Вячеслав Рыбаков

Звезда Полынь

Ибо религия, в конечном счете, есть действительно серьезное занятие человечества.

А. Дж. Тойнби

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЕТХОЕ НЕБО

ДРУГИЕ: ДАЛЕКИЕ МАЯКИ

А когда их голоса зазвучали отдельно от них самих, те двое и не вспомнили бы подробностей давнего разговора. Из их жизней спешащими на форсаже перехватчиками улетели (боевую задачу выполнили, но на базу не вернулся ни один) уже несколько лет, и каких лет! Если ныне и помнилось что-то, так уж не реплики, которыми они поначалу обменивались выжидательно и осторожно, будто подставные шары подкатывая один другому; запомнилось главное: по мере того, как они нащупывали друг в друге единомышленников, огромное яркое будущее, казалось потерянное, распахивалось впереди, словно небо, когда прорываешь облака. Запомнилось пьянящее чувство наконец-то найденного понимания, а значит — свободы.

Но теперь когда-то сказанные ими слова вдруг воскресли совсем в другом месте и совершенно для чужих ушей.

Потом их разговор прервала очередная пауза.

Скоро стало ясно, что это слишком уж долгая пауза. Нервно слущивались секунды. Упала минута. Лишь тогда один из слушателей остановил воспроизведение. И лишь тогда прозвучал вопрос:

— Это все?

— Это все.

— А предыстория?

— Предыстория довольно нелепа.

— Нетрудно догадаться, если запись началась с полуслова и на полуслове оборвалась.

— Носитель был поврежден.

— Очаровательно. Самосвал наехал?

— Не перебивайте. Носитель был поврежден. Курьер вообще погиб. Так и не удалось достоверно выяснить, несчастный случай это или хорошо подготовленное убийство. Это был не наш агент. Мы даже не знаем, чей это был агент. Мы не знаем, когда и кого он записал, и где, и почему этот разговор показался ему достойным записи. Единственно, чем можем похвастаться мы, — это тем, что совершенно случайно оказались на месте гибели агента первыми и в числе прочих трофеев у нас оказалась флэшка с аудиофайлом. Файл был зашифрован, и весьма не по-любительски. Вы будете смеяться, но события произошли больше пяти лет назад. Вытянуть удалось лишь процентов двадцать семь информации, а потом ее еще крутили-вертели на расшифровке.

— Я хочу послушать еще раз.

— Нет ничего проще. И снова голоса.

— …Ведь даже при Совдепе это понимали. Военно-промышленный комплекс волей-неволей развивает высокие технологии, дает наработки — а потом они помаленьку просачиваются в остальные отрасли. Другое дело, что страсть к секретности их подвела. Все, что рождала оборонка, было за такими семью печатями, что пытаться использовать новшества для обычной жизни оказалось немыслимо.

— Ну, и денег не хватало катастрофически… Пауза.

— Кто о чем, а шелудивый — про баньку.

— Денежки счет любят, — по тону чувствовалось, что любитель денег улыбнулся.

— На себя денег никогда не было. На поддержку братских людоедов, идущих некапиталистическим путем развития, — всегда было. А вот на развитие собственное — шиш. Хотя… Если б Горбачеву нынешние цены на нефть — все могло пойти иначе.

— Да он при любых ценах развалил бы все, что только может развалиться. Катастрофическое неумение подбирать людей. Не было ни одного важного поста, куда он не посадил бы либо мечтательного пустозвона, либо врага…

— Ну да, конечно. Вот мы — другое дело, мы в людях не ошибаемся…

Пауза. Отчетливо было слышно, как трижды щелкнула зажигалка — кто-то из них надумал закурить. Но чувствовалось: пауза вызвана совсем не этим. Чувствовалось: банальности значат в их разговоре куда больше, чем когда их мусолят говоруны. Может быть, сейчас те двое с пытливой надеждой вглядывались в глаза один другому: у тебя та же боль? ты хочешь того же? мы можем заняться этим вместе?

— Во всяком случае, сейчас даже этого нет.

— Чего не хватишься, того и нет.

— Ах вы, Воланд наш… Я сражен. Я думал, на Руси, чтобы стать миллиардером, надо с детства не читать ничего уровнем выше «Каштанки». А если не удержался и открыл, скажем, в школе «Войну и мир» или, паче того, Достоевского — все, пиши пропало. Деньги — грязь, промышленность — отупляющая погибель души, даешь слезинку ребенка…

— Во мне крепкий кулацкий ген, вот книжки меня и не испортили. У нас в деревне говорили: сей в грязь — будешь князь. В грязь, заметьте. Заметьте — сей. Это задолго до того, как Уоррен глубокомысленно изрек: надо делать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать… А дети плачут не потому, что кто-то худо строит мировую гармонию, а потому, что тятька вечно пьяный, шамать нечего и скушно жить.

— Я о том же. Никакая мечта, никакая мировая гармония не устоят, если не способны прокормить поверивших людей. Но верно и обратное: прокормиться легче, когда работа спорится, а спорится она, когда цель работы по душе. Что проку искать какую-то там национальную идею? Вот если появится, ради чего РАБОТАТЬ…

— Работают обычно ради денег.

— Да. Да, конечно, но если принять, что работают ТОЛЬКО ради денег, тогда мы упремся в ту вонючую истину, которую нам навязывают: нет позорных работ, есть лишь позорные зарплаты. Киллер получает больше хлебороба или ученого? Долой хлеборобов и ученых, там позорно, айда все в киллеры…

— Кажется, понимаю, что вы хотите сказать.

— И это обязательно должна быть в высшей степени хайтековская задача. С одной стороны — достаточно масштабная, чтобы вовлечь не десятки людей, а хотя бы десятки тысяч. А с другой — предельно высокотехнологичная. Чтобы, ухватившись за это звенышко, и всю экономику помаленьку вытянуть. Можно, конечно, согнать миллионы людей рыть канавы, чтобы повернуть реки вспять. Но тогда через десяток лет мы окажемся вообще голыми и босыми, и даже с лопатами пойдут перебои, у китайцев придется покупать лопаты… Высокотехнологичная — и в перспективе очень-очень прибыльная. Чтобы покончить наконец с этим нефтегазовым позорищем!

— И у вас уже есть, конечно, точный ответ, уважаемый Борис Ильич?

— Да. Есть. Конечно, есть. Космос.

— Отчего же именно космос?

— Ответ простой и грустный. Колоссальные заделы, оставшиеся от Совдепа, здесь таковы, что при умелой реализации их хватит еще на один рывок. На следующий шаг. И его мы можем успеть сделать раньше всех. А это же и есть прибыль, в конце концов… Роль главных извозчиков в Солнечной системе — не так уж худо, а? Чем не идея? Ни в какой иной области у нас и в помине нет подобных заделов. Ни в вычислительной технике, ни в генетике, ни в биотехнологиях… да что ни возьми. Все упустили. Даже пресловутый мирный атом… хотя… термояд бы… Все равно, — голос дрогнул от волнения. — Космос ослепительней, вы не находите?

В ответ — беззлобный смешок.

— Как в старом анекдоте. Во-первых, это красиво…

— А вы не согласны? Молчание.

— А разве нет? Разве не красиво? Молчание.

— Господи, — голос неведомого Бориса Ильича, еще только что — сухой и напряженно сдержанный, вдруг ноюще раскис. — Ну неужели ни один человек из тех, что сейчас ворочают всей этой адовой бездной бабла, в детстве не сходил с ума от книжек про ракеты? Неужели ни у одного глаза не горели, неужели не хотелось на самом деле, в реальной будущей жизни сорвать ветку марсианского саксаула? Полететь к венерианскому озеру, возле которого притаился древний звездолет фаэтонцев? Какой скучный мир…

Пауза.

Медленно и задумчиво, даже чуть удивленно (ну-ка, мол, помню или нет? смотрите-ка, помню!) второй голос проговорил:

— «Ту-ут, ту-ут, ту-ут», — пели далекие маяки… Пауза.

Похоже, это был какой-то пароль. Какой-то кодированный сигнал: «я — свой…» В ответ раздался лишь порывистый вздох; но, судя по тому, как зазвучал разговор дальше, именно с этого момента предварительные переговоры начали стремглав превращаться во встречу старых друзей.

— Знаете, Борис Ильич… Когда в шестьдесят седьмом родители повезли меня в Крым, я прихватил с собой карту звездного неба. Там я впервые увидел не просто мутные бестолковые точечки — а всю эту пылающую роскошь. Млечный Путь впервые увидел. Туда затягивает, будто смерчем, и страшно сорваться вверх, в прорву. Такой простор…Ночами, когда родители засыпали, я вылезал во двор с картой и фонариком и разбирался в созвездиях, зубрил названия… Маяки, понимаете ли, Вселенной! И ведь все помню до сих пор. Альфа Возничего — Капелла. Альфа Волопаса — Арктур. Альдебаран — Альфа Тельца, красный гигант. Альбирео — бета Лебедя. Бенетнаш, Мицар, Алиот… проверяйте — все семь из Большой Медведицы слева направо… Мегрец, внизу — Фекда, правее внизу — Мерак, и снова наверх, самая яркая — Дубхе… А чтобы увидеть Орион, надо было суметь проснуться часов в пять утра, в августе он же только под утро там восходит… Бетельгейзе, Ригель, Беллатрикс… Какие названия! Музыка, клавесинный концерт! А нынче спроси: что такое Беллатрикс? Крем для морд какой-то… Арктур? При Советах это был модный проигрыватель, а теперь и вообще, кажись, презики с бугорками в форме звездочек… Но я вставал и в четыре, и в пять, потому что от Ориона слева и чуть ниже — вообще Сириус, его ж нельзя не выучить, он же самый яркий на все небо, и вообще там Каллисто с каллистянами!

Невеселые смешки в два голоса.

— Зачем это было пацану? И зачем у меня в башке все это до сих пор киснет? Ответ один… один-единственный. Потому что красиво. — Пауза. — Продолжайте, Борис Ильич. Пожалуйста.

Пауза.

— Да, собственно, у меня практически все… Просто время уходит. Люди, кстати, тоже. Кто уезжает, кто пропадает… Еще десяток лет — и все эти заделы утратят актуальность. Либо успеем, либо — ставим крест. И на возможности вдохнуть в экономику настоящую жизнь. И на возможности стать чуть ли не монополистами в межпланетье. И, между прочим, на мечте многих, очень многих не самых плохих людей, которые все это придумывали и старались построить…

Пауза. Наверное, самая долгая за весь разговор. Это был решительный момент.

— Но ведь все время что-то запускают. То с Плесецка, то с Байконура… Вон, к французам влезли, на Куру. Да еще морской старт… Вроде и так масса дел делается, нет?

— Как бы вам попонятней… В свое время народ вполне тащился от монгольфьеров. Весь Париж сбегался глазеть, как покоряют небеса. Воздушные шары, ого-го! Мешки с песком, плетеные корзины… Передовая техника! Ветер дунул не туда — лети, куда он дунул. Дождь пошел, ткань намокла — читай отходную. Только когда появились принципиально иные аппараты, аппараты тяжелее воздуха — тогда и впрямь можно стало говорить о том, что человек научился летать, куда и как хочет.

— Ну так что с того?

— Мы до сих пор летаем в космос на воздушных шарах, вот что. У нас самые надежные воздушные шары в мире, согласен. Отладили за сорок лет. Но это воздушные шары. И мы даже не пытаемся делать что-то более современное. Махнули рукой. Даже мечты такой нет, не говоря уже о технических заданиях.

Пауза.

— Без государства тут все равно не обойтись, Борис Ильич. Ни по финансам, ни по индустриальным мощностям. Ни по безопасности, между прочим.

Это была первая реплика о конкретном. Уже не о цели — о средствах. Значит, о цели — договорились?

Пауза.

Потом тот же голос — негромко и задумчиво, словно бы отвечая сам себе:

— С другой стороны, государство большое…Столько ведомств… Разве все знают про всех, кто что делает? И кто чем зарабатывает?

Смешок.

— Насчет заработка, между прочим, может оказаться куда более радостно, чем вам по первости кажется…

— Что вы имеете в виду?

— То, что, во-первых, если собрать побольше нестандартно мыслящих людей, перспективных, окрыленных, дать им вдоволь денег для быта и работы — никогда не знаешь, сколько всего нужного они попутно сумеют придумать. Принципиально нового. Могут возникнуть оч-чень приятные неожиданности. Мозги надо собирать. А во-вторых, космос — это не данаидова бочка, куда деньги льются без пользы и без следа исчезают, а наоборот — бочка с деньгами. Кто ее откупорит — тот и будет богатенький Буратино. Пауза.

— Нет, без Кремля не обойтись. Мечты мечтами, горящие глаза в детстве — это прекрасно, конечно, всех колбасит и плющит, но тут такие риски, на какие не пойдет никакой частный капитал. Надо как-то мухлевать по-хитрому… и очень честно притом. От всей души. А в Кремле тоже люди разные. И похуже, и получше…

— Вопрос, как отличить первых от вторых.

— Ну, это всегда вопрос вопросов…

Двойной грустный смех, усталый-усталый.

Пауза.

И все.

Конец записи.

Слушатели перевели дух.

— Странный документ.

— О да. Казалось бы, обычный интеллигентский скулеж. Очередной «Вишневый сад». Два потерявших себя человека плачутся друг другу в жилетку. Одно удовольствие иметь таких противников. Но есть настораживающие моменты. Первое — сам факт того, что этот разговор был записан. Кому-то, кто, во всяком случае, не глупей нас, он показался настолько важным, что его решено было писать. А потом еще и с нарочным переправлять полную запись неким неизвестным нам хозяевам. Второе — несколько раз названное имя: Борис Ильич.

— Что-то знакомое…

— Вот-вот. Если провести одну прямую через две точки: первая — русские ракеты, вторая — Борис Ильич, то получим Бориса Ильича Алдошина, видного ракетчика еще советских времен. Ныне — научный руководитель смешанной государственно-частной корпорации. Она создана совсем недавно. То ли дочернее предприятие космического агентства, то ли будущий конкурент ему…

— Даже не слышал. Хотя уж мне-то… Нешумное предприятие, судя по всему. Как называется корпорация?

— «Полдень-22».

— Как-как?!

— Вы удивлены?

— Не то слово…

— Весьма претенциозно, согласен. Ну, полдень — это, надо полагать, помпезная заявка на будущий расцвет России. А двадцать два… Интеллигенция советской закваски всегда была без ума от антиармейской литературы. Гашек, Хеллер… Видимо, кто-то из организаторов вовремя вспомнил «Уловку-22». Полвека назад в вашей стране такое назвали бы низкопоклонством перед Западом. Теперь это можно расценить как успокоительный жест американским друзьям: мы, мол, о вас помним и с армией не работаем… Врут, скорее всего.

— М-да. Ну… можно, наверное, и так… И чем эта корпорация занимается?

— В том-то и дело, что ничем из ряда вон выходящим… Всего-то коммерческими геостационарами. Довольно конкурентоспособными, но не более того.

И много их не нужно. Эпизодическая функция, можно сказать.

— Больше настораживающих моментов нет?

— Как сказать… Есть. Если бы речь шла о нормальной стране с приемлемым для Запада уровнем жизни, мы бы и внимания не обратили. Подумаешь, человек перешел с одного места работы на другое… Но это же Россия. За последний год трое очень видных русских ракетчиков без шума и рекламы вдруг отъехали из Штатов обратно на родину. Один был далеко не последним человеком в марсианской программе. Двое других занимались интереснейшими орбитальными экспериментами. Ни Марс им оказался не нужен, ничего не нужно… Я уж не говорю об уровне и качестве жизни. Все теперь в «Полудне». Вот вопрос вам как русскому: чем можно сманить увлеченно работающего на переднем крае науки русского из его уютного собственного домика на берегу Чесапикского залива или в пригороде Хьюстона? Знаете?

— Я предпочту выслушать начальство, не пытаясь предвосхитить его блистательных умозаключений.

— Странно, что я должен объяснять это вам…

— Бывает, что со стороны виднее. Да к тому же и по-русски вы говорите лучше, увы, иных русских.

— Сесе… Так вот — ответ напрашивается. От интересной работы, от гарантированного достатка, от перспективы закончить дни свои в благоденствии в самой комфортабельной стране мира русского можно сманить только перспективой построения какого-нибудь очередного коммунизма. Уже далеко не на всех русских это действует. Но если действует, то только это. Ему говорят: ты нужен светлому будущему! И готово дело, человек сам не свой. Теряя портки, плюнув густой слюной на три «Крайслера» в гараже и на яхту на причале перед домом, бежит строить светлое будущее.

— Вы поэт…

— Сам председатель Мао писал стихи.

— Да, наслышан. Какие выводы из всей этой поэзии следуют лично для меня?

— Самые простые. Через три недели «Полдень» осуществляет запуск. Для европейского космического агентства… Вы известная акула пера. Неоднократно писали о проблемах российской науки. Вот и действуйте. Вам надо попасть на Байконур для освещения этого довольно заурядного, но все же события. И посмотреть. Во-первых, действительно ли именно геостационарными спутниками занимаются люди, которые нам особенно интересны. Список фамилий вы получите… Прежде они работали над очень перспективными сюжетами. Если эти люди вам встретятся, надо познакомиться и аккуратно поинтересоваться: а что они, собственно, творят? Неужели всего лишь спутники? Если эти люди вам не встретятся, надо аккуратно поинтересоваться: а где они, собственно? Мы, мол, так наслышаны об этих талантах… народ хочет знать… И во-вторых. Во-вторых… Не может ли так оказаться, что запуски геостационаров и вся эта достаточно банальная возня — лишь операция прикрытия, а на самом деле в «Полудне» трудятся над чем-то куда более дорогим и масштабным. Когда я буду знать, что вы действительно туда едете, мы обговорим некоторые существенные детали подробнее.

— Вы обо мне очень высокого мнения. Задание проще, так сказать, пареной репы…

— О нет. Понадобится приложить усилия.

— Спасибо, что объяснили… Вы дадите мне копию файла? Надо вслушаться. Уловить характерные обороты, любимые словечки… Голосовые идентификации не проводились?

— Борис Ильич — это действительно Алдошин. У нас была запись его выступления на последнем Дне космонавтики в центре Хруничева. Совершенно легальная, для ТВ. Второй голос сопоставлять не с чем. У нас же нет банка данных голосов всех русских миллионеров.

— Пора бы иметь.

— А если это не миллионер? Просто, скажем, работник спецслужбы, прикинувшийся миллионером?

— Или миллионер, прикинувшийся работником спецслужбы.

— Да так хорошо, что им стал.

И они засмеялись — в первый раз за весь разговор.