? — вопрошая, ухмыльнулась старуха, вонзив свои ногти в руки Ерофеева. — Отпусти же, люди увидят! Сейчас все растолкую, а ты сам решай, верить мне или нет.
— Давай рассказывай быстрее, что тебе известно! — нетерпеливо вскрикнул мужчина, отпуская соседку из цепких рук.
— В коридоре будем разговаривать, что ли? — проворчала старая перечница, жестом приглашая в квартиру. — Пойдем ко мне, я там тебе все и изложу.
Когда они зашли в квартиру Анисии, обставленную всякой рухлядью, та достала из видавшего виды шкафа бутылек с мутной жидкостью, оттуда же из глубины извлекла мельхиоровую рюмку и, плеснув в нее неизвестное снадобье, протянула гостю:
— На, выпей, полегчает.
Ерофеев недоверчиво повертел рюмку в руках, принюхался к содержимому и поинтересовался:
— Не отравлюсь? Отдает вроде бы спиртом и чем-то еще…
— Пей, пей, не бойся, анисовая настойка, — махнула рукой старуха. — Ободрит.
Гость, выпив залпом рюмку и еле отдышавшись, удовлетворенно крякнул:
— Крепка настойка! Так о чем ты, бабка, хотела мне рассказать?
— А все о том, о семье твоей, о женушке…
— О жене?! — взревел мужчина. — И что ты хочешь про нее сказать?!
— А то, что она нагуляла ребенка от другого, а тебя держит за дурака.
— От кого?! — громко вскрикнул Ерофеев, схватив хозяйку за шиворот.
— От соседа, — торжествующе объявила старуха, убирая прочь руку собеседника. — От Савелия этого, дурака рыжего.
— От Савелия, который из соседнего подъезда?! — поразился услышанному Ерофеев. — И как ему это удалось?!
— А помнишь, Лексей, два с лишним года назад ты летом упал с крана и сломал ногу, попал в больницу?
— Помню, конечно, но я пролежал-то в больнице всего три-четыре дня… А что, за это время рыжий успел с моей женой?.. И где они схлестнулись?
— Приходил он сюда, наведывался к твоей-то. Я даже однажды остановила его в коридоре и спросила, что он делает у замужней женщины…
— И что он сказал?! — взвыл задетый за живое мужчина.
— Сказал, что поменял розетку. Ваши же стены с ним смежные, перестукнулись, значится, с твоей…
— Розетку?! Никакую розетку у нас никто не менял! — отчаянно завопил Ерофеев. — Это я знаю точно!
— Ну, это ты спроси у своей крали. А девочка-то один в один с Савелием… Получается, Лексей, ты бесплодный, зря на нее бочку катил.
— А-а-а! — закричал Ерофеев, схватив себя за голову. — Как я раньше-то не догадался, что это его дочка, Савелия, они с моей знакомы еще со школы!
— Вот-вот, и я о том же, — кивнула старуха и налила в рюмку спиртного. — На, выпей анисовой, полегчает.
Опустошив рюмку, Ерофеев ринулся в свою квартиру. Дверь открыла жена, муж наотмашь ударил ее ладонью по лицу и, указывая на испуганную дочку, процедил:
— Нагуляла от Савелия, с… Анисия мне все поведала!
Женщина побледнела и взяла в руки девочку, сильно прижав ее к груди.
— Да хоть нагуляла! — с вызовом бросила она. — А ты пустой, Алексей, пустой, и все! Толку от тебя нет!
Ерофеев занес руку, сжатую в кулак над головой, чтоб ударить жену. В это время пронзительно закричала девочка, и он, немного замешкав, вышел на балкон и прыгнул вниз. Прыжок со второго этажа оказался бы не столь фатальным, он отделался бы переломами костей, на что, может быть, и рассчитывал уязвленный ревнивец, но, на свою беду, при падении ударился головой о бетонную плиту. Доставленный в больницу отец семейства под утро скончался, так и не приходя в сознание.
Через несколько дней после похорон Ерофеева к безутешной вдове пришел Савелий с большим плюшевым медведем и хозяйственной сумкой. Женщина налила ему чай, он, посадив девочку на колени, посидел недолго за столом и заторопился домой.
— Настя, извини, меня ждут дома. На той неделе мы уезжаем отсюда навсегда в Ленинградскую область, в Гатчину. Я тебе оттуда напишу.
— А зачем? — сквозь проступившие слезы спросила женщина. — Живите хорошо, всего вам доброго, а мы тут как-нибудь переживем наше горе.
— Ладно, Настя, прощай.
Мужчина потоптался возле входной двери и, о чем-то вспомнив, поднял с пола сумку и протянул женщине.
— На, возьми, Настя. Тут овчинная шубка для Людочки, наша дочка носила ее всего-то одну зиму, почти новая…
Женщина ничего ему не ответила, печальным взглядом провожая отца своей дочери. Савелий, положив сумку возле вешалки, хотел поцеловать женщину, но та отстранилась от него, он погладил девочку по голове и тихо вышел из квартиры. На душе у него было грустно, сердце щемило от осознания того, что больше не увидит свою пусть и внебрачную, но родную дочку, и, когда на первом этаже он увидел Анисию, внутри у него все взорвалось от возмущения. Он подошел к старухе, которая, увидев Савелия, пыталась укрыться в своей квартире, и, удерживая ногой дверь, процедил сквозь зубы:
